80-летний юбилей сражения на Халхин-Голе, если и отмечается в России, то в привычном ура-патриотическом стиле – с использованием пропагандистских штампов ещё сталинской выделки: "заранее спланированная военная акция Японии против СССР", "очередной акт агрессии в рамках генерального плана Японии по созданию плацдарма для агрессии против СССР", попытка взять реванш "за позорный разгром" на озере Хасан в 1938 году…
Читайте первую часть исследования мифов истории.
Подоплеку событий на Халхин-Голе действительно нельзя рассматривать в отрыве от боёв на озере Хасан, которые, согласно официозной же трактовке, также спровоцировали вторгшиеся на советскую территорию японцы. Именно им РККА (вместе с пограничниками) и нанесла, мол, сокрушительное поражение. Правда, по итогам и результатам победных боёв не проводят массовых репрессий командного состава и не арестовывают командующего победоносными войсками, забивая его до смерти на допросе…
Побег в особо крупном масштабе
Боям на Хасане предшествовало не менее значимое событие. Ранним утром 13 июня 1938 года наряд пограничной охраны марионеточного государства Маньчжоу-Го задержал необычного нарушителя: им оказался комиссар государственной безопасности 3-го ранга Генрих Люшков. Считается, что это самый высокопоставленный перебежчик за всю советскую историю: не просто комиссар госбезопасности 3-го ранга (по тогдашней "табели о рангах" приравнивалось к армейскому комкору), но целый начальник Управления НКВД Дальневосточного края (ДВК). Чекисты столь высокого ранга не бежали из СССР ни до, ни после.
Доступные источники уверяют, что Люшков сдал японцам едва ли не всё, что знал, ну, или почти всё. Информацией же он владел колоссальной и деликатной – по центральному аппарату НКВД, первым лицам партии и государства, собственно по Дальневосточному краю. Но, главное, по своему должностному положению Люшков имел доступ к огромному массиву и чисто военных сведений, поскольку Отдельная Краснознамённая Дальневосточная армия (ОКДВА), а также Тихоокеанский флот (ТОФ) и Амурская флотилия, находившиеся в оперативном подчинении командующего ОКДВА, – всё это зона ответственности соответствующих особых отделов. Информацию этих особых отделов Люшков получал по должности: как начальник УНКВД по ДВК и как член Бюро Дальневосточного крайкома ВКП(б). Плюс, разумеется, он был в курсе дел и по прямо подведомственным ему погранорганам и погранвойскам.
Можно предположить, Люшков сообщил японцам как дислокацию, номера, штатную численность и штатную оснащенность боевой техникой и вооружением частей ОКДВА и войск НКВД, так и данные по Тихоокеанскому флоту. Попутно поведав (хотя явно не всё и не в деталях) об известных ему проблемах, обусловленных незавершенностью организационно-штатных мероприятий, накладками и прорывами в проведении работ по аэродромному строительству на побережье, сооружению ангаров, теплых боксов, укрытий для боевой техники и т. д. и т. п.
