21-й фестиваль "NET – Новый европейский театр" впервые прошёл в двух городах, Москве и Санкт-Петербурге. Красиво закольцованный спектаклями парижского театра Bouffes du Nord ("Why?" Питера Брука на открытии и Zauberland Кэти Митчелл на закрытии), NET собрал коллекцию равно блистательных и дискомфортных работ. Среди сюжетов – казнь Мейерхольда, убийство бельгийской шпаной гея-араба и заточение в темницах девушек, добровольно идущих на муки ради материальных благ.

Кураторы NET Марина Давыдова и Роман Должанский никогда не подчиняют программу заранее выбранной концепции; ничего умозрительного – но чувство времени, чутье на актуальное (и в театре, и вокруг него) делают иногда весьма эклектичное собрание спектаклей осмысленным, цельным высказыванием. NET-21 – реакция на эпоху ползучей реакции и невротичных поисков новых этических стандартов; ответ "повестке дня" неполиткорректным искусством, осмеливающимся выбить тебя из зоны комфорта. Причём разными способами. Часть спектаклей создавали двусмысленные ситуации, ставя тебя в крайне неловкое положение – наблюдателя отталкивающих сцен, вынужденного оставаться бездеятельным свидетелем (как в "Репетиции" Мило Рау), или участника, чьё вмешательство (как в иммерсивных "Игрушках") тоже до особого добра не доводит. "Ребро на столе: Мать" Анхелики Лидделл – смущающая интимностью и одержимостью исповедь дочери у гроба матери; переплавка боли в шоу – с участием безупречно владеющих телом перформансисток (почти час они проводят, застыв, как статуи!), трио незрячих, маленькой девочки и обнаженной беременной женщины. (Для меня спектакль Лидделл стал ближайшим аналогом работ Пиппо Дельбоно – оба не отделяют католическую истовость с богоборчеством, болезненно привязаны к покойным матерям, работают с людьми с особенностями развития, не стыдятся интимных признаний и высокопарных цитат из любимых авторов – Лидделл выбирает Фолкнера; только там, где Дельбоно предпочитает спасительный шум, Лидделл упивается огненной яростью.)

Но вот нарядный, как усыпанная блёстками Студия 54, пряный и безумный "Селфи-концерт" болгарского артиста Иво Димчева – тоже ведь вещь, испытывающая тебя, тестирующая способность и готовность идти на контакт – как с окружающими, так и с артистом. Димчев поёт, танцует и невинно озорничает лишь в том случае, если хотя бы трое зрителей одновременно делают селфи с его обязательным присутствием в кадре; условия игры превращают зал в единое многоголовое тело, извивающееся в селфи-оргии. Тут важно нажать на кнопку "Rec" в первый раз, переломив свою стеснительность и заступив за привычную границу чужого личного пространства; всё, дальше уже не остановиться, снимаешь, как заведённый, подчиняясь странному коллективному экстазу. Белый куб Музея современного искусства на Петровке был местом интимных радений театра post над лекциями Джона Кейджа, но вот пространством селфи-вечеринки с транссексуальным энергетическим центром стал впервые; волнообразные движения разумной биомассы, любующейся собой и артистом сквозь монитор айфона, под томные песни желания, неги и тоски – самая неожиданная мутация современного театра в театр будущего. В котором и аплодировать артистам, возможно, будет некому: уже сейчас на поклонах чуть ли не четверть зала включает камеры. Правда, на самом резонансном спектакле NET'а любые гаджеты запрещены: от "Игрушек" не останется ни одной любительской фотографии. Но прежде чем перейти к этой сенсации – об открывшем NET спектакле "Why?".

Питер Брук в афише рядом с Димчевым – провокационное заявление о намерениях, которое позволено только большим кураторам. Хотя 94-летний патриарх Брук, если судить по "Why?", поставленному вместе с Мари-Элен Этьен, не уступит в энергии и силе никакому юнцу. Это пьеса для трёх актеров, не стесняющихся своей профессии: прежде чем приступить к рассказу о Мейерхольде и, шире, о передовом русском искусстве, уничтоженном, кажется, самим временем, потерявшем революционный дух новаторства, прежде чем лаконично и точно оживить тени Маяковского, Станиславского и Зинаиды Райх, трио актёров Брука расскажет о себе и поделится профессиональными секретами. Не одной только нашей забавы ради. Из уморительного этюда про пьянчужку и замочную скважину возникает неожиданная рифма: от слэпстик-комедий до мейерхольдовской биомеханики – один шаг. "Why?" – легчайшая работа, искусство, рождающееся будто из воздуха; однако лёгкость не помеха трагедии – начав с театральных анекдотов про Бога, завершат игру хроникой уничтожения Мейерхольда и оглушительным выстрелом.

