"Этот мальчик мог бы бросаться камнями в евреев, если бы мы не спасли его и его мать", – рассказывает в видеозаписи конца 1980-х раввин Меир Давид Кахане, идеолог радикального еврейского движения Ках и глава одноименной партии. В 1994 году Ках был признан террористической организацией в Израиле, США, Канаде и ЕС. Это заявление Меира Кахане вошло в документальный фильм израильского журналиста Илана Мизрахи "Лучший раскрытый секрет" (The Best Unkept Secret), премьера которого состоялась 27 мая на фестивале документального кино "Докавив" в Тель-Авиве. В середине июня в Белграде открылась выставка "Предупреждение о путешествиях" фотографа-документалиста Гилада Саде (р. 1986) – того самого мальчика, которого раввин Кахане в конце 1980-х держал на руках. Саде, бывший член Каха, покинул движение 10 лет назад и с тех пор изменил свою жизнь коренным образом. Сегодня он путешествует в малопосещаемые районы: Абхазию, Нагорный Карабах, Приднестровье, Косово, где продолжаются замороженные конфликты, – до самых горячих конфликтных зон. Фотограф организует нестандартные туристические поездки в эти районы в рамках своего проекта "Дикие дороги" (Wild Trails).
Фильм Мизрахи, рассказывающий о превращении Саде из израильского экстремиста в пацифиста и космополита, в Израиле вызвал шумиху накануне досрочных парламентских выборов (сентябрь 2019). В ультраправой партии "Оцма Йехудит" ("Еврейская мощь") израильская общественность видит наследницу запрещенной идеологии движения Ках. "Оцма Йехудит" этой осенью будет баллотироваться на выборах в коалиции с партией "Ликуд", возглавляемой действующим премьер-министром Израиля Биньямином Нетаньяху. Вполне возможно, что сторонники радикальной идеологии окажутся в парламенте.
Гилад Саде рассказал Радио Свобода о детстве в жестокой среде, жизни в конфликтных зонах, преодолении идеологических барьеров и предстоящих выборах в Израиле.
– Вы практически всю жизнь провели в зонах горячих или "замороженных" конфликтов. Трудно представить, как устроена жизнь в таких местах.
– Люди, живущие в зонах конфликта, часто думают, что им нужно быть очень сильными и стойкими, иногда даже безжалостными, чтобы выжить. Это правда в определенных ситуациях, потому что они действительно живут в трудных условиях. Большую часть своего детства я провел в зоне горячего конфликта – в 1987-м в Израиле началась Первая палестинская интифада (1987–1991). Во время Второй интифады (2000–2005), которая фактически была гражданской войной, каждый день бомбили и стреляли. Этот опыт сильно отличается от ситуации "замороженного" конфликта, где инциденты, конечно, бывают, но в основном мирная жизнь продолжается. Однако в обоих случаях экономическая ситуация плохая.
Я вырос в среде, где нам постоянно рассказывали, что арабы плохие и им нельзя доверять
Я провел много времени в Карабахе, жил в деревушке километрах в пятидесяти от Степанакерта. Наблюдая за местными жителями, я подумал, что было бы здорово помочь им развить экономику, и попытался это сделать через туризм. С появлением туристов в таких зонах экономика развивается, а это для всех хорошо. Вторая важная перемена, которая происходит с приездом туристов, – это внезапное появление третьей стороны среди местного населения, которое до этого жило наедине со своими врагами. На палестинских территориях в 10 километрах друг от друга существуют деревни, где люди думают, что за холмом обитают какие-то монстры. Часть детства я провел в Хевроне – городе, который разделен на израильскую и палестинскую части. Тогда я даже не думал о возможности перейти на другую сторону. Через много лет, когда я начал водить туристов в Палестину, со мной поехал и один израильский друг. Была зима, мы просидели всю ночь у костра в арабском доме, пили много очень сладкого чая – это практически сахар с капелькой чая, – а израильтянин впервые в жизни разговаривал с человеком, который живет за холмом, и притом на английском. Это было удивительно.
– Вы не только выросли в среде конфликта, но 10 лет назад вы также были членом радикального еврейского движения.