Как утверждали бывшие офицеры японского Генштаба, "сведения, которые сообщил Люшков, были для нас исключительно ценными. В наши руки попала информация о вооруженных силах Советского Союза на Дальнем Востоке, их дислокации, строительстве оборонительных сооружений, о важнейших крепостях"… И в полученной от Люшкова информации японских военных "поразило, что войска, которые Советский Союз мог сконцентрировать против Японии, обладали, как оказалось, подавляющим превосходством…" Неожиданно для себя японское командование обнаружило, что императорская армия "совершенно не была готова к военным действиям с Советским Союзом". Особенно шокировал японцев "вдруг" выявившийся колоссальный дисбаланс сил: в то время как Токио мог выставить против СССР девять дивизий, последний, если верить Люшкову, мог противопоставить им до 28 стрелковых дивизий, а при необходимости – до 58. Более того, перевес был не только в живой силе, но и в технике: против 2000 советских самолетов Япония могла выставить лишь 340, а 2725 танкам и 226 бронеавтомобилям ОКДВА (без учета советских сил в Монголии) противостояло 170 японских танков. При этом советские группировки были нацелены в самые болевые точки Квантунской армии, создавая угрозу всему правому флангу японцев на материке: возможный фланговый удар начисто сорвал бы все операции японцев в центральном и южном Китае. В случае же прямого советского вмешательства в ход военных действий в Китае, как полагал Генштаб Императорской армии, поражение японской армии станет неотвратимым. По воспоминаниям одного из японских генштабистов, тогда все головы "были заняты лишь одной мыслью: сумеем ли мы в случае необходимости вывести свои войска из Китая и как парализовать замыслы Советского Союза вмешаться в ход военных действий в Китае". Перемена военных и политических планов Токио была кардинальной: там твердо уверовали, что Советский Союз намерен дождаться, пока Япония истощит свои силы в борьбе с Китаем, а затем напасть на неё. Именно в этом духе 29 ноября 1938 года на совещании руководителей военных предприятий высказался генерал Тодзио Хидэки: "СССР, принимая меры к затяжке японско-китайского конфликта, стремится истощить наши военные возможности и тем самым создать для себя выгодные условия в последующей японо-советской войне…"
При этом японцы получили от Люшкова данные вовсе не преувеличенные, а почти реальные. Лишь слегка искаженные – в той существеннейшей части, которая касалась не количества советских сил, а их качества. Сдав японцам ценнейшую военную информацию, Люшков не акцентировал внимания на главном – катастрофическом состоянии боеготовности этой формально огромной группировки сил и средств, что было следствием непрерывных чисток командного, политического и административного состава частей и соединений, в организации которых сам же Люшков и принял деятельное участие.
Но до боёв на Хасане оставалось ещё полтора месяца, так что преподнесённая Люшковым информация обозначила не столько реальность, сколько потенциальную угрозу, досконально проверить которую японцы возможности не имели – тоже "благодаря" Люшкову. "Попутным" эффектом проведённой им по приказу Москвы осенью 1937 года массовой депортации корейского населения из Дальневосточного края стала тотальная ликвидация японской агентурной сети. Собственно, изначально для того всё и задумывалось: не тратить время на поштучный отлов японских шпионов, а удалить весь пласт населения, в среде которого относительно успешно оперировала японская разведка. Так или иначе, у японцев не оказалось возможности проверить и уточнить сведения о динамике и результативности процессов укрепления советских сил в районах среднего Амура и соответствующих участков Уссури – Даубихе.
Загадки топографии
Во второй половине 1930-х годов стычки на советско-китайской и советско-корейской границе между японскими военнослужащими и солдатами различных вооружённых формирований Маньчжоу-Го, с одной стороны, советскими пограничниками – с другой, стали делом совершенно обыденным. Когда умышленно, а когда и случайно японцы вторгались на советскую территорию, советские пограничники – на маньчжурскую. Как пишет исследователь Владимир Мильбах, к концу 1930-х годов участниками инцидентов всё чаще становились уже регулярные войска, "которые старались определить состояние боевой готовности противоположной стороны". Ссылаясь на архивные документы, историк сообщает, как "в 1937 году советской стороной практиковались вылазки на нейтральную территорию групп командиров и красноармейцев, вооруженных ручными пулеметами, чтобы огнем вскрыть систему обороны японо-маньчжурских войск". Обе стороны засылали друг к другу разведывательно-диверсионные отряды, обменивались артиллерийскими ударами и даже топили боевые катера друг друга… Но все эти столкновения были мелкомасштабны, ни одно из них не вылилось в крупную баталию.
А в июле 1938 года совершенно банальная, казалось бы, стычка вокруг двух пограничных высот вдруг переросла в конфликт необычайно высокой интенсивности. С советской стороны в боевых действиях у Хасана было задействовано 22 950 военнослужащих и огромное количество боевой техники: сначала 237 орудий, а затем состав артиллерийской группировки был доведён до 610 орудий (данные генерал-лейтенанта Владимира Дятлова, начальника Михайловской военной артиллерийской академии в 2009–2013 гг.); не менее 285 танков (и неизвестное количество бронеавтомобилей); 680 боевых самолётов. К концу сентября 1938 года, писал в своих мемуарах маршал Матвей Захаров, а тогда – помощник начальника Генштаба РККА, "кроме войск, запрошенных В.К. Блюхером, туда направлялось еще 167,2 тыс. человек".
