Ссылки для упрощенного доступа

Отравленная свинина и слепой Гамлет. Зум-спектакль "Черновик"


Кадр из трейлера онлайн-спектакля "Черновик"
Кадр из трейлера онлайн-спектакля "Черновик"

Карантин, закрывший театры, вынуждает режиссеров, драматургов и актеров перебираться в виртуальный мир. Спектакли ставятся в интернете, актеры репетируют и выходят на сцену в Зуме. Британская труппа Forced Entertainment поставила зум-спектакль в трех частях, выходивших в мае каждую неделю на сайте берлинского центра HAU, и завершила его дискуссией со зрителями. Это история и о самом Зуме, который, мгновенно объединяя, не дает собеседникам расслышать друг друга, об отчаянии локдауна, а заодно и о вирусе-убийце: в одном из окон Зума непременно присутствует безмолвное напоминание о смерти.

Запись эксперимента Forced Entertainment показывал своим актерам режиссер Владислав Наставшев, поставивший первый в истории Рижского русского театра имени Михаила Чехова интернет-спектакль. Пьеса петербургского поэта Сергея Уханова "Черновик" идеально подходит для онлайн-постановки: герои находятся рядом, но заключены, как в тюремных камерах, в своих экранах Зума. Они вроде бы живы, но уже умерли: во всяком случае, пища им почти не нужна. Тень Отца, много лет назад отравленного свининой, является и проклинает Мать, Сына (слепого, точно Эдип) и свою любовницу Азизу. Разумеется, это история Гамлета, но переписанная панком-Беккетом. Трансляция "спектакля-лабиринта о связи времён, людей и призраков" идет из театра, но все артисты находятся в разных помещениях.

"Черновик" стал самой обсуждаемой русскоязычной премьерой карантинного зум-сезона.

Режиссер Владислав Наставшев рассказывает о рождении спектакля:

Владислав Наставшев
Владислав Наставшев

– Я полтора месяца просидел в изоляции, наслаждался одиночеством и особенностью этой ситуации. Но это мне надоело, и мы стали репетировать, находясь по домам, встречались в Зуме. Потом нам разрешили собираться в театре, соблюдая двухметровую дистанцию и постоянно дезинфицируя руки. Конечно, артистам это приятнее, сразу какие-то вещи становятся понятнее. Все-таки пьеса написана для сцены, и наша задача была сделать так, чтобы это работало в Зуме. Эти окошки с обоями, как такие камеры заточения, в которых находятся герои как в прямом, принимая во внимание контекст ситуации с коронавирусом, так и в переносном смысле. Это такой образ, невозможность героев освободиться, выбраться из своих травм, обид, невозможность или нежелание что-либо изменить. Мы себе позволяем много иронии. Ведь когда всё переходит в онлайн, отменяются любые законы, любые обиды, все становится неважным. Я с удивлением смотрю на то, как в Фейсбуке это все продолжается, люди живут так, как будто ничего не изменилось, они так же ссорятся, так же мелочно друг к другу придираются. Это так странно, ведь все мы в стратосфере находимся давно. Серьезно относиться к чему бы то ни было просто смешно, мы уже в другом мире живем. Поэтому я держусь все время подальше от этого, мне кажется, что это ужасная бессмыслица. Я работал с артистами над тем, чтобы они представили, что уже 13 лет живут в Зуме и сходят с ума. Заточение, которое обозначено в пьесе, не столько в комнате, сколько в виртуальном пространстве, то есть это уже не люди, а какие-то голограммы людей.

– Есть несомненный плюс онлайн-постановки: вы привлекаете новую аудиторию, которая никогда бы не оказалась в рижском театре. Что вам говорят зрители?

Серьезно относиться к чему бы то ни было просто смешно, мы уже в другом мире живем

– Мы с Сережей пытаемся понять, почему большое количество людей вообще не врубается в то, что происходит на экране. Дело в том, что мы живем в запределье. Эта патологичность всего нами принята как реальность, а люди до сих пор притворяются нормальными, хотя понятно, что нормы не существует. У нас был коллективный чат после спектакля в Зуме с театральными критиками, и одна критикесса сказала: я устала от иронии, сколько можно иронизировать, надо серьезно. Я говорю: вы устали от иронии, а нам кажется нелепым серьезно относиться к чему бы то ни было.