– У моей мамы был парень, с которым они расстались, а после мама поняла, что она беременна. С отцом я познакомился только в этом году. Моя бабушка была очень консервативной и симпатизировала Каху, хотя никогда не была членом движения. Бабушка сначала уговаривала маму пойти на аборт. Мама категорически не хотела, и тогда бабушка предложила ей попросить помощи у раввина Кахане. Когда я родился, меня сразу отобрали у мамы и отправили в радикальную религиозную еврейскую семью в Хеврон. Мама осталась в Иерусалиме, ей было негде жить, и Ках для нее нашел какой-то склад, в котором она спала. Маме сказали, что если хочет меня увидеть снова, она должна помочь движению и сняться в видео для кампании сбора средств. Мама на камеру рассказала фальшивую историю, которую она читала с листа. Она рассказала о том, что она, еврейка, якобы сбежала от арабского мужа-насильника, что у нее проблемы с наркотиками. Ей потом еще пришлось выйти замуж за члена движения, чтобы меня отдали ей обратно. Позже они и меня использовали для таких рекламных видео. Движение не было полностью закрытой средой – мы просто жили в определенной части города, где проживают в основном его члены. Я вырос в среде, где нам постоянно рассказывали, что арабы плохие и им нельзя доверять. При этом я верил, что я наполовину араб. Это во мне вызывало большой диссонанс: я ненавидел арабов, но в тоже время ненавидел себя. В течение многих лет я считал, что я уродливый, глупый, плохой человек и никогда не добьюсь успеха из-за того, кем я являюсь. Наряду с этим я чувствовал, что должен доказать свою лояльность группировке и что я тоже ее равноправный член. Лидеры движения часто давали мне понять, что меня спасли и мне надо расплачиваться за свою жизнь. Когда я был подростком, у нас часто были такие разговоры: кто-то подчеркивал, что я спасен из палестинской деревни, а потом говорил, что нужен кто-то, чтобы что-то сделать. И я чувствовал, что это должен сделать я, чтобы расплатиться.
– И что вы делали?
Мы бросались камнями в арабские дома, разбивали их машины, избивали арабов на улице
– Чаще всего это были мелкие преступления: мы бросались камнями в арабские дома, разбивали их машины, избивали арабов на улице, расписывали стены. За граффити мне даже иногда платили, примерно 50 евро за ночь. Я садился на велосипед, чтобы потом было легче сбежать от полиции, катался по городу и писал на стенах. Израильская полиция нас за это, конечно, арестовывала. Когда меня арестовали впервые, мне было 13. Это было за граффити "Нет арабов, нет террора" (программа движения "Ках" предусматривала переселение всех неверных еврейскому государству арабов с территории библейской Эрец-Исраэль. – РС). Я не сам пришел к этой идее – мне велели расписать стену в центре Иерусалима, где все могли это увидеть. Полицейская машина остановилась, они прижали мое лицо к стене, руки скрутили за спину, кто-то дал мне пощечину... Потом меня увезли в полицейский участок, мне было очень холодно – думаю, от пережитого стресса. И мне очень хотелось писать. Я не мог больше терпеть, я сказал полицейскому, что мне нужно в туалет, мы с ним пошли в соседнее здание, зашли в туалет. Мои руки были связаны, и я попросил его развязать меня, а он сказал, что не может. Он придержал ногой дверь туалета и сказал, что их нельзя закрывать по причинам безопасности. Мне было 13, и мне просто мне очень хотелось писать. Я не смог. Я провел в тюрьме всего одну ночь, но это было ужасно.
Арест становится неотъемлемой частью жизни, неотделимой от подвигов группы
В совокупности меня арестовывали более 500 раз. Это чаще всего были короткие аресты – я сидел час-два в полиции, и потом меня отпускали. Понятно, что это было неэффективно: арестуют за любую мелочь, даже за то, что ты кричал на протесте, – и человек к этим арестам привыкает. Арест становится неотъемлемой частью жизни, неотделимой от подвигов группы. Кроме того, чем больше тебя арестовывают, тем больше уважают в группе. Заказы всегда были только на мелочи, типа граффити. Однако опасность в том, что подталкивание к мелким преступлениям создает основу для совершения преступлений более серьезных, и это в итоге может быть опасным для общества. К примеру, был такой человек Барух Гольдштейн, наш врач. Когда мы болели, мы ходили к нему. В 1994 году Гольдштейн совершил теракт в Пещере Патриархов, в результате которого погибло 29 человек, а более 150 получили ранения. Мы каждый год праздновали годовщину этого теракта, её до сих пор празднуют. Мы все думали, что совершивший большое преступление человек – герой.