Утверждается, что советским войскам противостояли якобы целых три пехотные дивизии, кавалерийский полк, бронетанковые части, механизированная бригада, три отдельных пулемётных батальона, три бронепоезда, 70 самолётов, свыше 200 орудий – всего свыше 20 тысяч человек. Однако это данные из советских пропагандистских брошюр. Реально в боях участвовали лишь отдельные подразделения японской 19-й пехотной дивизии из состава так называемой Корейской армии. Согласно документам, с японской стороны в боях приняли участие 6814 человек – на поле боя советское превосходство в живой силе было более чем трехкратным. Самолёты и танки японцы вообще не применяли – ни единого. Равно как не использовали они и мифические бронепоезда, и мехбригаду. Относительно же артиллерии, как пишет генерал Дятлов, уже в самом начале конфликта "советская артиллерия количественно превосходила японскую более чем в 3 раза". Две трети всех сухопутных сил Японии – 23 дивизии – были тогда сосредоточены на китайском фронте, так что в Токио вовсе не горели желанием ни воевать с Советским Союзом "по-настоящему", ни учинять какую-то "пробу сил".
Тем не менее жестокая драка за две сопки на том ничтожном пятачке земли состоялась. Даже казённые российские военные историки сквозь зубы признают (цитирую предисловие к сборнику "На границе тучи ходят хмуро…"), что "с точки зрения военной стратегии, да и оперативного искусства, обладание этим участком местности не давало никаких преимуществ ни Японии, ни Советскому Союзу". Советские пропагандисты всегда утверждали, что стратегические преимущества были только у японцев. Впрочем, в своей массе российские исследователи продолжают повторять, что пресловутые сопки, – Безымянная и Заозёрная, – были стратегически важными высотами, с которых, по словам одного из авторов, якобы "хорошо просматривался и в случае войны мог бы обстреливаться Владивосток…" От сопок до Владивостока по прямой 130 км. Дальность стрельбы самых мощных японских полевых орудий того времени не превышала 18–19 км.
В хранящемся в Российском государственном военном архиве (РГВА) отчете о боевых действиях утверждалось: "Планы японской военщины, таким образом, заключались […] в том, чтобы с захватом выс. Заозерная обеспечить себе стратегически выгодное положение на южном участке границы Приморского направления". Но и это мало согласуется с географией и топографией: на советской стороне – болота, топи, озёра, сопки, многочисленные овраги с крутыми склонами – почти непролазная глушь. И лишь эту глушь и можно было обозревать с тех сопок: даже "стратегическая удача" с овладением сопками – силами одной дивизии неполного состава! – японцев никуда не выводила бы.
На советской стороне к пограничным сопкам вела одна-единственная и совершенно разбитая грунтовая дорога. Район боевых действий, говорится в отчёте об инженерном обеспечении операции, "имеет чрезвычайно бедную дорожную сеть, представленную, по сути, одной улучшенной дорогой… и несколькими малонаезженными (читай: непроходимыми. – Авт.) проселочными дорогами". Все мосты на той грунтовке "были разрушены", на проселочных дорогах их и вовсе не было. После дождей, "которые для Посьетского района являются обычным явлением", дороги становились труднопроходимыми, а после затяжных – "совершенно непроходимыми для автотранспорта". Но и когда дожди шли только в Маньчжурии, "все лощины и дороги в районе Пакшекори, Заречье и дорога на мыс Мраморный превращаются в болота и озера". "По сути дела, – как докладывал 26 ноября 1938 года на заседании Военного совета при наркоме обороны комкор Григорий Штерн, – в этом направлении дорог нет, есть направление, по которому раз в три дня ходит повозка или машина пограничной заставы. Дорога в районе Заречинской и Сандоканцза прорезывается протоками. При отсутствии мостов и после прошедших дождей эти протоки превращаются в бурную речку…" Там и поныне лишь одна дорога – та самая грунтовка…
На "той" стороне ситуация с "топографией" была иной, но главного ни один из советских или российских исследователей не замечает. Цитирую Штерна: "Для японцев местность была более выгодна. Японцы в этом направлении имеют много дорог, железная дорога у них подходит прямо к полю боя. Японцы все подвозили по железной дороге и имели большие возможности для подвоза водным путем". Снова заглядываем в отчет о боевых действиях: "Из всех районов, район границы Кореи – Маньчжурии и СССР находится в исключительных условиях", поскольку по территории Маньчжоу-Го "от границы в глубину на 18–20 километров проходят две параллельные магистрали от портов Кореи, которые от Заозерная на расстоянии, достижимом воздействию артиллерии…" Иными словами, в пределах досягаемости огня советской полевой артиллерии находились стратегические магистрали, по которым и осуществлялось снабжение японской группировки, воюющей в Китае! Уже одним лишь фактом своего присутствия в этом районе советские войска создавали угрозу важнейшим стратегическим коммуникациям японских войск.
