В первых числах января 1995 года заблудиться на пути в Грозный было сложно: своеобразными маяками служили видные издали столбы густого черного дыма, вздымавшиеся в и без того мутное небо – полыхала нефть, скважины и резервуары. В самом разгаре был "новогодний" или, как его еще именуют, "зимний" штурм Грозного, начавшийся 31 декабря 1994 года. Но попасть в осажденную российскими войсками чеченскую столицу оказалось проще простого: на такси – из Ингушетии, прямо в центр Грозного, до площади Минутка.
На всем пути от станицы Слепцовская (она же – Орджоникидзевская) до Грозного – никаких проверок, никаких блокпостов. Только обложенный бетонными блоками единственный пост ГАИ на подступах к городу, да и тот пустующий. Путь открыт, хотя "Останкино" заверяло, что город полностью блокирован федеральными войсками. Официальные сводки твердили и про то, что войска якобы почти полностью контролируют всю Чечню и две трети Грозного, но уже в любом чеченском селе можно наглядно убедиться в цене этих казенных утверждений: по улицам спокойно разгуливала масса вооруженных местных жителей – они, видимо, не читали газет, а потому еще не знали, что их уже давно разоружили. Вплоть до самого Грозного так и не удалось увидеть ни одного российского солдата на этой дороге…
Грозный встречал грохотом разрывов и стелой на въезде – с советским ещё призывом: "Люди, берегите мир". Везде тухлый запах газа и десятки газовых факелов: коммуникации перебиты в сотнях мест, и едва ли не каждый дом мог "похвастаться" собственным "вечным огнем". Вечером эти синевато-красные языки пламени придавали небу невиданный багряный оттенок, но лучше было держаться от тех мест подальше – они хорошо пристреляны российской артиллерией, и по ночам это был прекрасный ориентир, а то и вовсе мишень для ракетно-бомбовых "точечных" ударов с воздуха. Последние, правда, больше походили на беспорядочное сбрасывание бомб: за все время той командировки я так ни разу и не видел, чтобы самолеты, проносившиеся на высоте, совершенно недосягаемой для огня с земли, хоть раз действительно вывалили свой смертоносный груз на позиции чеченских формирований. "Асы" Дейнекина (главнокомандующий ВВС России в 1992–1998 годах. – Прим. РС), похоже, без затей с больших высот вываливали свой боевой запас куда попало, бомбы сыпались практически только на жилые кварталы…
Картина на улицах Грозного поистине апокалиптическая: руины, мертвый город, подбитая бронетехника, везде шныряют голодные псы, не обращающие внимания на близкие разрывы, зато скалящие зубы и рычащие, когда их отгоняют от добычи – на улицах лежат тела российских солдат, погибших ещё в первые часы штурма. Руины, руины, руины, чем ближе к центру, тем больше вбитые в крошку жилые кварталы напоминали памятник цивилизации, давно ушедшей в прошлое, а ведь помнится этот город живым и цветущим – совсем недавно. Теперь же казалось, что каким-то нелепым образом попал в старую киноленту – о боях в Сталинграде или в Берлине. Город, мертвый на земле, жил своей новой жизнью уже под землей – в подвалах. Я был тогда просто ошарашен: даже и подумать не мог, что среди таких руин может оказаться хоть что-то живое, что там могут быть люди. Их много! Подвалы набиты битком – женщины, старики, дети, подростки. Люди подземелья… От которых буквально исходили струи животного страха и запах бомжа – давно немытого тела. Подавляющая часть – это русские старушки и старики-пенсионеры: горожане-чеченцы в основном сумели покинуть город, уехав к родне в села и аулы, а этим – просто некуда. Никто никакой эвакуации мирных жителей не проводил, а их в этих подвалах – тысячи и тысячи. В одном из таких подвалов пережидаем с коллегой очередной огневой налет, а рядом рожает 17-летняя девчонка. Муж роженицы на годик её постарше. Спрашиваем, что ж не вывез свою жену раньше, хотя бы в декабре, когда уже ясно было, чем все кончится: "Ну, как мы могли подумать, что русские солдаты будут бить по жилым кварталам?!"