С другой стороны, терроризм в Кахе был исключительно единоличным. Ках был такой группировкой, в которой никто не подойдет и не скажет тебе "вот тебе бомба, иди взорви здание". Лидеры понимали, что за взрыв и их могут посадить в тюрьму. Мой знакомый, Эден Натан-Зада, в 2005 году совершил теракт, и ни одна из групп не взяла на себя ответственность за это нападение. Я уверен, что никто не сказал ему: "надень футболку с символом Каха и иди стреляй в людей в автобусе". Но я знаю, что он был очень несчастен перед тем, как все это случилось. Насколько я знаю, он никому не сказал, что собирается сделать. Мы между собой не разговаривали о таких вещах – никто никому не доверял, потому что все боялись разведслужб.
Если все страдают, что это за победа?
Я сам потерял лучшую подругу в теракте. Мы договорились встретиться; последнее, что я помню, – я увидел ее на противоположной стороне улицы, потом бомба взорвалась, она погибла, а я получил ранение. После этого я понял, что мы живем во лжи – мы якобы вместе добивались победы в какой-то войне, нас убеждали, что несмотря на то, что мы теряем своих близких, мы все-таки побеждаем. Если все страдают, что это за победа?
– Почему вы решили покинуть эту среду?
Когда с друзьями собираемся на шашлыки, я чувствую запах человеческих тел
– В школе я окончил только 7 из 12 классов. Я был ужасно непослушным, меня выгоняли с уроков, и я сидел в библиотеке, читал, особенно о религии. Я начал понимать, что в нашем движении речь идет не столько о религии, сколько о бизнесе. Когда мне было 14 лет, как и все подростки, я начал носить небольшую кипу, которую можно положить в карман, когда никто не смотрит. Кто-то, конечно, заметил, что я делаю, и меня за это раскритиковали. Сказали, что я должен вести себя лучше. Моим самым большим страхом всегда было потерять это сообщество, потому что я знал, что мне необходимо чувство принадлежности. Я не боялся умереть, но боялся, что однажды кто-то из моего круга общения может враждебно отнестись ко мне. Я просто больше не мог жить в состоянии страха. Я собрал вещи и уехал. До сих пор у меня иногда бывают флешбеки. Однажды я сидел в ресторане в Армении с компанией друзей. Когда я услышал, как мимо проезжает скорая помощь, сирена напомнила мне что-то, и я просто подпрыгнул на стуле. До сих пор иногда, когда с друзьями собираемся на шашлыки, я чувствую запах человеческих тел, и мне потом не хочется есть. Это неприятно, но это так.
У меня всегда было большое желание путешествовать. Я думаю, что лучшее, что мама для меня сделала в детстве, это то, что она покупала мне журналы National Geographic. Я читал и мечтал о далеких краях. Когда я уехал, я решил отправиться в те места. Кроме того, меня с детства всегда окружали журналисты. Я наблюдал за ними и начинал понимать, что они делают и как. И я всегда хотел стать таким, как они. Купил фотоаппарат, начал путешествовать, а потом и водить туристов. Однажды у нас в туристической поездке оказалась журналистка National Geographic. Она мне сказала, что она уже пару лет читает мой блог. Мы стали друзьям в Фейсбуке. Я однажды опубликовал фотографию в интернете, она ее увидела и попросила отправить ей в хорошем качестве. И я подумал, что если мне повезет и National Geographic опубликует мое фото, тогда я смогу всё.
– В 1990 году Меир Кахане был убит в Нью-Йорке в результате теракта. Десять лет спустя движения "Ках" и его ответвление "Кахане хай" ("Кахане жив"), которое возглавил сын Меира Кахане, раввин Биньямин Зеев Кахане (также погибший в 2000 году в результате теракта), официально прекратили свое существование. Что может измениться в Израиле после выборов?
– Хотя группа, которой я принадлежал, официально больше не существует, партия "Оцма Йехудит", представители которой пытаются войти в парламент в коалиции с премьер-министром, являются последователями идеологии раввина Кахане. Я не хочу называть имен, но среди них – мои знакомые, люди, вместе с которыми я жил. Я думаю, что печально, что им вообще разрешено баллотироваться, хотя это не удивительно в момент, когда весь мир становится все более расистским и ультраправым. Идеология Кахане очень опасная и расистская, и я думаю, что эту организацию нужно снова признать террористической. Люди, которые у себя дома вешают фотографии таких людей, как Барух Гольдштейн, и празднуют годовщину его теракта, поддерживают насилие и терроризм. Они опасны. Я надеюсь, что "Оцма Йехудит" не получит власти.
