"Близок день суда международного социализма над всеми преступлениями последних десяти лет. Ничто не будет забыто и ничто не будет прощено. История строгая дама, и "гениальный вождь, отец народов, солнце социализма" должен будет дать ответ за все свои дела". Это письмо, адресованное Иосифу Сталину, стоило жизни его автору – разведчику Игнатию Рейссу. 4 сентября 1937 года его убили в Лозанне. Убивала бригада, специализирующаяся на политических убийствах. Почему такой живучей оказалась эта кровавая "традиция"? В студии историк "Мемориала" Никита Петров. Ведет программу "Лицом к событию" Елена Рыковцева.

^{Видеоверсия программы}

Елена Рыковцева: Много лет назад в 1937 году 4 сентября в Лозанне был убит агент российской советской разведывательной системы Игнатий Рейсс. С нами Никита Петров. Правильно я сказала – разведывательной системы?

Никита Петров: Он работал какое-то время в разведупре Красной армии, потом перешел в НКВД, даже получил звание, по-моему, капитан государственной безопасности.

Елена Рыковцева: Он долго не хотел в НКВД переходить, у него был период, когда он сопротивлялся этому.

Никита Петров: Я, честно, не знаю, сопротивлялся ли. В данном случае служба требовала, если требовала, то переходили. Потому что до этого из иностранного отдела перешли в разведупр другие сотрудники, Артузов тот же перешел в 1935 году. То есть там был постоянный кадровый обмен, ротация. Какие сильные позиции агентурные в той или иной стране нужно было бы еще усилить, туда направлялись люди по разным ведомствам.

Елена Рыковцева: У нас в гостях Никита Петров, историк, с которым мы будем обсуждать это убийство 1937 года, человека убивают в Лозанне за неверность, политическое убийство. Перед тем, как это случилось, 17 июля того же года он написал Иосифу Сталину письмо.

"Письмо, которое я Вам пишу сегодня, я должен был написать уже давно, в тот день, когда «шестнадцать» были убиты в подвалах Лубянки по приказу «отца народов».

Я тогда молчал, я не поднял голоса протеста и при последующих убийствах, и за это я несу большую ответственность. Велика моя вина, но я постараюсь ее загладить, быстро загладить и облегчить этим свою совесть.

Я шел вместе с вами до сих пор — ни шагу дальше. Наши дороги расходятся! Кто теперь еще молчит, становится сообщником Сталина и предателем дела рабочего класса и социализма.

Близок день суда международного социализма над всеми преступлениями последних десяти лет. Ничто не будет забыто и ничто не будет прощено. История строгая дама, и "гениальный вождь, отец народов, солнце социализма" должен будет дать ответ за все свои дела. Поражение китайской революции, красный референдум и поражение немецкого пролетариата, социал-фашизм и народный фронт, признания, сделанные Говарду, и нежное воркование вокруг Лаваля; одно дело гениальнее другого!

Процесс этот состоится публично, со свидетелями, многими свидетелями, живыми и мертвыми; все они еще раз заговорят, но на сей раз скажут правду, всю правду. Они явятся все — невинно убитые и оклеветанные — и международное рабочее движение их реабилитирует, всех этих Каменевых и Мрачковских, Смирновых и Мураловых, Дробнисов и Серебряковых, Мдивани и Окуджава, Раковских и Нинов, всех этих "шпионов и диверсантов, агентов Гестапо и саботажников".

Чтобы Советский Союз, и вместе с ним и все международное рабочее движение не стали окончательно жертвой открытой контрреволюции и фашизма, рабочее движение должно изжить своих Сталиных и сталинизм. Эта смесь из – худшего, ибо беспринципного, – оппортунизма, с кровью и ложью грозит отравить весь мир и уничтожить остатки рабочего движения.

Самая решительная борьба со сталинизмом.

Людвиг (Игнатий Райсс)"

Елена Рыковцева: Такое письмо простить было нельзя. Письмо очень современно звучит, оно звучит как — Гаага, вы все сядете. Не может история вас не наказать, обязательно мы вас увидим на этой скамье. Этот человек до скамьи не дожил, как известно, и прощения ему не было. Он, когда писал, почему он не понимал, что прощения ему не будет?

Никита Петров: Начнем с того, что, вообще-то говоря, те аресты, которые прокатились по системе НКВД весной 1937 года, они, конечно, многих, кто в Москве находился, деморализовали. Это ведь делалось под такие фанфары, под призывы бороться с врагами народа, которые пронизывали все системы, все наркоматы, все звенья управленческого аппарата Советского Союза. Поначалу Ежов, который пришел к руководству НКВД в сентябре 1936 года, он обставлял это довольно тонко: сначала задерживали, а только потом выписывали ордера на арест. Более того, они все на особом положении содержались в тюрьме, то есть номерные заключенные. Но все равно эта волна арестов, видно, что исчезают люди. Настроение падает у руководящего состава, потому что они видят, что руководящая верхушка уже достаточно сильно прорежена, вокруг этого еще напластовывается — этот сознался, этот враг. В газетах объявили об аресте бывшего наркома Ягоды, ну тут уже совсем был скандал, потому что его обвинили в газетах в уголовных преступлениях. Все они прекрасно понимали, что если дальше так пойдет, то не гарантирован от подобной участи каждый из них. Очень интересно, что Рейсс знал про 16 расстрелянных. Это первый был внесудебный расстрел, расправа, которая была осуществлена на основе сталинского расстрельного списка, но суда не было – это был особый порядок. Их расстреляли после того, как Сталин и его ближайшие соратники по политбюро этот список утвердили. 16 июня этот расстрел состоялся.

