“Коронавирус” (COVID-19) имеет все шансы стать словом года. Ну а возникшие в связи с ним слова и словечки, скорее всего, уйдут в небытие, как только закончится пандемия. Иными словами, новая лексика переместится в пассивный запас, станет памятным свидетельством периода карантинных мер и самоизоляции населения. Все это будет потом. А пока лексика пандемии пополняется с каждым днем. Стилистический диапазон широкий – от простецкого выражения “подцепить корону” до саркастического “цифровой концлагерь”. От игривого “скарантинить время” до брутального “карантец”.
В самоизоляцию российские люди ушли не вдруг, с опозданием. Перед этим от души нагулялись, весело обозначив свободное от работы время “карантикулами”. По мнению антрополога, руководителя исследовательской группы “Мониторинг актуального фольклора” РАНХиГС Александры Архиповой, виноват в этом в значительной мере Владимир Путин. Это он объявил в конце марта неделю “нерабочей”, но избежал слова “карантин” и уж тем более “чрезвычайная ситуация”. Вот это, по мнению нашей собеседницы, и определило легкомысленное поведение огромного числа людей:
– Есть замечательная гипотеза Эдуарда Сепира и Бенджамина Ли Уорфа о том, что язык определяет наше сознание и форму поведения. Правда, они никогда не объявляли ее как гипотезу. Нет такого единого текста, но она выводится из суммы их работ. Уорф был лингвистом-любителем, а по профессии – химиком-технологом. Его работой было заниматься проверкой предприятий на безопасность. Он обратил внимание, что на одном заводе, который обрабатывал цистерны из-под бензина, были два помещения – для пустых цистерн и для полных цистерн. Рабочие не курили в помещении, где были полные емкости с бензином, и спокойно курили в помещении, где цистерны были пустые, хотя, конечно, как мы понимаем, опасны не цистерны сами по себе, а опасны испарения горючих веществ. Уорф предположил, что причина такого пофигистического поведения заключалась в том, что рабочие воспринимали надпись на двери "Пустые цистерны" как информацию, что здесь безопасно. Соответственно, если цистерна пустая, значит, она не представляет опасности, и совершенно спокойно курили рядом с летучими газами.
Два этих слова произвели такое впечатление, что нам предлагают внеочередной подарок
Так что, когда Владимир Путин сказал про нерабочую неделю и про каникулы (неважно, что это налоговые каникулы!), два этих слова в коротком тексте произвели такое впечатление, что нам предлагают некоторый внеочередной подарок. И этим подарком надо воспользоваться – поехать на шашлыки, съездить в Сочи, прокатиться в Суздаль. Особенность речи президента заключалась в том, что Путин и его спичрайтеры не особенно упирали на опасность того, что происходит, а больше на то, что все граждане должны провести время как длинные выходные. А выходные для российского гражданина – это поездка в приятные места, это море, это шашлыки. Так и произошло.
– Но если бы он употребил какие-нибудь страшные, грозные слова, быть может, началась бы паника? Это ведь тоже опасно. С другой стороны, это могло сказаться на рейтинге Путина. Дескать, при таком президенте в стране так неблагополучно!
Путин не любит говорить о плохом
– Тут я не берусь судить. Могу сказать только, что представители политической элиты очень часто любят использовать разного рода эвфемизмы. Они говорят не "взрыв газа", а "хлопок газа", не "убийство", а "ликвидация", не "вооруженное нападение", а "спецоперация". Этот набор эвфемизмов призван смягчать представление о реальном положении дел, позволяет создать менее опасную картину. Существует мнение некоторых политологов, что Путин не любит говорить о плохом. Вместо него о плохом должны говорить другие люди. Однако эпидемиологическая ситуация в мире довольно серьезная, пандемию надо останавливать жесткими карантинными средствами, и поездки на шашлыки в это не входят.
Вызвала бы панику адекватная оценка ситуации, я не знаю. Скажу только, что нам известен пример политиков в других государствах, прежде всего европейских, где премьер-министры и мэры выступают довольно часто с адекватной, крайне тревожной оценкой ситуации и с максимальными призывами к гражданам не высовываться, сидеть дома, соблюдать карантин, поддерживать власти.
– То, о чем Путин сказал в крайне осторожных, а порой невнятных выражениях, с лихвой восполняется сейчас языковым творчеством населения. Встречались ли вам эти новые слова?
– Да, конечно. В нашу жизнь сейчас входит большое количество новых социальных практик, которые являются способом адаптации к современной реальности. Они помогают нам ее воспринять и направить свои действия в нужное русло. Вместе с этими практиками входят новые слова. Пожалуй, самое первое слово, что появилось из этого ряда – термин “карантинки”. Это смешные тексты, тематические двустишия. Будто бы их посылают друг другу влюбленные, разлученные карантином.
– Слово, наверняка, возникло по аналогии с валентинками?