Но 21-й NET – не только про исторический террор; фестиваль играет с театром и актёрским перевоплощением: путь от реального человека к образу проделывают и участники "Репетиции" Мило Рау, и автор "Ребра на столе" Анхелика Лидделл, ну а "Игрушки" так просто сводят с ума прозрачностью границ между нахальным вымыслом и частной человеческой правдой существования.

Про театр – выдающийся диптих Бориса Юхананова "Пиноккио", и фарс, и хоррор, и философская сага, о которой следует говорить в отдельном обстоятельном тексте. А лучше всего пересмотреть и не раз: я рискну предречь "Пиноккио" аншлаги; в отличие от других участников 21-го NET'а, эта работа никуда не девается и по окончании фестиваля; мистериальная сказка по пьесе Андрея Вишневского – в репертуаре Электротеатра СТАНИСЛАВСКИЙ; идите и смотрите, как родившийся из ракового нароста на коре шаловливый человечек отправляется в театральную одиссею.

Каждый участник NET'а – звезда, тем не менее, выбрать главное событие фестиваля (и всего театрального года – как минимум) легко: "Игрушки". Потому что на NET и больше никогда; потому что ничего подобного (в России уж точно) ещё не было и вряд ли будет; потому что это театр, который больше, чем театр.

Спектакли компании SIGNA и ее лидера, богини иммерсивного театра, актрисы и режиссёра Сигны Кёстлер (до замужества с австрийским художником Артуром Кёстлером, соавтором "Игрушек" и исполнителем роли охранника 12, – Сигна Сёренсен), ставятся под конкретное место; они существуют на грани с пластичной, видоизменяющейся инсталляцией, внутри которой вы оказываетесь на определённый временной промежуток; их невозможно задокументировать – даже не потому, что действие происходит одновременно в разных локациях; хороший монтаж легко бы справился с этим челленджем. Но потому, что каждому зрителю достаётся свой спектакль и неповторимый опыт, зависящий от готовности коммуницировать и играть с живыми игрушками. Фантазийный мир этого проекта Сигны, одержимой замкнутыми сообществами, замешан на тирании и принуждении: 18 девушек, рано оставшихся без матери, вынуждены жить в каморках заброшенного завода, ублажая отобравшую их госпожу, которую здесь называют Леди (играет ее сама Сигна). Леди, дочь австрийца и русской, обладательница несметных сокровищ, задумала умереть на родине матери, а богатства раздать. Но не только за красивые глазки и правильные осанки: претендентки на наследство участвуют в бесконечных состязаниях, так называемых "челленджах", по итогам которых начисляются баллы. Счёт ведут пронумерованные охранники; у девочек, помимо номеров, есть и вымышленные имена – Старлайт, Пичи, Пони, Маффин, Перл, Чери... Охранники, так называемый стафф, осуществляют и контроль качества – как нехитрой стряпни, которую готовят девочки, так и их внешности. Телесные наказания не декларируются открыто, но практикуются; насилием здесь проникнуты все отношения, в том числе и горизонтальные, между самими девочками, пребывающими в состоянии перманентного соперничества. Стафф преимущественно мужчины, но Сигна избегает прямолинейных мотивов гендерного неравенства: так номер 11 – строгость как она есть, сталь не спрятать за дежурной улыбкой офисного работника – тоже женщина; и королевой в этом крошечном тоталитарном государстве – женщина, и первой, называемой всеми Один, обитательницей этого места была жутковатая дама без роду и племени; теперь она тенью шмыгает то там, то тут и, по словам девочек, имеет на Леди большое влияние (роль внесоциальной, потусторонней, андрогинной Один играет украинка Лариса Венедиктова – хореограф, куратор, искусствовед и давняя соратница Сигны). Кстати, на сто процентов женский состав рабынь-игрушек не планировался изначально, а стал итогом кастинга, на который талантливых девушек пришло больше. Профессиональные актёры и актрисы смешаны с непрофессионалами, но, не зная заранее, отличить одних от других не получится: все перформеры (не самое удачное слово, но его проект использует официально) играют с потрясающей достоверностью.