– Почему вы решили каждый раз ставить спектакль заново, хотя можно было бы просто запускать запись?

– Мне показалось важным, что это происходит вживую. Помимо того что театр предполагает скопление определенного количества людей в одном месте, он происходит здесь и сейчас. Это "здесь" можно трактовать как угодно – стратосфера, интернет-пространство, но это все равно здесь. Эффект живого выступления суперважен для театра. Этим и отличается театр от кино. Важно, что и зрители знают, что это происходит вживую. Конечно, мы думали о том, чтобы записать, но потом все-таки решили – нет, пусть играют вживую. И ведь они все время по-разному играют. Так же, как и в театре, интересно смотреть за тем, как развивается спектакль, как артисты все больше и больше понимают пьесу на интуитивном уровне, как новые и новые смыслы начинают появляться. Пьеса очень полифонична относительно смысловых планов. Это и Сережины, и мои детские травмы, это и социальное высказывание, и политическое высказывание, и философское высказывание. Эти планы постоянно вместе.

– Вы поставите спектакль заново на сцене, когда это будет возможно?

– Не факт, что театр согласится, но я хочу, чтобы вышло на большой сцене с дорогими красивыми декорациями.

– Будете еще ставить онлайн-спектакли или достаточно одного?

Я хочу хулиганства, хочу игры, хочу иронии

– Пока не планирую. Все рассчитывают на открытие границ и на живые спектакли. Мне сейчас всякие предложения стали поступать по поводу дигитальных форм, но я все-таки за игровой театр. Мне кажется, что онлайн предполагает отказ от игрового фактора. Нет объема, это не 3D, а 2D. Эмоциональности человеческой нет, там совершенно другая эмоциональность, другая фактура мышления. Я за игру, я обожаю декорации на сцене. Документальные спектакли в форме лекций мне чужды – скучно и хочется зевать. Я хочу хулиганства, хочу игры, хочу иронии. Мне кажется, что это никто не отменял. А если кто-то вдруг отменил, то я хочу сопротивляться этому. Когда мои друзья привозят экспериментальные постановки, где один человек стоит за конторкой и что-то говорит, даже если он это хорошо делает, все равно: ребята, где же декорации, где романтика, где хулиганство, где панк, куда он делся? Я хочу вот этого всего. И мне плевать, если это выглядит ретроградно.

О том, как появился зум-вариант "Черновика", рассказывает драматург Сергей Уханов.

– Это не первая ваша работа с режиссером Владиславом Наставшевым. Можно сказать, что он вас открыл как драматурга. Как это произошло?

Отравленный Сын поднимается из кровати-могилы и танцует с отравительницами

"Черновик" это второй полноценный спектакль Владислава по моим текстам. В 2015 году он поставил в рижском Театре на улице Гертрудес спектакль по книге моей прозы "Черная молофья", который уже пять лет остаётся в репертуаре театра и был сыгран более ста раз. Также Влад вставлял небольшие фрагменты, главным образом из моего фейсбука, еще в два своих спектакля "Спасти орхидею" в Гоголь-центре и "Озеро надежды замерзло" в Новом рижском театре. С Владом мы познакомились весной 2015-го в Петербурге на предпремьерном показе его спектакля по Михаилу Кузмину, хотя до этого заочно знали друг друга по фейсбуку и я смотрел его спектакли в Москве. А на следующий после петербургского показа день я подарил ему свою книгу, о которой он, кстати, не знал, и уже вернувшись в Ригу, Влад прочитал ее и позвонил мне с предложением перенести несколько текстов из этого сборника рассказов на сцену, что и произошло через полгода. Так началась наша дружба и сотрудничество.

Сергей Уханов
Сергей Уханов

– Но "Черновик" принципиально отличается от прежних постановок, потому что сцену заменил экран и актеры появляются перед зрителями как бы в Зуме. Пришлось ли переделывать пьесу ради этого и нравится ли вам эффект? Что потерялось и что открылось новое?