Елена Рыковцева: Вот он как раз после этого писал письмо. Откуда он узнал об этом?

Никита Петров: Это сказал кто-то из приехавших. Потому что потом, когда мы можем изучать историю, какие-то дела все-таки были доступны историкам, мы видим, что вдруг сложилась совершенно недопустимая и с точки зрения конспирации, и с точки зрения советской разведывательной практики за рубежом такая манера, когда резиденты в разных европейских странах стали ездить друг к другу, встречаться и обсуждать новости об арестах из Москвы. По всей видимости, на одной из таких встреч Рейсс в конце июня или начале июля об этом узнал и понял, что возвращаться в Советский Союз ему никак нельзя. Я не исключаю, я этого не могу утверждать наверняка, может быть, он получал какие-то сигналы о том, что его скоро вызовут. Потом был еще такой очень известный Шпигельглас, заместитель начальника иностранного отдела ГУГБ, который был таким эмиссаром, разъезжающим и инспектирующим резидентуры. Именно он в своих показаниях говорил, что сложилась эта порочная практика встречи резидентов, обсуждения новостей из Москвы. То есть они, не имея возможности анализировать всю буржуазную печать, которая тоже сообщала об арестах, но в буржуазной печати мало писалось о самих внутренних арестах в НКВД. Они понимали, что что-то такое происходит, что может не только напугать, но и ставит Сталина в разряд человека, который расстреливает тех, кто когда-то был и его соратником, и ленинским соратником, для них Сталин вдруг стал выглядеть изменником. Эти нотки, которые прозвучали в письме Игнатия Рейсса, Порецкого, как он числился в документах НКВД при присвоении звания, при продвижении на должности, они скорее троцкистские с точки зрения Кремля и Сталина. Вдруг выяснилось, что это лишнее подтверждение тому, что мы проводим чистку НКВД от так называемых троцкистов или сочувствующих троцкистам, а они у нас на загранработе тоже, оказывается, есть.

Елена Рыковцева: Я читала книгу его супруги очень подробную, изложение его и биографии, и связей, и контактов, и их друзей. Давно, несколько лет подряд задолго до этого любой из его друзей мог оказаться расстрелянным, пропавшим без вести, убитым и так далее. То есть для него в 1937 году не было откровением, что их убивают в этих органах, что они оказываются шпионами, он несколько лет как уже об этом знал.

Никита Петров: Убивают оппозиционеров, держат в политизоляторах оппозиционеров, но аресты чекистов, именно чекистов ранга замначальника управления, замначальника отдела, они начались только в 1936 году.

Елена Рыковцева: Я имею в виду тех их соратников по революции, по войне, они начались гораздо раньше. Она описывает, как они с ужасом узнавали об очередном расстреле. Вопрос у меня возникает: почему не мог этот человек спрятаться тихо, будучи уже за границей, зачем он написал то письмо, которое в итоге оказалось расстрельным? Не исключено, что если бы он просто как-то поменял облик, нашел какую-то возможность уехать из страны в страну, то он бы был жив.

Никита Петров: Если Кремль наметил его жертвой, ему бы не помогло ничего, ни тихое сидение, ни громкие заявления. Троцкий упрекал жену Рейсса, что надо было гораздо больший шум создать вокруг письма, тогда это была бы определенная гарантия того, что его так просто не тронут. Но это тоже очень слабая гарантия. Сам Троцкий какой создавал шум, и тем не менее, Кремль за ним упорно охотился уже тогда. Кстати, люди, которые потом были задержаны французской полицией и допрашивались, выяснилось, что это одни и те же, которые следили и за Рейссом, выслеживая его в Швейцарии и выманивая его на встречу, и те же, кто следил за сыном Троцкого Львом Седовым. Главные исполнители, конечно, исчезли. Та вспомогательная бригада, та команда филеров, которым задания, кстати, давал и Сергей Эфрон в том числе, он тоже участвовал, тоже был в деле, что называется, они успели убежать, а филеров некоторых, конечно же, задержали, и они давали показания, которые и составили для французской полиции некую общую картину. Кстати говоря, швейцарская полиция тоже довольно успешно продвинулась в изучении дела, и брошенный автомобиль вывел их на след НКВД.

Елена Рыковцева: Эфрону как раз пришлось оставить Францию, приехать в Советский Союз (где он благополучно был так же уничтожен) ровно из-за этого дела, из-за подозрений французской полиции в причастности к этому делу.

Никита Петров: Конечно, ему пришлось скрываться. Там еще, кстати говоря, он участвовал и в деле Деда. В кодовых именах дел оперативного поиска и разработки Рейсс проходил как Раймонд, а генерал Миллер, который будет похищен в сентябре, чуть позже, 1937 года, он проходил как Дед. Эфрон участвовал и в том, и в другом деле.

Елена Рыковцева: Давайте мы послушаем очень краткую справку, самую примитивную, самую элементарную справку биографическую. Потому что для многих это имя новое, не все о нем знают. Вы все-таки попробуйте нам объяснить, чем он занимался в качестве разведчика.

Елена Рыковцева: Если с конца начинать, он переехал в деревню, написав письмо. То есть, по-вашему, он мог переехать в эту деревню, не написав письмо, но все равно был бы уничтожен?