Собственно, в этом часть магии спектакля: Сигна построила насквозь вымышленный мир, который кажется абсолютно живым, существовавшим до твоего прихода и не исчезающим после. Это единственный известный мне иммерсивный спектакль, где погружение – полное, как в реалити-шоу "Дом-2" или гиперпроекте DAU, с которым "Игрушки" роднит и пропитанная сладкой гнилью атмосфера квазисоветского модерна, и тотальность вымысла, и пресловутое насилие. А о "Доме-2" (не меньше, чем о кисейных хоррорах про барышень, вроде "Пикника у Висячей скалы" и "Невинности") напоминают бодрые, неоднозначные и часто чреватые синяками и царапинами отношения внутри девичьего коллектива. Только не стоит забывать, что всё происходящее здесь подчинено сценарию; в определённом месте и в определённое время обязательно возникнет драка – зато повод для неё может быть каким угодно.

Пространство между обязательными пунктами в сценарии "Игрушек" заполняет живая субстанция, магма ваших отношений с участниками; не только с девочками, в распоряжение которых вы поступаете в качестве гостя; хотите – общайтесь с охранниками. Вы вольны помогать своему "дому" зарабатывать баллы, вольны вредить тем девочкам, которым вы достались, вольны противостоять (в рамках закона, конечно, не переходя границ игры) насильственным действиям, вольны оставаться скучающими истуканами с пренебрежительной высокомерной улыбкой. Хотя чем больше эмпатии, любопытства и азарта "Игрушкам" отдаёшь, тем больше получаешь. Помимо удовольствия от, собственно, театра, анализировать который начинаешь не сразу, но отойдя от психологической встряски осознаёшь, и как классно Сигна использует славянские фолк-мотивы, и как остроумно организовано пространство, и как парадоксально в других обстоятельствах звучит лирическая эстрада времён СССР; о том, насколько достоверны в любых ситуациях артисты, я уже сказал. "Игрушки" – инъекция контрастных, не всегда приятных ощущений, однако вот парадокс и сила искусства: оказавшись на четыре часа буквально в царстве тьмы (дневной свет не проникает в надземный бункер; увидеть слабые-слабые отблески неба можно только из одного "дома", где есть "труба", в которую девочки тайком курят), ты погружаешься в мир, где жестокость – рука об руку с нежностью. "Игрушки" (точнее, пребывание внутри них) длятся четыре часа, но захватывают куда больше времени, беспардонно вторгаясь в жизнь и по окончании. Я вот до сих пор не отошёл, а в вечер после похода на завод слоистых пластиков, временно оккупированный компанией SIGNA, мы с другом потратили ещё четыре с лишним часа на обсуждение пережитого: в маршрутке (народ опасливо озирался; возможно, принял нас за шпионов или сутенёров, обсуждавших "девочек" со странными прозвищами), в фойе Новой сцены Александринского театра (перед ещё одним спектаклем NET – "Всемирной историей" испанского затейника предметного театра Давида Эспиносы), баре "Хроники" и по телефону, уже в четыре утра. И это не предел: я теперь читаю все опубликованные статьи и все фейсбучные отзывы, расспрашиваю про "Игрушки" знакомых очевидцев. И думаю, что адекватным вариантом документации этого проекта был бы труд a la Светлана Алексиевич – серия исповедальных интервью тех, кому повезло (или не повезло) провести часы с "Игрушками". И это ещё не самая радикальная работа Сигны, у которой были проекты, длившиеся несколько суток подряд и дававшие зрителю возможность вторгаться в них в любое время суток (на время, ограниченное билетом).

"Одиночество живых", "Боль другого", "Банальность зла", "Анатомия преступления", "Кролик" – главы, на которые разбита "Репетиция" Мило Рау, первая часть долгосрочного проекта "История(и) театра" (название отсылает к фильму соотечественника Рау, швейцарца Годара "История(и) кино"). "Репетиция" – один из возможных переводов названия "La Reprise": спектакль повторяет, воспроизводит, превращает в "репризу" реальное уголовное дело об убийстве арабского парня Ихсана Жарфи в унылом индустриальном Льеже. За месяц до NET фестиваль "Территория" показал в Москве "Пять лёгких пьес", почти спектакль-двойник "Репетиций", где шок-историю бельгийского педофила-убийцы (истоки которой Мило Рау находит в колониальном прошлом страны и нынешнем постиндустриальном кризисе) реконструировали дети. В "Репетиции" участвуют взрослые, и актеры, и непрофессионалы; впрочем, в Льеже эта грань размыта: делать в городе нечего, тут почти все безработные, если только не снимаются в фильмах братьев Дарденн. Участнице "Репетиций" повезло, взяли на эпизод в "Неизвестной", но удовлетворения от работы – ноль: в кадре её не разглядеть, а бензина за съёмку прожгла больше, чем на гонорар в 50 евро. С личных историй льежан начинается спектакль; переход от исповедей к игре выстроен восхитительно. Хотя и не без насколько сильнодействующих, настолько и прямолинейных ходов: в самом начале, на стадии "кастинга" актриса говорит, что не стала бы раздеваться на сцене, – но уже в первой главе, где родители Ихсана не спят из-за тревоги – куда девался сын? – актёры раздеваются догола, провоцируя дискомфорт и повышая планку откровенности диалога с залом.