"Ранам-Тумыньская железная дорога, – говорится в документе, – […] имеет исключительно большое значение, как дорога, связывающая Маньчжурию с восточными и юго-восточными портами Кореи. Через порты ведется большинство перебросок из Японии в Корею, значительный процент перебросок идет через Ранам-Тумыньскую железную дорогу в Маньчжурии. В северо-восточном углу Кореи к границе с Маньчжурией подходит более 10 отличных шоссейных дорог, которые дополняют возможности переброски войск и боеприпасов, так как порты Кореи – Сейсин, Расин, Юки могут в сутки выгрузить до двух пд (пехотных дивизий. – Авт.), а железная дорога максимально перевозит 1–1,5 дивизии". Итак, это огромный стратегический коммуникационный узел, удар по которому отрезал бы Квантунскую армию от метрополии (что это и было сделано в 1945 году), но никто из советских и российских исследователей о такой "диспозиции" не пишет. Разве лишь утверждают, что японцам, мол, было много легче перебрасывать подкрепления, а советским войскам – очень сложно. Японцы, однако, даже в самый разгар боёв не стали наращивать свою группировку: похоже, их задачей изначально было лишь удержание оборонительного района с целью недопущения РККА к своим стратегическим коммуникациям. В свою очередь, коммуникационные сложности как-то не помешали РККА успешно создать там группировку, по всем параметрам превосходившую японскую. Может быть, дело вовсе не в плохих или хороших коммуникациях, а в том, кто и когда реально начал готовиться к конфликту и с какой целью? Тогда можно сделать вывод, что и место оказалось не случайным, а явно подобранным загодя.
"Наш ворошиловский стрелок"
15 июля 1938 года советский пограничник застрелил японского унтер-офицера – служащего пограничной охраны Маньчжоу-Го. Случилось это на участке 59-го (Посьетского) пограничного отряда, на сопке Заозёрная. По советским официальным версиям (а их много), японец нарушил границу и был убит на советской территории.
Но в разных источниках фигурируют разные версии написания имени убитого японца: соответствующие службы вот уже 80 лет никак не могут согласовать между собой написание имени убитого, имея на руках его документы. Та же рассогласованность и относительно служебно-ведомственной принадлежности убитого: он называется офицером разведки (но какой именно – их у японцев было несколько), военным, жандармом, полицейским, пограничником и т. п. Та же путаница и относительно звания… В советской литературе масса и других расхождений: по времени происшествия, во что был одет убитый, сколько человек было в его группе… На заседании Военного совета при НКО комкор Григорий Штерн сказал, что в группе были два японских военных и три штатских. Но замнаркома иностранных дел Борис Стомоняков в беседе с временным поверенным в делах Японии в СССР Харухико Ниси утверждал, что "три японских солдата перешли советскую границу, и в результате завязавшейся перестрелки один из них убит, другой ранен, а третий скрылся". Оказывается, была перестрелка?
Согласно Штерну, когда 15 июля японцы "вышли на высоту и сделали несколько десятков шагов по нашей территории", то "сапёр Виневитин, заметив это, с дистанции 120 метров выстрелил и одного японского жандарма убил и одного ранил. После этого началась волна нахальных заявлений по нашему адресу…" Лейтенант Василий Виневитин – начальник инженерной службы Посьетского погранотряда, что равнозначно армейской должности начальника инженерной службы полка. Известно, что стрелял Виневитин из винтовки дважды, оба раза на поражение, никакого окрика-предупреждения или предупредительного выстрела не было. В одних документах значится, что лейтенант застрелил японца, так как он, дескать, сделал "несколько десятков шагов" по советской территории, в других – что тот углубился туда аж на три метра, в третьих – что японец лишь "заступил" за линию границы.