Никита Петров: Это зависит от того, насколько он хорошо прятался бы в Швейцарии. Потому что в конце концов щупальца НКВД, конечно, были разветвленные в тот момент, но прочесать всю Швейцарию, обыскать все деревни, если он не выходит на связь, его бы, конечно, не нашли. Но в какой-то момент, мы же прекрасно понимаем, что человек не может жить в полной изоляции, они выманили его с помощью знакомой, которой он доверял. Именно это стало роковым, потому что она его фактически передала в руки той группы, которые его убили.

Елена Рыковцева: Собственно это и произошло в ресторане, где он с ней встретился, после они его вывели.

Никита Петров: Они его вытащили, как будто бы речь шла о пьяной разборке, как будто бы речь шла о встрече старых друзей, усадили в автомобиль, вывезли и расстреляли.

Елена Рыковцева: Но она тоже его заманила ровно под тем предлогом, о котором мы говорили, обменяться информацией. Он хотел послушать, что там на большой земле.

Никита Петров: Разумеется, всегда можно обмануть человека, если он вдруг почему-то потерял ту осторожность, которая ему как разведчику должна была быть свойственна. Он ведь довольно разветвленной сетью руководил в Европе, у него были хорошие источники и в Германии, и о Франции, и в других странах. Это была такая сеть нелегальной разведки, сеть помощников.

Елена Рыковцева: Опишите, пожалуйста, его профессиональный путь. Сначала он был польским коммунистом, насколько я понимаю, он был членом польской партии коммунистической.

Никита Петров: Он родился на территории Австро-Венгрии.

Елена Рыковцева: Потом попал на польско-украинскую войну. Я так понимаю, что он все время находился между.

Никита Петров: Дело в том, что его судьба абсолютно типичная. Здесь даже нельзя выделить какие-то особые точки, потому что таких, как он, на работе в ВЧК в начале 20-х годов оказалось полным-полно. Люди и из Австро-Венгрии, которые прошли русский плен, остались здесь, будучи симпатизантами коммунистических идей, и он один из них. Он на самом деле по своему духу скорее социалист. Но в конце концов, когда победила большевистская фракция и узурпировала власть, они все служили и закрывали глаза на то, что, возможно, это не совсем то, что мы хотели, но в конце концов это все-таки лучше того, с чем мы боремся — с капиталистическим миром. Он был убежденным человеком. И его работа на заграничном поприще была информационной с одной стороны, а с другой стороны и активной, они, конечно, охотились за какими-то перебежчиками. Я не хочу сказать, что Игнатий Рейсс, например, охотился за Агабековым — это один из крупных перебежчиков конца 20-х годов из системы ОГПУ, которого тоже в конце концов убили в 1938 году в Париже.

Елена Рыковцева: Когда вы говорите "охотился за перебежчиками", значит его задача была выследить этих перебежчиков, а потом соответствующая бригада брала на себя все остальное.

Никита Петров: Возможно. Но, по крайней мере, про Игнатия Рейсса мы не может это сказать по той простой причине, что он лично не участвовал в каких-то ликвидациях или мы про это не знаем.

Елена Рыковцева: Супруга об этом не пишет — это точно.

Никита Петров: Это понятно. Но архивы до сих пор, к сожалению, не открыты в той степени, в которой мы мечтали бы об этом, чтобы какие-то точки над i расставить и сказать точно: вот он занимался этим, занимался тем, и он занимался этим успешно.

Елена Рыковцева: Мы можем косвенно судить, что он этим не занимался, по его письму Сталину, где он обвиняет его в этих убийствах, значит, как-то держа в голове, что я на такое не способен.

Никита Петров: Нет, я не могу так сказать. Я не хочу сказать, что он не искренен в этом письме, это скорее такой порыв души. Но ведь для них была большая разница в том, убиваешь ты врага капиталистического мира или своего бывшего товарища, который по каким-то причинам теперь считается изменником. Вот эта грань, которая заставила его писать подобное письмо, она была перейдена, с его точки зрения, Сталиным весной 1937 года, то есть когда стали убивать чекистов. Пока чекисты убивали других, все было в порядке, это была их, я бы сказал, работа, служение и правильное дело. Ведь никто из чекистов не восстал против коллективизации 1930 года, против массового выселения крестьян, против того, что тоже было своего рода народоубийством. А вот когда начались репрессии в самом НКВД, тут вдруг выяснилось, что, оказывается, они восстают против репрессий. Есть элемент, я бы сказал, такой идейной деградации, когда методы, пусть и жестокие, но на благо нас — это хорошо, а если это против нас, то это плохо. Это, я бы сказал, своего рода профессиональная деформация и четкое неразличение добра и зла, а это надо различать. Если ты применяешь такие методы по отношению к своему народу, которых ты считаешь почему-то врагами, отсталое крестьянство, какие-то кулаки, которые нам не нравятся по классовым соображениям, то будь готов к тому, что когда-то придет руководитель, который скажет: так, а теперь надо и с вами разобраться, среди вас тоже, оказывается, есть люди нелояльные. То есть когда нужно будет уже выстраивать то, что мы сегодня называем вертикалью власти, никаких несогласных быть не должно, никаких возражений быть не должно. Ведь, собственно говоря, в чем была проблема Сталина и оппозиции? Оппозиция считала, что нужно по-другому как-то вести внутреннюю и внешнюю политику. Но ведь пришел к тому, что он стал их физически уничтожать, обвинив их в десятках преступлений, которых они не совершали. И здесь то же самое. Рейсс наконец, не хочу сказать, что у него открылись глаза, но наконец он понял, куда логически привела эта линия Сталина борьбы с оппозицией, не идейной борьбы, а уже физического уничтожения, борьбы, которая перешла в крайние свои и кровожадные формы.