И тут окружающих словно прорвало: "Когда все это прекратится?! – кричали несчастные люди, ошалевшие от беспрестанных бомбардировок и артобстрелов, приняв нас, видимо, за официальных лиц. – Что же на свете делается, нас бьют и бьют, все время бомбят! Эти же летчики – они хуже фашистов, мы тут нормально жили без ваших бомб!" – "Но Ельцин же сказал, что все жители из города уехали, – только и нашелся что сказать коллега. – Да тут все подвалы забиты людьми, – орут нам. – Как мы могли уехать, нам некуда ехать, нас никто нигде не ждет. Да и на какие деньги мы поедем, если уже больше двух лет нам вообще никаких пенсий не платили…"
На площади Минутка полно людей, увешанных оружием, экипированных во все новое, с иголочки и без пылинки, внимательно вглядывающихся куда-то вдаль. Это так называемые "парадные боевики": в бой они не спешат, зато степенно и охотно позируют фотографам, спешно ретируясь в подземные переходы, когда раздается крик "Воздух!".
Реально воюющие ополченцы – они тусклые, пыльные, грязные, вымотанные, кажется, что их совсем немного, буквально горстка – по сравнению с силами российской группировки. Тяжелого вооружения у них совершенно не видно: автоматы, пулеметы, гранатометы да ручные гранаты. Правда, видел и одну "зенитку" – крупнокалиберный пулемет, снятый, видимо, с подбитого бронетранспортера и установленный в кузове грузовика… Изредка на полном ходу по центральной улице – проспекту Ленина – туда-сюда проносились один и тот же танк и бронетранспортер с чеченскими флагами. В предыдущий свой приезд сюда – в ноябре и начале декабря 1994 года – видел технику и посерьезнее, но, видимо, какая-то часть вооружений уже потеряна в боях, а другая, быть может, выведена из города в укромные места.
Площадь перед Рескомом – так именуют президентский дворец Дудаева, здание бывшего Чечено-Ингушского республиканского комитета КПСС – напоминает свалку: каменная крошка, битое стекло, растерзанные автомобили, кучи стреляных гильз, валяются неразорвавшиеся танковые снаряды, хвостовые стабилизаторы мин и авиационных ракет. Вместе с коллегой сидим в подворотне напротив, рядом с руинами Совмина Чечни, из-за минометного обстрела носа не высунуть. Время от времени боевики выскакивают из укрытий и перебежками, по одному, петляя словно зайцы, несутся через простреливаемую площадь к дворцу… Обратно мчится мальчишка с пустыми канистрами, за ним еще трое. И так – все время: по двое-трое происходит смена сражающихся, доставляют воду и боеприпасы. Раненых вывозят "сталкеры" – так называли тех, кто на своих "жигулях" или "москвичах" на полной скорости прорывался через мост и площадь, хотя чаще их вывозил бронетранспортер, по которому федеральные войска немедленно открывали огонь из всего, что стреляло. Зрелище было поистине фантасмагорическое: бронемашина мчится из дворца по проспекту Ленина, а за ее кормой рвутся мины, цепочкой сопровождая ее. Своим "Зенитом" попытался запечатлеть и другое ужасающее зрелище: рвутся мины, куда-то мчится по проспекту группа боевиков, а рядом – буквально среди разрывов – еле-еле бредут две старушки с сумками или пакетами в руках…
Места новогодних боев отмечены остовами сгоревших бронемашин, возле – тела российских солдат. Одна подбитая и сгоревшая машина выделялась среди прочих. Такие же развороченные гусеничные траки, пробитые борта, порыжевшая от огня башня. На кормовой двери номер – "684". А на башне черным манекеном свешивались обугленные останки человека. Пламя, поглотившее его жизнь, было настолько адским, нещадным, что не выдержал череп – раскололся, обнажив мозг… Левая кормовая дверь БМП распахнута, и в задней части боевой машины виден сгоревший боезапас: ворох прокаленных пулеметных лент, лопнувшие, обугленные гильзы, почерневшие пули с вытекшим свинцом расплавившихся сердечников… В толстом слое серого пепла – нечто, тоже дочерна обугленное, свернувшееся калачиком в позе эмбриона – тоже был человек…