Ещё по одной версии группа японцев перешла границу в районе озера Хасан и стала фотографировать советскую территорию. А этот момент они и столкнулись с нарядом, лейтенант Виневитин застрелил японца "и забрал его фотоаппарат". Но что делать в пограничном наряде начальнику инженерной службы погранотряда, да и где тот фотоаппарат – с отснятой плёнкой? Из рапорта же полковника Гребенника следует: "5 японо-маньчжур нарушили границу на участке оз. Хасан. При попытке задержания убит один японский военный чин. При убитом фотоаппарат, пистолет, бинокль…" Список официальных версий на этом не исчерпан: "Виневитин выстрелом из винтовки убивает японского жандарма Сякуни Мацусиму, нарочно заступившего одной ногой за линию государственной границы". Линия, кстати, чисто умозрительная и на местности в реальности никак и никем не обозначенная – демаркацию там не проводили. И вот японец якобы лишь заступил (одной ногой!) эту виртуальную линию, а советский лейтенант его тут же и пристрелил. Кстати, а как Виневитин – он же якобы был в 120 метрах от японца – мог точно знать, заступил тот через пограничную линию или нет?
Еще одна версия: "Лейтенант Виневитин увидел, как на самом гребне Заозерной сопки с сопредельной стороны линию переходит какой-то военный. Имея приказ в таких случаях открывать огонь, наш ворошиловский стрелок сразил японца первым же выстрелом наповал". Тоже ни окрика "Стой!", ни предупредительного выстрела, ни попытки задержать: сразу огонь на поражение. Но интересная деталь про приказ: кто его отдал?
Из шифровки первого заместителя наркома внутренних дел СССР Михаила Фриновского наркому Николаю Ежову: японец убит Виневитиным при попытке вернуться на маньчжурскую территорию после нарушения границы в составе группы из пяти человек. "Оружие применено абсолютно правильно, – рапортует Фриновский, – труп убитого японского жандарма подобран на нашей территории в 5 метрах от линии границы. Направление выстрела шло параллельно линии границы на юго-восток".
Любопытные подробности есть и в публикациях сотрудников Центрального пограничного музея ФСБ. В одной из них сказано: когда 15 июля 1938 года японцы вели наблюдение за высотой, то "недалеко, в 150 метрах на берегу оз. Хасан, укрывшись, находились лейтенанты Курдюков и Виневитин – тоже следили за "гостями". Потом лейтенанты якобы крикнули "Стой!", но японцы стремглав бросились наутёк. И тогда "Виневитин прицелился и выстрелил. Один из нарушителей упал с простреленным черепом". Не обычный наряд, а целых два лейтенанта с винтовками в укрытии… И снова непонятно: что там делать начальнику инженерной службы погранотряда? Согласно документам, лейтенант находился на сопке Заозёрная, выполняя приказ командования о создании там окоп и проволочных заграждений. Но чтобы главный сапёр целого погранотряда – ещё и лежал в засаде с винтовкой?