Елена Рыковцева: Я пытаюсь понять отправную точку. В этом своем письме, оно очень идеологизированное, мы прочитали часть, где он требует суда, но там же есть еще эта тема, что он возвращается к идеям Ленина, он возвращается к идеям Коминтерна. То есть он все равно романтически думал, что он сейчас объявит свою политическую повестку и его оставят в покое с этой повесткой, что это страховка от того, что может случиться.

Никита Петров: Я думаю, он так не думал, он как раз прекрасно понимал. Он был в контакте с Троцким, переписывался с Троцким, и Троцкий говорил, что нужно как раз это широко обнародовать, нужно, чтобы весь мир знал. Потому что Троцкий открытый противник Сталина, не прячущийся, хотя прекрасно понимающий, какие опасности ему грозят. С Рейссом Троцкий тоже прекрасно понимал, что опасность ему грозит. Ведь тот же самый Лев Седов замечал за собой слежку, неоднократно людей, которые за ним следили, сдавал в французскую полицию. Тех выпускали, им нечего было предъявить. Скажем, конкретный пример, он таким образом пишет отцу Троцкому, это ноябрь 1937 года, это письмо было перехвачено НКВД, далеко простирают руки свои, через каких-то агентов, может быть через Зборовского, который при сыне Троцкого состоял, они перехватили эти письма. Он пишет как раз о том, как Эфрон давал задание филерам следить за ним, за Львом Седовым и Рейссом. Дальше он пишет, что этих, которых арестовала сегодня французская полиция, их наверняка выпустят, потому что они впрямую в деле Рейсса не участвовали, но они точно исчезнут, так же, как исчез Эфрон и исчезли Клепинины, о которых он пишет, у которых было нечто вроде явочной квартиры с постелями для приезжающих гэпэуров. Это действительно тайная разветвленная сеть, почти как поставленная организация. Конечно, в своих письмах Лев Седов именует их шайкой, это, говорит, тоже из их шайки. Здесь он пишет о некоем русском французского гражданства Чистоганове, который был задержан. Имя им легион, их было очень много. Я когда просматривал как раз сегодня перед передачей материалы, я понял, что я даже запомнить всего этого не могу, сколько там всего.

Елена Рыковцева: Толчок для его мыслей, для его решений была попытка отозвать его в Москву. Он отлично понимал, что его там уничтожат. Сколько мы видели этого уже в истории, что действительно они приезжали из-за границы, эти сотрудники разведывательных сетей и все. Как можно было обозначить эту политику уничтожения кадрового состава заграничной разведки?

Никита Петров: С точки зрения Сталина, он выступал с этим 21 мая в довольно узком кругу, он пригласил работников разведупра Красной армии, иностранного отдела НКВД, включая знаменитого Яшу, Якова Серебрянского, который отвечал за диверсионно-террористическую активность за рубежом в тот момент, и говорил им: поймите, в разведке нас разбили, вся наша агентура двойнеческая, она работает не только на нас, а наши люди, которые как будто бы числятся нашими резидентами, они на самом деле тоже в принципе не заслуживают доверия. Но это я передаю своими словами некий смысл сказанного. В разведке разбили, значит, нужно распустить всю сеть разведупра за рубежом. То есть у него в данном случае было представление, что мы этих всех разгоним, этих накажем, перестреляем, а потом наберем новых людей и заживем, что называется, по-новому. В принципе, так и произошло, к 1937 году многих действительно наметили на уничтожение и уничтожали. А в 1938 году разведку населили только-только оперившиеся выпускники всевозможных военных академий, но через два года они уже как-то освоились, приобретали заграничные источники. Одним словом, конечно, удар для разведки этими репрессиями был нанесен огромный.

Елена Рыковцева: То есть абсолютно по принципу уничтожения красных командиров.

Никита Петров: Ему лучше было, как он считал, может быть, сейчас дезорганизовать всю работу и уничтожить, зато быть уверенным в том, что там не будет ни сторонников, ни последователей Троцкого. Ведь в душу человека не заглянешь. Он на примере Рейсса убедился: верим, посылаем, а он – бац, пишет письмо, которое по сути своей троцкистское. Он так считал, а мы понимаем, что письмо провидческое. Он ведь правильно написал – реабилитируют. Суда практически не было, но суд моральный состоялся. Сколько потом выплеснулось фактов о преступлениях Сталина, а это действительно преступления, это преступления против закона. Люди, которые были расстреляны, о которых пишет Игнатий Рейсс, которые были расстреляны 16 июня 1937 года, они были расстреляны только по росчерку пера Сталина, их даже не привели и не поставили перед Ульрихом в Верховной коллегии Военного суда. Я видел эти дела, в некоторых из них, самое интересное, нет даже обвинительного заключения. У одного из них обвинительное заключение составлено задним числом, сентябрем 1937 года.