Мы над этой действительностью смеемся и таким образом одомашниваем опасность
– Конечно. Ну а человека, который не соблюдает карантин, могут назвать ковид-диссидентом или ковидиотом (от сочетания – ковид и идиот). Пока все это существует, скорее, в соцсетях, чем в устной речи, но если известные события будут продолжаться, то и эти слова у нас задержатся. Как правило, такие новые слова имеют эмоциональную окраску. Их задача – не только передать смысл, но и подчеркнуть отношение к ситуации. С помощью этих слов мы над этой действительностью смеемся и таким образом одомашниваем опасность. В иных случаях с их же помощью выражаем резко негативное отношение. К примеру, поход в магазин некоторые мои коллеги язвительно называют "маски-шоу". Еще мне очень понравилось слово “коронавты”. Это люди, которые ходят в полном облачении, то есть в масках, защитных очках и перчатках. Я своими глазами видела, как такой коронавт в магазине пытался под маску просунуть только что купленную чебурашку водки. Я уже слышала несколько раз в живой речи слово “корониалы”. Так называют детей, которые сейчас вживаются в новые практики и будут осваивать этот дивный, ушедший в виртуал, новый мир. Один мой знакомый рассказывал мне, что его сын, 11-летний корониал настроил для родителей зум. Старшие члены семьи не смогли, а он смог.
– Я тоже встречала это слово, но в другом значении: дети, которые в большом количестве родятся через девять месяцев после объявления режима самоизоляции.
Зумиться – настоящее новое слово, описывающее новую практику
– Значит, есть варианты, и значение еще не устоялось. Особенно хочу отметить совершенно серьезное, уже не юмористическое слово. Оно – порождение суровой реальности. Мы, вузовские преподаватели, теперь все говорим “зумиться”. К примеру: “Ну как, мы сегодня будем зумиться или нет на занятии?” Это значит онлайн преподавать или учиться через сервис Zoom. Я вчера говорила со своими канадскими коллегами. Они англоязычные. И у них тоже при таких же обстоятельствах появился схожий глагол to zoom. Зумиться – это настоящее новое слово, описывающее новую практику. Видимо, судьба этого слова будет такой же, как у “ксерокса”. Потому что изначально “Ксерокс” – это название компании, которая выпускала множительную технику. Со временем в русском языке это слово по принципу переноса стало обозначать уже любой копировальный аппарат. Скорее всего, словом “зумиться” мы будем обозначать любой способ виртуальной коммуникации. И уже никого не удивит, если предложат зумиться по скайпу.
В целом же новые слова появляются от того, что граждане чувствуют недостаточность усилий власти. Например, в Испании появилось довольно популярное сейчас выражение, которое можно перевести как "балконное гестапо". Так называется новая практика ритуала шельмования. Это такой ритуал вины и позора. Люди сидят в карантине уже не первую неделю и, как правило, тусуются на балконах. Как и москвичам, жителям Испании запрещено выходить дальше, чем на сто метров от дома: только в ближайший магазин, выгулять собаку и выбросить мусор. Этот запрет за некоторым исключением встречает низовую поддержку. Потому что заболевших очень много. Практически у каждого жителя Испании есть знакомый или знакомый знакомого, который заболел, и всем страшно. Поэтому, когда люди видят с балконов человека, идущего по улице, например, гуляющего или идущего по своим делам, ему начинают свистеть, кричать вслед, обзывать его, таким образом выражая личное порицание того факта, что он презрел карантин.
– Я думаю, что в Москве и в России в целом еще очень далеко до такой реакции.
Публичных массовых ритуалов шельмования у нас пока нет
– Вы правы и не правы. То, что я вам сейчас рассказала, является крайним публичным случаем низовых практик контроля и надзора, когда граждане, чувствуя необходимость спасать общественное благо, надзирают за поведением других. Да, конечно, таких публичных массовых ритуалов шельмования у нас пока нет, но и ситуация у нас еще, слава богу, не такая, как в Испании или в Италии. Зато последнюю неделю мне попадаются все время посты людей в фейсбуке, во “ВКонтакте”, а также в интервью, которые я беру, о том, что люди смотрят на списки знакомых, прилетевших, скажем, из Италии, и сообщают об этом “куда следует”. Это практика контроля: раз государство не способно за такими людьми следить, мы должны сами следить. Однако такая практика надзора не публичная. Мы еще не дошли до той стадии, когда опасность повсеместно признана, и по ее поводу есть консенсус. На такой стадии практики надзора и контроля становятся публичными, и все начинают осуждать тех, кто ведет себя неосторожно.
– Помимо упомянутых вами ковидиотов и ковид-диссидентов для отрицателей вируса есть еще слова “ковигисты” и “коронапофигисты”. Я их нашла в фейсбучной группе “Словарь перемен”.
– Зато у нас редко, но тем не менее встречаются другие практики – практики консервации, за которыми стоит отказ признания опасности эпидемии, когда человек появляется в публичном месте, и с него срывают маску, как-то его оскорбляют и обзывают за наведение паники. Есть и то, и то – и контроль над теми, кто съездил за границу и не сообщил об этом. Есть и над теми, кто сообщил. Над теми, кто в масках, тоже есть. И то, и другое есть, – говорит Александра Архипова.