С трудом заставил себя поднять фотоаппарат, сделал несколько снимков. И был почти рад, когда стало не до съемки – совсем рядом рванула серия мин, упал, прижался к асфальту. От осколков укрыл борт той самой подбитой БМП, чья броня не спасла экипаж. Спустя несколько месяцев воля случая снова свела меня с жертвами той драмы – с экипажем этой самой БМП-2 под номером "684" – живыми, мертвыми и пропавшими без вести. Летом 1995 года в Самаре меня познакомили с капитаном Виктором Мычко, который в Окружном военном госпитале залечивал раны, полученные в Чечне. Разговорился с ним, зашел разговор о том штурме Грозного, обмолвился про снимки, показал их – офицер буквально вцепился в один из них: "Это же моя машина! А на башне – майор Белов, начальник штаба нашего батальона!" И добавил: "Нас подбили днем 31 декабря…" Спустя буквально еще несколько дней там же, в Самаре, встретился с вышедшими на меня Надеждой и Анатолием Михайловыми: в газете "Собеседник" они увидели опубликованный мной страшный снимок той сгоревшей бронемашины – в ней был их сын, старший сержант Андрей Михайлов. Так потянулась ниточка, позволившая узнать о судьбе всего экипажа…
Это была БМП-2 второго батальона 81-го мотострелкового полка, а в тот роковой день, 31 декабря 1994 года, находились в ней майор Артур Валентинович Белов – начальник штаба батальона, его заместитель – уже названный выше капитан Виктор Вячеславович Мычко, механик-водитель рядовой Дмитрий Геннадиевич Казаков и связист, старший сержант Андрей Анатольевич Михайлов. Мычко оказался единственным выжившим. Обугленный человек на башне – майор Артур Белов, его опознали уже в феврале 1995 года, когда с улиц Грозного наконец начали эвакуировать подбитую и сгоревшую технику. Опознали по часам на руке – точнее, по тому, что от них осталось, да ещё по какому-то особенному поясному ремню, который он купил, когда полк еще стоял в Германии, а также по зубам и пластине в позвоночнике. Как узнал уже много позже, Артур Белов успел послужить в Афганистане, был награжден орденом, считался одним из самых лучших офицеров части. Как рассказал мне при нашей встрече Виктор Мычко, никакой боевой задачи им вообще никто не ставил: "Только приказ по рации: войти в город. Казаков сидел за рычагами, Михайлов в кормовой части, рядом с радиостанцией – обеспечивал связь. Ну, и я с Беловым". В Грозный вошли в двенадцатом часу дня: "Мы так толком ничего и не поняли, не успели даже сделать ни одного выстрела – ни из пушки, ни из пулемета, ни из автоматов. Это был кромешный ад. Мы вообще так и не видели ничего и никого, борт нашей машины сотрясался от попаданий. Стреляло все и отовсюду, и у нас уже не было иных мыслей, кроме единственной – выбраться отсюда! Рацию вывело из строя первыми же попаданиями. Нас просто расстреливали, словно полигонную мишень. Мы даже и не пытались отстреливаться, да и куда стрелять, если противника не видишь, а сам как на ладони? Все словно в кошмарном сне: даже сейчас кажется, что это длилось целую вечность, хотя прошли считаные минуты. Мы подбиты, машина горит. Белов рванулся в верхний люк, и на меня тут же хлынула кровь – его срезало пулей или осколком, и он завис на башне. Потом я и сам рванулся из машины…" Тогда же ранило и самого Мычко: "Высунулся по пояс из люка и вдруг боль жуткая, свалился обратно и, видимо, потерял сознание, больше ничего не помню. Очнулся уже в каком-то подвале, как оказалось, дудаевского дворца. Чеченцы сказали, что вытащили меня за руки…" Как оказалось, осколок пробил ему грудь и легкое, еще были ранения в руку и ногу. Первую операцию врач-чеченец сделал ему в том же подвале обстреливаемого "дудаевского дворца", выкачали гной из легкого. Потом было освобождение, даже не по обмену, "просто так" – группу пленных, бывших в том подвале, по приказу Масхадова передали российскому командованию… А вот ни Дмитрия Казакова, ни Андрея Михайлова не оказалось ни среди выживших, ни среди погибших, никто достоверно не может сказать, что с ними стало. Никто после того боя не видел их живыми, но никто не видел и мертвыми. 8 мая 1995 года свой покой на кладбище обрел тот, кого экспертиза определила как Андрея Михайлова, но его родители летом того года в разговоре со мной сказали: да, мы получили гроб с телом и похоронили его, "но это был не наш сын"…
После той командировки – далеко не первой и не последней – едва ли не каждую ночь долго снился один и тот же жуткий сон: будто снова и снова бегу мимо той БМП с майором Беловым, затем по тому мосту через Сунжу и через эту проклятую насквозь простреливаемую площадь перед дудаевским дворцом, а рядом – бредут те две старушки…