Елена Рыковцева: Люди есть, которые не понимают, что такое садист. Мы должны очень четко подчеркнуть еще раз – принимается решение не просто сменить кадры, принимается решение уничтожить одни кадры и посадить вместо них другие. Точно так же, как я уже сказала, такая же история была с красными командирами, с армией, с Тухачевским. Точно так же была не просто обезглавлена, не просто они были отставлены, они были уничтожены. Если не объяснять это кровожадностью, садизмом именно животного характера, почему нужно было именно уничтожить их всех, а не отправить работать дворниками, слесарями, преподавателями, просто не убрать из разведки, почему уничтожить?

Никита Петров: Прекрасный вопрос, на который есть очень простой и тоже ясный ответ: криминальный ум, мафиозная культура не подразумевает, что Тухачевского, который вдруг перестал справляться со своими обязанностями, можно отправить на пенсию, он должен быть убит. Так же как люди, которые в НКВД работали, они все очевидцы еще чего-то, каких-то прошлых дел.

Елена Рыковцева: Как свидетелей, вы считаете, что такая логика холодная?

Никита Петров: Не свидетелей. Сталин много позже сказал "замечательную" фразу, которая выражает его кредо по отношению к сотрудникам госбезопасности. Он сказал: у чекиста есть только два пути – на выдвижение или в тюрьму. Он не может выйти на пенсию, сидеть, писать мемуары – это абсурд, с точки зрения Сталина. У него все поставлено, что называется, на абсолютно преступный путь: не с нами – значит тебя нет. История с Рейссом еще нам об одной вещи говорит: воспитывалась и поощрялась группа профессиональных убийц, штатных убийц, которые посылались за границу. Одним из таких был, например, Судоплатов. Убийцы Рейсса, кто они такие? Один из них Правдин Владимир Сергеевич, родившийся в Лондоне в 1905 году, который длительное время не имел даже советского гражданства, он жил во Франции, работал в отелях, даже приобрел какой-то отель на Лазурном берегу. Довольно быстро его увидели или каким-то образом с ним связались люди из ГПУ, он понял, что это будет хороший приработок. Он же тоже не сразу стал убийцей.

Елена Рыковцева: Мы должны обязательно сказать, кем они стали, эти два убийцы, по крайней мере, из этой группы. Один, по-моему, стал редактором "Иностранной литературы".

Никита Петров: Второй – Борис Афанасьев, он родился в Болгарии, он больше провел времени в Москве, Правдин у нас вообще заграничный человек, выглядел вполне приличным французским гражданином. А Борис Афанасьев был заслан в 1930 году за границу, но тоже он прошел все коммунистические университеты, был райкомовским работником в Москве. А в конце концов оба они оказались после того, как бежали после этого убийства в Москву, на работе в системе НКВД, МГБ, и довольно быстро оба были уволены. Правдин большой карьеры не сделал. Его потом пустили опять же по заграничной линии, что меня, кстати, удивляет, он был представителем ТАСС в Нью-Йорке и не боялся быть опознанным. То есть, по всей видимости, так сильно изменилась его внешность в силу возраста.

Елена Рыковцева: Причем надо подчеркнуть, что это были прямые убийцы, которые реально убивали, они не просто выслеживали, они убивали.

Никита Петров: Более того, штатные убийцы у нас награждаются орденами, оба были награждены указом, который не был даже секретным, указом ЦИК от 13 ноября 1937 года. В этот же указ, кстати, Ежов своей рукой вписал Судоплатова. Потому что мы пока точно не можем сказать, каким боком он проходил. Он проходил как раз, я думаю, по делу Деда, потому что он помог убить Скоблина, который тоже пытался бежать, но в Москве был не нужен.

Елена Рыковцева: У нас, получается, судьба убийц была более счастливой и благополучной, чем их жертв, я имею в виду жертв сталинской системы, их все-таки не убили обоих, им дали возможность карьерного роста даже.

Никита Петров: Именно эти двое — да, но это вовсе не значит, что так происходило со всеми.

Елена Рыковцева: Значит, этим просто повезло.

Никита Петров: Люди, которые ими руководили, тот же самый Дуглас, тот же Сергей Шпигельглас, он был расстрелян. Резидент в Париже, в Париже он был под фамилией Кислов как сотрудник советского полпредства, а вообще Косенко, тоже расстрелян. Григорьев, который участвовал в деле, что называется, тоже расстрелян. То есть именно двое непосредственных исполнителей, им повезло чуть-чуть позже. Когда Судоплатова при Хрущеве арестовали, а их нет, потому что в конце концов Судоплатов еще отличился тем, что он убивал людей внутри СССР. Это были действительно убийства, организованные и проведенные Судоплатовым, уже просто вообще выходящие за рамки советского законодательства.

Елена Рыковцева: А эти как бы изменники родины.

Никита Петров: А эти как бы доблесть. Поехал, боевое задание выполнил. Это что-то вроде наших туристов из Солсбери.

Елена Рыковцева: Очень похоже на туристов из Солсбери. Вообще бесконечные параллели. Это же целая операция, это же сколько денег нужно, их командировать туда.

Никита Петров: Афанасьев действительно в 1930-м командирован, а Правдин — это, что называется, "спящий". Он сидит, он просто ждет своего часа. Он может оказывать какие-то мелкие услуги, более того, на него часто выходить не нужно, чтобы не светить, но когда нужно, придет человек, передаст задание, которое он должен будет готов выполнить.

