- Суды в Петербурге и Пензе рассматривают дело "Сети". Подсудимые заявляют о пытках, судьи не реагируют.
- Школьников и учителей, принимавших участие в конкурсе "Человек в истории. Россия — ХХ век", опрашивают спецслужбы.
- В Хабаровске выпускники детдомов объявили голодовку, требуя предоставить им гарантированное государством жилье.
Приволжский окружной военный суд в Пензе и Московский окружной военный суд на выездном заседании в Петербурге рассматривают дело о "террористическом сообществе "Сеть"". Одно и то же дело рассматривают в двух разных городах, и непонятно, почему их не объединили. Допрашивают свидетелей обвинения: сотрудников ФСБ, которых, судя по их словам, периодически подводит память, и молодых людей, знакомых с частью подсудимых. Сами подсудимые вновь во всеуслышание заявили о применении к ним пыток. А свидетели в Пензе, например, сообщили в суде буквально следующее: "Перед допросом нас всех поставили на колени у стены и заставили вслух читать Уголовный кодекс, статью про терроризм". Это слова свидетеля Анатолия Уварова на заседании в Пензе 5 июня.
Видеоверсия программы
Эту историю комментирует правозащитница, эксперт движения "За права человека" Ирина Яценко и журналист Давид Френкель, чьи онлайн-трансляции из зала суда можно читать на "Медиазоне".
Ирина Яценко: Когда только начиналась вся эта история с "Сетью" (надо не забывать добавлять – "запрещенная в Российской Федерации террористическая организация"), родственники обращались к Бастрыкину, чтобы следствие перевели в Москву, и дело объединили. Это было связано конкретно с пытками, которые родственники тогда наблюдали, и в Санкт-Петербурге дело с ОНК, с ограждением фигурантов от пыток достаточно быстро урегулировалось: их долго искали и в конце концов разыскали, в каком СИЗО они находятся. А с Пензой все было намного сложнее, там очень мало членов ОНК, которые могли бы зайти к ним в камеры и снять побои. По факту пытки были зафиксированы только в Санкт-Петербурге. И было отказано, то есть никакими средствами не смогли добиться, чтобы это дело объединили на федеральном уровне и рассматривали в Москве.
Сейчас Военный окружной суд рассматривает это дело в Пензе, а в Санкт-Петербурге – на выезде московский, и с чем это связано, трудно сказать. По идее, это все-таки должны были направить в Окружной военный суд Санкт-Петербурга. Военный суд – это понятно: дело связано с терроризмом. А почему Санкт-Петербург – не могу даже предположить.
Давид Френкель: Дело по статье 205.4 рассматривают те суды, которые по закону имеют право их рассматривать. Таких судов в России не так много, в частности, это Московский военный окружной суд и Приволжский, поэтому их и выбрали. Почему дела разделены, а не объединены - можно предположить, что для удобства обвинения. К примеру, в петербургском и в пензенском деле есть один и тот же текст допроса, сделанный разными следователями, с одним и тем же свидетелем – Зориным. Защита утверждает, что тексты совпадают вплоть до орфографических ошибок. При этом ни одна из сторон ни в Пензе, ни в Петербурге, не может сослаться на этот материал, поскольку второй экземпляр того же допроса, сделанный другим следователем, не имеет отношения ни к тому, ни к другому делу. Вот такие способы, видимо, удобны для обвинения.
Марьяна Торочешникова: Давид, как проходит процесс? Прислушиваются ли судьи к тому, что говорят подсудимые, их защита? Как ведет себя обвинение? И главное, за эти дни лично вас государственное обвинение убедило в том, что в этом деле есть какое-то рациональное зерно?
Есть ощущение показательной нейтральности, объективности, честности, но понятно, чем все это закончится
Давид Френкель: Я не питаю никаких иллюзий по поводу того, каким будет приговор: скорее всего, обвинительным. Тем не менее, заседания в Петербурге выглядят достаточно объективно. Судьи могут посмеяться и над доводами обвинения, и над доводами защиты, могут где-то иронизировать, даже подколоть и ту, и другую сторону. Отношение к журналистам достаточно лояльное, можно снимать, делать трансляцию, как это делаем мы. Есть ощущение показательной нейтральности, показательной объективности, показательной честности. Но понятно, чем все это закончится.
