Это подкаст "Вавилон Москва", цикл "Далеко от Москвы". В начале июня 2002 года я оказалась в Пушкинских Горах, которые исходила вдоль и поперек, ведомая не столько призраком Пушкина, сколько одной увлекательной фотосъемкой для модного журнала Vogue в его итальянском варианте. В начале подкаста – истории постсоветского покушения на памятники Пушкину в Кишиневе и Ташкенте, неожиданно свежо зазвучавшие сегодня. Памятник зайцу, который не пустил поэта на Сенатскую площадь. Жители Пушкиногорья и призрак Сергея Довлатова, а также литургия “убиенному боярину Александру” на могиле поэта в Святогорском монастыре. Слушайте нас на платформах Apple Podcasts, Google Podcasts, SoundCloud, в твиттере и инстаграм Радио Свобода, читайте в facebook.
Василиу Ботнару, Кишинев: После распада Советского Союза Пушкин вновь стал опальным из-за того, что являлся духовным символом русскоязычной части населения. Радикалы объявили войну даже бронзовому Пушкину, после того как низвергли гранитного Ильича и медных Маркса и Энгельса. Непритязательный бюст, установленный в центре кишиневского парка еще в 1885 году, обливали краской, доставалось и клумбам, разбитым у его полутораметрового ампирного подножья. Горячие головы требовали убрать Пушкина из центрального парка по причине идеологической несовместимости с бронзовыми коллегами по перу – классиками национальной литературы, а главное – с памятником средневековому воеводе Штефану Великому, которому была отведена роль символа национального возрождения. На посттоталитарной волне предлагали отобрать у Пушкина центральную улицу, названную его именем, и сослать его куда-нибудь на периферию. Однако мэрия отстояла право кишиневского старожила и пожертвовала взамен десятками имен советских военачальников и партийных активистов.
Юрий Егоров, Ташкент: За прошедшее десятилетие в независимом Узбекистане шло решительное избавление от следов "русской колонизации". Были снесены изваяния не только мировых и местных коммунистических вождей и певцов коммунизма – памятники Маркса, Ленина, Ахунбабаева, Горького, Хамзы – но и тех, кто не имел к коммунистическому прошлому республики никакого отношения. Так, однажды проснувшись, ташкентцы с удивлением обнаружили на месте памятника Гоголю лишь четыре торчащих куска арматуры. Следующей жертвой политического произвола мог стать памятник Пушкину работы Михаила Аникушина, и встревоженные представители ташкентской русской интеллигенции дозвонились до вице-премьера Узбекистана. Высокий правительственный чин обещал, что этот памятник никогда и никем снесен не будет.
Анна Липина, Псков: В Михайловском в декабре 2000 года открыли памятник доблестному зайцу. Это давний проект режиссера Резо Габриадзе, писателя Андрея Битова и архитектора Александра Великанова. Место, где заяц ворвался в мировую литературу, было обозначено верстовым столбом – символом дореволюционной России. А рядом расположился на небольшом постаменте гипсовый муляж зайца. Впоследствии зайца отлили из металла. Небольшой по размерам памятник зайцу в настоящее время демонтирован. Администрация музея-заповедника побаивается кражи косого, поэтому его выставляют напоказ изредка – лишь в праздничные дни.
Дебора Турбевилль, фотограф, из текста для журнала Casa Vogue:
Я ездила в Михайловское с надеждой найти воспоминания о прошлом, чтобы почувствовать эпоху, которая постоянно живет во мне после чтения произведений и биографии Пушкина. Оказалось совсем наоборот: Михайловское – это классический пример правительственного музея. Точнее, русского правительственного музея, который был таковым еще до перестройки. Дом Пушкина был полностью уничтожен во время Второй мировой войны. Что осталось сегодня? Здание с серой крышей и комнаты, изысканные и претенциозные, сделанные, как кто-то придумал, по образцу комнат времен Пушкина. Ни одного листа с его рисунками, ни одного старого расщепленного пера, которым он писал, ничего не осталось от старой жизни. Но что я надеялась найти, если дома-музеи на Западе тоже никогда не соответствуют ожиданиям? Как я могла найти здесь вдохновение? Под дождем я остановилась и смотрела на пейзаж, на те места, где я думала увидеть его сидящим в ожидании Музы.