Да, это не совсем привычный формат в отличие от живого театра, где неотъемлемой частью являются вешалка, капельдинеры и буфет, но это была вынужденная мера, в связи с тем, что театры на карантине и вся жизнь с ее страстями от безвыходности переместились в онлайн. Но людям хотелось что-нибудь делать, чтобы окончательно не сойти с ума, и Владу, перечитавшему мою пьесу, пришла в голову гениальная идея – перенести ее в популярную нынче зум-конференцию. Я сразу же согласился, к тому же материал созвучен нашей ситуации – персонажи текста существуют в длительной изоляции.

Основной корпус текста не изменился, но по просьбе Влада я написал введение от лица условной директрисы театра, которое она в игровой манере зачитывает перед пьесой, но уже и это введение становится частью пьесы и самого зум-действа в целом. Любопытно также, что условную директрису, как и инфернальную Азизу, играет замечательная актриса Дана Бйорк, которая в реальности является директором Рижского русского театра имени Михаила Чехова, который не побоялся эксперимента и выпустил эту постановку.

Сложность была в том, чтобы найти правильную форму и подачу, выжать по максимуму из возможностей предлагаемого формата, при этом чтобы действо не скатилось в пародию на скучный телеспектакль. Разумеется, сценическая версия была бы совсем другая, более богатая и красочная в визуальном плане.

– Герард Реве говорил, что главная тема любого произведения – это смерть. Мне кажется, эта пьеса ему бы понравилась, потому что ваши герои скорее мертвы, чем живы, верно?

Да, конечно, тема смерти, как мне кажется, это основная тема всей жизни трезвомыслящего человека, к тому же смерть, как мы знаем, неизбежна и вытеснять эту тему можно только до поры. Разве не о смерти все древнегреческие трагики, Шекспир, Расин, абсурдисты и остальные? И мне было странно слышать некоторых театральных деятелей, которые нашли пьесу чернушной и негативной. Подобно персонажу собственного текста мне хотелось воскликнуть: побойтесь бога! Хотя должен сказать, что финал пьесы оптимистичен – ведь это пародия, фарс, а отравленный Сын поднимается из кровати-могилы и продолжительно танцует вместе с отравительницами.

– Сейчас много спорят о фем-оптике. Мне кажется, что в "Черновике" она отражена. Две героини фактически главенствуют: сын ослеплен, а отец убит и символически кастрирован, потому что говорит о себе в женском роде. Вы сторонник новой этики, которую провозгласили феминистки?

В "Черновике" главенствуют женщины, но не до конца понятно – жертвы ли они или управленцы

Я думаю, с фем-оптикой у меня все нормально – моя мать, покойная бабушка и немногочисленные, но верные подруги хорошо мне ее настроили, хватит на несколько жизней. А вот по поводу новой этики мне не совсем понятно, мне всегда казалось, что основные этические императивы были высечены много лет назад на скрижалях и закреплены на генетическом уровне. Но я понимаю, что человек слаб, в мире много соблазнов, можно легко соскользнуть и пойти по наклонной, и мы знаем море тому примеров, но если придерживаться базовых гуманистических принципов, что называется, жить не по лжи, тогда, может, и переизобретать ничего не нужно будет. Но ясно, что такого идеального состояния не бывает, иначе не было бы и драматургии.

Да, в "Черновике" главенствуют женщины, но не до конца понятно жертвы ли они или управленцы, каких трудов им это стоит и доставляет ли активная позиция удовольствие; непонятно, принадлежат ли они новому или старому миру, ведь все флюктуирует, и не совсем ясно, какие метаморфозы произойдут с ними завтра.

– Если критик-охранитель скажет, что вы издеваетесь над Шекспиром, пародируя "Гамлета", что вы ему ответите?

Что он заблуждается! Как можно издеваться над Шекспиром? Это все равно что издеваться над Солнцем, Луной или русскому писателю-самородку над гоголевской шинелью.

Партнеры: the True Story

XS
SM
MD
LG