Елена Рыковцева: Система работала так, что ты за границей не мог себя чувствовать в безопасности, как и сейчас, за границу человек выезжает, и если принято решение, он уничтожается. Знаете ли в истории примеры, когда принято решение уничтожить его за границей, этого перебежчика или автора письма открытого, который решил соскочить, было принято решение, но оно сорвалось по каким-то причинам?

Никита Петров: Знаем такие примеры. Есть очень хороший пример, когда офицер, он младший офицер, нелегал Хохлов отказался убивать Околовича. Пришел к нему и сказал, что у меня есть задание вас убить, я хочу, чтобы все знали о том, какие методы Кремль использует. Чуть позже тот же самый убийца Льва Ребета и Степана Бандеры Богдан Сташинский сдался немецким властям в 1961-м, разочаровавшись в советской системе, он просто убежал туда. То есть в принципе многие вещи мы знаем именно потому, что какие-то люди проявили или наконец нашли в себе силы нравственные, силы душевные, чтобы противостоять злу. Но, увы, у нас вообще, кстати говоря, случилась в морально-нравственном отношении в стране большая беда. Когда реабилитировали Судоплатова, были протесты, но это прошло особо незамеченно, в начале 90-х годов не до того было. Я помню, я писал письма, я спрашивал, мне говорили: нет, еще не реабилитировали. Хотя на самом деле обманули, они уже его реабилитировали в 1992 году. Это была своего рода такая линия разграничения: таких теперь мы привечаем, таких теперь, если они служат стране, такие нам теперь нужны. Вот это, кстати говоря, то, что породило вторую волну всех этих безобразных убийств, расправ, которые мы видим сегодня.

Елена Рыковцева: Мы специально спросили людей сегодня, прохожих на улице, видите ли вы традиции, слово такое мирное "традиции" ужасно произносить по отношению к традиции политических убийств, прослеживается ли она в современной России.

^{Опрос на улицах Москвы}

Никита Петров: Прелестно. Самое интересное, что здесь две линии есть. Первая — это может быть где-то там, в районах, люди не из нашего района, а вторая — нет, не было. Еще интереснее, я бы сказал, такая архаика, когда речь идет о политических убийствах, сразу вспоминают о царях. То есть все-таки люди признают, что в отношении монарших особ это убийство. А когда при советской власти стали убивать направо и налево — это бандитская разборка. То есть в принципе не легитимизация внутри каждого из нас советской системы.

Елена Рыковцева: Еще интересная фраза "со времен Нерона". То есть это такой уже глобальный характер в представлении людей. Как любит говорить Владимир Путин в отдельных случаях: это же везде есть. То есть в этом смысле не более чем часть общей всемирной истории, ничем в этом смысле Россия не отличается от любой другой страны.

Никита Петров: Во-первых, как выясняется, люди мало знают эту часть истории. Потому что когда, например, речь заходит о Судоплатове, очень любят эту тему и говорят: ну как же, партизанское движение, в тылу врага он руководил. Но если мы посмотрим в уголовное дело Судоплатова и Эйтингона, мы вдруг выясним, что в 1946–47 году они внутри страны провели ряд политических убийств по приказанию с самого верха, Сталина – это и польский инженер Самет. Судоплатов присутствовал при убийстве доктором Майрановским в кузове машины этого человека. Потом они бросили и переехали его. Есть планы, есть отчеты, есть не только показания Судоплатова об этом, он на следствии об этом говорил, но и объективные документы, отчеты, которые лежат в архиве. Возникает вопрос: как при всем этом прокуратура могла его реабилитировать? Как при наличии в его приговоре фразы "совершил преступление против человечности", лаборатория, где яды испытывались на людях, как при этом его реабилитировали? Получается, что с точки зрения нашей нынешней прокуратуры этого как бы не было.

Елена Рыковцева: В этой реабилитации какова была мотивационная часть, на основании чего его реабилитировали?

Никита Петров: Никакой. В конце концов, его реабилитировал не отдел реабилитации прокуратуры, а какое-то Пятое управление, я читал справку о реабилитации, что называется, почти по блату. Мотивация, конечно, какая-то у них была, но мы же не можем посмотреть архивное дело Судоплатова, потому что его просто не показывают. Наверняка справочка, что раз он осужден по политическим мотивам, значит, он может быть реабилитирован. Вот такие-то эпизоды вызывают у нас сомнения, хотя они в деле доказаны. Интересно, как может эпизод с убийством Самета или сосланного украинца Шумского вызывать сомнения, если объективно они мерли. Шумского сняли мертвого с поезда на перегоне, Самета нашли в городе Ульяновске, в пригороде, раздавленным машиной. Есть отчеты, есть бумаги. Как могут сказать: есть сомнения, а может быть, не Судоплатов? Применение ядов там же, Маайрановский, рицин. Вот это все грубейшее нарушение норм советский Конституции, расправа с людьми, минуя суд, минуя законные процедуры - этим занимался Судоплатов. Даже если кто-то будет говорить, что у него есть заслуги за годы войны – это ничуть не закрывает этого главного, главное – это преступление против правосудия. И точно так же мы можем говорить о Правдине и Афанасьеве. Да, они потом работали благополучно. Афанасьев работал в издательстве "Иностранная литература". По воспоминаниям, в принципе ничего не делал, сидел, читал газету "Монд", попивал коньячок, но он уже был для советской власти заслуженным человеком.

Елена Рыковцева: Заслуженный убийца Советского Союза.