Ольга Свиблова, директор Московского дома фотографии:
Это непосредственная реакция такого тихого ужаса, я бы сказала, на то, что фотограф увидела на месте, где должны были бы быть оригинальные книжки Пушкина и, может быть, две-три вещи, но – аутентичные. Вместо одной детали, причем подлинной, мы выставляем нечто, что имеет якобы отношение к этому времени. Она это увидела. И Пушкин исчез из ее серии. От Александра Сергеевича остались только пейзажи. Абсолютно заброшенные, неокультуренные русские пейзажи. С разломанными изгородями, с грязной распутицей, покрывающей дорогу, по которой ни проехать ни пройти, – и это, наверное, самое ценное. Оказалось, что Пушкин живет вне места, где должна была бы храниться о нем память. Фотографии русской природы, которая в общем не изменилась, русских людей, которые, казалось, как жили, так и есть. Она сказала о Пушкине больше, чем весь этот кошмарный китч, который его просто давит. И она увидела, как Пушкина мы хороним. Пушкин – "наше все", это значит – ничего.
Дебора Турбевилль, фотограф, из текста для журнала Casa Vogue: Здесь он был в ссылке. Работал над "Онегиным", "Цыганами", "Борисом Годуновым". Иногда – совершенно один, вставал, принимал ледяную ванну, катался на лошади. Иногда проводил утро в постели в ожидании Музы. До обеда играл в бильярд. Переживал несправедливость ссылки. Ходил к соседям в Тригорское, к Осиповым. Любил компанию красивых женщин. Одевался как плейбой – протагонист его романа. Няня была его единственной компаньонкой, она рассказывала ему сказки. Он ходил на сельские праздники. Видел там людей, которые не изменились со времен Бориса Годунова: простых, но сохранивших провидческий дар, дар предсказания. Он изучал их пословицы. Он создал русский язык, оживил его и украсил, сделал более выразительным. Люди думали, что он был немного странный, он и был странным для тех времен. Не только потому, что эксцентрично одевался, но и потому, что часто говорил с самим собой. Размахивал руками и отвечал непонятно кому: наверное, Музе, которая его посетила. Отец его был согласен с царем, и даже если он верил, что его сын – гений, то знал также, что он атеист – не очень хороший человек, который мечтает о революции.
Римма Бурченко, хранитель музея-усадьбы Тригорское: Раньше, в былые советские времена, люди ехали сюда по профсоюзным путевкам, не зная куда и зачем. Я однажды еду в автобусе, один спрашивает у другого: "Слушай, ты куда? – А я вот туда. – Ты там бывал? – Бывал. – А чего такое – "Пушгоры"? Там чего, пушнину какую-то, зверьков выращивают? Может, купить там чего можно? Шапку, шкурку? – Да ты что! Это пушкинские места. Ты не знаешь, куда едешь. Вот приедешь, вот узнаешь!"
Марико Штефан Миронов, художник:
Да, люди приезжают выпить водки. Да, люди приезжают отдохнуть, повеселиться. И как бы Пушкин здесь вроде бы ни при чем. Но они приехали же к Пушкину, в конце концов. Пускай они ловили рыбу здесь или занимались любовью, что угодно, но они сделали это здесь. И потом они будут вспоминать, что они – были. То есть это должно когда-нибудь сработать. Потом это будут какие-нибудь восторженные воспоминания: да, я там был. Он будет восторгаться, вспоминать те места и сожалеть о том, что не довелось ему больше сюда попасть.
Иосиф Будылин, историк, сотрудник музея "Пушкинские Горы": Бабушка, у которой я снимал комнату, занималась вязанием и уронила спицу, которая закатилась между половиц. И она сказала при этом фразу, которую нигде в другом месте я услышать не мог бы. Она сказала: "Ах ты, католИк проклятый!" Потому что история этих мест связана с борьбой католичества и православия. И до сих пор на генетическом уровне это восприятие живет. Оно запечатлено в названиях мест.
Тетя Фрося, деревня Вороничи:
– Природа хорошая, и народ у нас неплохой. Народ у нас очень хороший. Это сейчас молодежь немножко испортилась. У нас же были чудесные люди. Чтоб когда-нибудь в чужой дом пойти или обворовать, у нас не было этого. У нас открыто все было, на ночь не закрывались. Сейчас уже нельзя. Сейчас совсем другие дети пошли. Может, они не понимают еще, что это надо хранить. Я очень довольна, что живу тут, и я не хочу никуда. Где родилась, там и должна быть. И я хочу, чтобы наш корень тут остался, при Пушкине. Как был у нас корень, вот раньше были Клешевины, фамилия, два дома.
Подписывайтесь на подкаст "Фанайлова: Вавилон Москва" в Apple Podcasts