Вообще же, "Репетиция" – изящный и вполне очаровательный спектакль, как бы странно это ни звучало: речь-то о страшном преступлении – 22 апреля 2012 года бельгиец арабского происхождения Ихсан Джарфи сел в машину к молодым и пьяным людям, искавшим, где провести вечер. Слово за слово, шутка за шуткой, а дошло до потасовки: бухие жлобы среагировали на гомосексуальную ориентацию случайного попутчика и забили его насмерть, оставив обнаженное тело на обочине, где труп нашли только две недели спустя. Часть спектакля, озаглавленная "Анатомия преступления", реалистически воспроизводит убийство; но это, по мне, слабое звено: нарочитое жизнеподобие оборачивается фальшаком. В чём же очарование "Репетиции"? В России площадкой для Рау стала имперская роскошь Александринского театра: максимально противящееся и теме, и документальной эстетике спектакля пространство оказалось к лицу режиссерскому позёрству швейцарского постановщика. Рау обрамляет дело об убийстве (за которым не стоит даже никаких нацистских и ксенофобских идей: убили дремучие придурки, на которых друг жертвы, пришедший на суд, преодолевая страх, смотрит в итоге без ненависти, с недоумением – как на зверьков) изящной игрой с театральной реальностью. Он прибегает к цитатам из больших авторов: так в прологе актёр-египтянин, вспоминающий свои роли, охотно показывает, как был тенью отца Гамлета, в шестом акте звучит стихотворение нобелевской лауреатки Виславы Шимборской (про театр и его призрачную природу!), а в прологе и эпилоге актёр, которому выпала роль жертвы, говорит о придуманной канадским драматургом Важди Муавадом сцене с петлей. Её накидывает себе на шею исполнитель роли, проверяя, смогут ли зрители спокойно смотреть на акт самоубийства или попытаются остановить; не очень честная – в отличие от "Игрушек" – манипуляция, зазор между головой в петлю и из неё – минимальный. Рау выбирает для управления нашими чувствами беспроигрышный музыкальный код: трек Polynomial C техно-богов Aphex Twin Poly и барочную Cold Song Пёрселла. Да, ещё Джо Дассен (кстати, под Дассена разыгрывается важный эпизод шедевра Дарденнов "Обещание"): это же почти то же самое, что пустить из динамиков Арво Пярта; запрещённый приём; эмоциональный удар под дых.

Как случается на каждом настоящем фестивале, участники вступают в непредвиденные организаторами диалоги. Вот у Рау тот парень, что сыграет Ихсана, Том Аджиби, хвастает тем, что может имитировать языки без малейшего их знания. А спектакль Васи Березина "Августин. Исповедь" играется на латыни ("спектакль для мёртвых на мёртвом языке"), но пойди проверь, правда ли это латынь или её имитация. Березин участвует в NET'е не в первый уже раз, что понятно: это, кажется, единственный из молодых режиссёров, кто избегает любого повторения; оригинальность – его второе имя. Есть у этой оригинальности и оборотная сторона: контакт с залом, ответная реакция – то, что основателя "Бинарного биотеатра" заботит мало. В "Августине", который играется в обычном, не разделённом на сцену и кресла зале, этакой большой гостиной Башмет Центра, действие идёт на двух полюсах; музыканты – с одной стороны, артисты-перформеры – с другой. Я сидел предельно близко к артистам и максимально далеко от музыкантов, поэтому не разглядел маленького пёсика у аккордеонистки (а лай принял за компьютерный саунд-эффект). Так что не уверен, можно ли считать моё восприятие "Исповеди" полноценным – без живой-то собачки, только с живыми людьми, пробовавшими латынь религиозных текстов (поверю Березину на слово) на способность к модификации – в экзальтированную арию, монотонный рэп, бытовое говорение или причудливое актёрство.