Никита Петров: Мы другого можем такого же убийцу вспомнить — Григулевича, который убил Андреу Нина в Испании. Григулевич тогда был совсем юным человеком, имел кличку Юзик, он потом участвовал, кстати говоря, в деле Троцкого, тоже был награжден в 1941 году за убийство Троцкого, как и Судоплатов и Эйтингон. Вот эта штатная команда профессиональных убийц советской властью пестовалась. Но тот же самый Сталин, например, в 1951 году посадил в тюрьму Эйтингона, а в 1950 году он говорил Абакумову: надо посадить в тюрьму Эйтингона и Судоплатова. Потому что он прекрасно знал, что от таких людей рано или поздно надо избавляться.

Елена Рыковцева: Мы знаем, что у этой семьи Рейссов был друг семьи Рихард Зорге, часто они виделись, они общались, когда была такая возможность, он к ним приходил. Он был абсолютно уверен, что его вытащат, что его обменяют, Рихард Зорге. Можно ли считать, что его оставили тоже погибать, а его могли каким-то образом спасти, а потом уничтожили бы, но решили уничтожить по-другому?

Никита Петров: Я думаю, что можно, по той простой причине, что если бы власть хотела, мы с Японией не находились в состоянии войны до 1945 года, дипломатические отношения были. То есть поспособствовать и походатайствовать можно было, можно было договориться, можно было даже кого-то подкупить, если бы Кремль проявил в этом заинтересованность. Но это не в традициях и не в привычках Сталина. Когда Меркадер, убийца Троцкого, оказался в тюрьме, все были награждены, кто участвовал в деле, кроме самого Меркадера. А еще неизвестно, как он себя поведет. Да, когда он свои 20 лет отсидел, в Советском Союзе в 1960 году ему тут же дали Героя Советского Союза, через Чехословакию переправили в СССР и через Кубу. Но до этого палец о палец не ударила советская система, чтобы вытащить его из тюрьмы, чтобы только не обозначать, что мы в этом каким-то образом участвуем или к этому прикосновенны. То же самое с Зорге, можно было бы его спасать. Сейчас, конечно, время несколько более гуманное, своих все-таки пытаемся вытащить. Как эта десятка, которая засыпалась в США 10 лет назад, поменяли. В принципе более гуманные времена. Но они же еще возвращаются в виде этого кровавого фарса, когда сейчас мы видим, как Кремль отдает команду убивать.

Елена Рыковцева: Он так и так был по-любому обречен, зачем его вытаскивать, если мы его здесь все равно прикончим по тому же принципу, по которому мы прикончили уже всю эту разведывательную сеть?

Никита Петров: Тут уже личное. Если бы он чем-то другим служил советской власти, его могли бы пытаться вытаскивать, а так речь идет о том, что он все время предупреждал о том, что будет нападение, а потом все это случилось, то такой Сталину не нужен, что будет напоминать каждый раз: а я ведь вам писал. Это уже личный мотив, я бы сказал.

Елена Рыковцева: Может быть, с некоторым допущением, но сам факт того, что не попытались его спасать, говорит о том, что его сознательно, не потому, что не могли спасти, а потому что не нужно было, не хотели?

Никита Петров: Не было такой команды. Сталин вообще жестокий человек, он палец о палец не ударил, чтобы собственного сына из немецкого плена вытаскивать. Некоторые считают, это хорошо, принципиальность.

Елена Рыковцева: Такая пиаровская акция.

Никита Петров: Если бы была пиаровская, об этом бы писали на первых страницах газет, какой у нас замечательный человек, который говорит, что не сын важен, а важен принцип. Дело в том, что здесь один из прохожих, который говорил о том, что длительное время не было убийств политических, он прав, потому что после бегства Богдана Сташинского в 1961 году советская система старалась этого не делать. И даже когда просили помочь болгары, тот же Андропов в 1978 году, прежде чем выдать нужный зонтик нужным людям из Болгарии, он говорил: пусть это будут люди не из нашего района, мы к этому никакого отношения не имеем. А вот в 90-е годы после реабилитации Судоплатова, как будто бы Аннушка масло пролила, после этого вдруг такая привычка и такое сродство этих методов с уже нынешними российскими спецслужбами, они вдруг сказали — это можно. И когда сказали "это можно", выросло уже новое поколение, которое считает, что так можно.

Елена Рыковцева: Отсчет начинается скорее с Яндарбиева последних 20 лет.

Никита Петров: Чеченская война в данном случае.

Елена Рыковцева: Я имею в виду заграничные убийства.

Никита Петров: Чеченская война как раз развязала им руки и дала моральные преференции считать, что это допустимо.

Елена Рыковцева: Считать, что мы уничтожаем террористов.

Никита Петров: И общественность это проглотила. Теперь уже взращено поколение, которое считает, что все методы хороши, если ты борешься с врагами. Мы пришли к новой степени нравственной деградации. В этом отношении даже советское общество брежневских и поздних хрущевских времен было более щепетильным, более, я бы сказал, совестливым, вот это самое интересное.