Для хорошего стрелка, пусть даже и числящегося сапёром, точный выстрел из винтовки на 120–150 метров не проблематичен. Но в нашем случае это был не простой сапёр-пограничник, и стрелял он не по своему почину… Василий Виневитин родился в 1913 году в воронежском селе Духовое, в 1932 году окончил железнодорожную профтехшколу, трудился мастером на железной дороге, быстро вырос до начальника строительного железнодорожного участка. В его официальной биографии значится: в октябре 1935 года призван на службу в пограничные войска НКВД СССР. На деле – не призван, а направлен по спецнабору. В погранвойска отбор был особый и жесткий: помимо высоких требований к здоровью и грамотности, тут и классовый подход, и политическая благонадёжность. Приветствовалось и наличие опыта работы с техникой. Так что недавний железнодорожник вскоре прошел ещё кое-какую спецподготовку и быстро дорос до лейтенанта. В Посьетском погранотряде Виневитин числился по линии инженерно-сапёрной, уже в ходе боёв прослыв мастером по части применения фугасов. Но начальники инженерной службы полкового уровня с винтовками в засадах не сидят. Так ведь и на той сопке лейтенант очутился не только лишь в рамках исполнения должностных обязанностей: сапёрное дело, оказывается, вовсе не главное его занятие, а скорее "побочное", основное – снайпер-инструктор, получивший соответствующую подготовку! Именно эта его специальность и оказалась востребована 15 июля 1938 года, когда лейтенант оказался в свите, обеспечивавшей выход первого заместителя наркома внутренних дел СССР Михаила Фриновского к границе – на ту самую сопку…
Свита специального назначения
Снайпер же потребовался Фриновскому для реализации задачи особой важности, поставленной высшей инстанцией. Формально Фриновский был командирован в Хабаровск по распоряжению Сталина – для расследования на месте обстоятельств побега Люшкова. На дворе кровавый 1938 год, и по итогам такого расследования, казалось, несомненно должны были последовать жесткие разборки: с оргвыводами, кадровыми потрясениями и репрессиями. Однако никто из чинов погранвойск, непосредственно причастных к делу, не пострадал, а иные и вовсе… повышены и награждены. Начальник Главного управления пограничной и внутренней охраны (УПВО) НКВД СССР комдив Александр Ковалёв за побег Люшкова к ответственности не привлекался, как и начальник УПВО НКВД по Дальневосточному краю комдив Фёдор Соколов. Не пострадал и заместитель последнего, полковник Александр Федотов – вскоре повышен до комбрига и получил орден Ленина. Люшков ушёл за кордон на участке 59-го Посьетского пограничного отряда, но начальник отряда полковник Кузьма Гребенник тоже не снят и вскоре получил орден Красного Знамени, позже он дослужился до генерал-лейтенанта и получил звезду Героя. Звание Героя Советского Союза получил и начальник заставы, с которой ушёл Люшков, лейтенант Алексей Махалин, правда, посмертно – погиб 29 июля 1938 года. Но, может, наказывать служивых и не за что было – они лишь исполнили приказ, обеспечив инфильтрацию?
Считаю необходимым немедленно произвести захват и удержание указанной высоты… Захват высоты может вызвать стремление со стороны японцев овладеть самими этой высотой
Чем же занимался Фриновский в своей командировке, затянувшейся аж до середины, а то и конца августа 1938 года? Фриновский, прибыв в Хабаровск, – там располагались штаб Дальневосточного фронта, УНКВД по Дальневосточному краю и УПВО НКВД по Дальневосточному краю, а также и крайком ВКП(б), – занялся делами пограничными. 1 июля 1938 года начальнику Посьетского погранотряда из Хабаровска поступила шифровка: доложить, "какие высоты на границе следует занять постоянными полевыми гарнизонами. Какое количество подразделений, их численность, вооружение необходимо, по вашему мнению для обороны каждой высоты…" В ответной шифровке Гребенник перечислил шесть высот, в том числе и сопку Заозёрная. И уже 3 июля на высоту Заозёрная направлен наряд из двух пограничников, занявший вершину, по которой проходила граница. В ответ японцы выдвинули к сопке свои силы, тогда с заставы прибыла ещё одна группа пограничников. Занятие вершины было явным нарушением, но японцы вступать в конфликт не стали. Полковник Гребенник, поняв, что именно от него требуется, 5 июля рапортует в Хабаровск: "…Высота дает большое преимущество над китайской и корейской территорией. В то же время составляет большую угрозу, если будет захвачена японцами, тем более что вблизи ее уже выставлен японский гарнизон 30 человек". И предлагает: "Считаю необходимым немедленно произвести захват и удержание указанной высоты… Захват высоты может вызвать стремление со стороны японцев овладеть самими этой высотой". Вполне чёткая схема организации провокации: мы захватываем господствующую высоту на самой границе (а то и чуток подальше – "у них"), и тогда японцы точно должны среагировать, так мы и получим искомое – инцидент. Тут особо примечателен красноречивый термин: "захват". Да и вообще, какой удивительной смелости этот инициативный полковник: не только даёт рекомендацию, вовсе не относящуюся к уровню его компетенции, но ещё и влезает в большую политику, предлагая сценарий развязывания международного конфликта!
И конфликт начался.
Вторая часть статьи – здесь.
(В работе над материалом принимал участие Александр Крушельницкий)