Елена Рыковцева: В этом письме Рейсса, которое он направил Сталину, оно так современно звучит, как раз к вопросу о пиаре, он говорит так: что "шум, поднятый вокруг полярных летчиков, должен заглушить крики и стоны терзаемых в подвалах Лубянки, в Свободной, Минске, в Киеве, Ленинграде и Тифлисе. Этому не бывать. Слово правды все еще сильнее самого сильного мотора с любым количеством лошадиных сил. Верно, что летчикам-рекордсменам легче добиться расположения американских леди и отравленной спортом молодежи обоих континентов, чем нам завоевать мировое общественное мнение и потрясти мировую совесть! Но не надо себя обманывать, правда проложит дорогу". Он говорит о том пиаровском шуме, который пропаганда сталинская создает за границей, и они, как бы одурманенные западники этим шумом, не обращают внимания на эти подвалы Лубянки.

Никита Петров: Все как сегодня. За информационным шумом, трескотней мы скрываем тайные дела и неблаговидные поступки. И тогда то же самое. Он очень точно уловил, действительно, есть визитная карточка СССР того времени — это павильон в Париже, это "Рабочий и колхозница" Мухиной, это нечто такое, что подается с подъемом. Но мы-то знаем, что такое павильон советской выставки в Париже в 1937 году — это штаб-квартира НКВД, там сидел Шпигельглас, там сидело большое число работников НКВД, тот же, кстати, будущий начальник управления НКВД по Калининской области Токарев, который участвовал в убийстве поляков в 1940 году. Он тогда был маленьким курсантом, который тоже там был, он был в охране, они совершали какие-то мелкие действия в пользу разведки. Но это было настоящее осиное гнездо, откуда расползались все щупальца шпионажа и откуда Шпигельглас координировал в том числе похищение генерала Миллера.

Елена Рыковцева: Согласны ли вы с тем, что Игнатий Рейсс и это его письмо — это почему-то не самый известный исторический персонаж и случай? Вы согласны, что мало о нем знают и говорят?

Никита Петров: Да, согласен. Это потому, из-за чего Троцкий упрекал как раз вдову Рейсса, он говорил: надо было все это шире распространять. Они сами осторожничали. Рейсс осторожничал, он еще не был готов к тому, чтобы это было так широко обнародовано. Мы зато больше знаем о полпреде в Болгарии Раскольникове, который писал письмо Сталину, оно как раз получило широкое хождение. Это тоже своего рода был программный документ, манифест человека, порвавшего со сталинизмом, но который продолжает себя считать и коммунистом, и человеком советской идеи. То есть для них Сталин был изменником, для Рейсса тоже. В каком-то смысле возвращение хрущевское декларативное к Ленину, оно означало, что и к этим людям пересматривается отношение. Но ведь даже при Хрущеве очень долго пытались каким-то образом пересмотреть поступок Раскольникова. Только в 1963-64 году была выпущена книга его мемуаров. То есть тогда сказали: нет, он все-таки настоящий большевик, потому что он поднял свой голос против сталинской системы, а он вообще коммунист. В этом отношении менялась, я бы сказал, идеология, и поэтому многие говорили, что Хрущев стал поднимать троцкистов. Нет, Хрущев не решился реабилитировать тех, о ком пишет в своем письме Рейсс. Он не решился реабилитировать Каменева, Мрачковского, чья фамилия звучала, это произошло уже в годы перестройки, только в 1988 году.

Елена Рыковцева: Он написал письмо 18 июля, я вижу, что публикация была уже после его смерти, его уничтожили через месяц с хвостиком, 4 сентября. Опубликовано оно было в сентябре-октябре 1937 года в бюллетене оппозиции большевиков-ленинцев за рубежом. Как он его обнародовал в тот момент, когда оно появилось, он же донес его до товарища Сталина?

Никита Петров: Дело в том, что товарищ Сталин получал донесения от этой многочисленной разведсети. И если Марк Зборовский, который работал при сыне Троцкого, перехватывал письма, я сегодня цитировал письмо, которое Лев Седов писал отцу 1 октября 1937 года, через буквально месяц оно оказалось на Лубянке, копия его, конечно. И так все остальное. Поэтому я не встречал в архивах донесений Сталину о том, что существует такое письмо Рейсса, мы напрямую убийство Рейсса с письмом можем связывать только тогда, когда найдем следы, что Сталину доложили о письме, и он сказал: этого надо убрать. На самом деле его убрать, решение созрело у Ежова гораздо раньше, когда он отказался ехать и, более того, когда ему доложили, что резиденты встречаются друг с другом и обсуждают новости из Москвы. Вот это было с точки зрения конспирации и служебной линии Иностранного отдела ГУГБ нарушением, потому что это расконспирация. Получается, что резиденты между собой сговариваются, друг друга демаскируют.

Елена Рыковцева: Но письмо не могло не ускорить это решение, этот приговор. Потому что человек, который еще и писать начал, если делать эту операцию, то как можно быстрее.

Никита Петров: Как раз то, что он вышел на контакт с Троцким прежде, чем вообще просто спрятаться или отсидеться в течение полугода, это было бы лучше. Но, в конце концов, он открытый и искренний человек, который не мог этого не написать. Мы же прекрасно знаем, как исчез резидент Фельбин, он же Александр Орлов, из Испании, просто взял и исчез, нет его, не подает о себе знать. А потом только написал письмо, когда был уже очень далеко. В этом отношении уроки многие перебежчики будущие извлекли из дела Рейсса.

Елена Рыковцева: Мы с Никитой Петровым говорили о том, что традиции живы.

Никита Петров: Да, к сожалению.

Елена Рыковцева: Люди умирают, а традиции, чтобы умирали люди, – нет.

Никита Петров: Заметим, что это очень плохая, это криминальная традиция.