Обвинение неубедительно, поскольку никаких реальных доказательств нам представлено не было. Более того, обвинение все время приглашает различных свидетелей, которые совершенно никак не могут подтвердить доводы обвинения. Большинство свидетелей просто не знакомы, например, ни с Филинковым, ни с Бояршиновым, а нужны для каких-то формальных причин: например, чтобы обосновать отсутствие подписи на некоторых документах, было выслушано аж три свидетеля по видеосвязи из Пензы. При этом не выслушали ни одного свидетеля, ни одного сотрудника ФСБ из Петербурга, которые бы реально занимались делом Филинкова и Бояршинова. Они заявлены как свидетели обвинения, но обвинение откровенно говорит, что не желает вызывать их на заседания и слушать, и защите приходится настаивать на повторном вызове, например, следователя или оперативника ФСБ, которого Филинков обвиняет в применении пыток. То же касается и всех остальных свидетелей обвинения. Там было несколько коллег Филинкова по работе, и нужны они были для того, чтобы сообщить суду, что они слышали, что у жены Филинкова было какое-то оружие. При этом из материалов дела известно, что у жены Филинкова было легальное оружие, и непонятно, какое это вообще имеет отношение к делу.
Что касается отношения к стороне защиты, то многие ее доводы были приняты в контексте вызова дополнительных экспертов, проведения дополнительных экспертиз. На сегодняшнем заседании выслушали специалистов по анархистам, которые объяснили суду, что анархисты не стремятся к насильственному захвату власти, не пытаются создать свое государство и так далее. Но многие вопросы снимаются: например, вопросы, напрямую указывающие на пытки. Или, допустим, есть версия, что все дело началось с того, что один из свидетелей в Пензе был пойман с наркотиками и, видимо, использован для того, чтобы оговорить всех остальных. И любые вопросы, касающиеся этой связи: у кого он покупал наркотики, был с ними задержан или нет, - снимаются как не имеющие отношения к делу, хотя защита, несомненно, хочет провести эти параллели, показать, как это все могло начаться с давления на конкретного человека.
Марьяна Торочешникова: Тем не менее, Филинкову в ходе одного из недавних судебных заседаний удалось рассказать о применении к нему пыток. Как я понимаю, это происходило во время записи его голоса для проведения фоноскопической экспертизы. Как судьи отреагировали на такой его рассказ?
Давид Френкель: Это была очень сильная сцена. Было объявлено, что у обоих подсудимых есть около десяти минут для того, чтобы поговорить на любую тему, на которую они хотят, и Филинков сразу же начал рассказывать о своих ощущениях от того, как его пытали. Это была очень сильная речь, и судьи с большим интересом слушали, но публично не проявили никаких эмоций. Единственное, сделали очень строгое замечание Филинкову за матерные слова, когда он процитировал, что ему кричали сотрудники ФСБ во время пыток. Судьи сказали, что это последнее предупреждение, чтобы впредь Филинков в зале суда не матерился. То есть судьи не проявляют своего отношения к заявлениям о пытках.
И Филинков не первый, кто публично говорил об этом на заседаниях в Петербурге, поскольку у нас были по видеосвязи свидетели из Пензы: Шакурский, Пцелинцев, Сагынбаев. Они отказались давать показания, пока не дадут их на своем процессе, но все они говорили о том, что их пытали, рассказывали о применении к ним тока и о том, что показания, которые они давали, в том числе упоминая Филинкова и Бояршинова, давались только с применением пыток и давления. И судьи тоже никак эмоционально не реагировали на эти заявления.
Марьяна Торочешникова: Ирина, а как проходят заседания в Пензе?
Ирина Яценко: Я могу ориентироваться только по публикациям и тем прямым эфирам, которые сама лично вижу. В Пензе 117 свидетелей, и их продолжают допрашивать. Там судьи взяли интенсивный старт: не знаю, почему они так гонят, но они проводят суды каждый день в течение пяти дней. А для ребят это дополнительные пытки, потому что два, три, четыре часа на заседаниях судов они находятся в пыточных условиях. Их поднимают в пять утра, а привозят обратно в час-два ночи. И на протяжении всего дня они находятся в этих "стаканах": помещениях метр на метр, без горячего питания. Это очень тяжелые условия, и выдержать, конечно, тяжело.
Заслушиваются показания свидетелей, которые все в недоумении от того, что они там наговорили следствию. И следователям всегда приходится просить суд, чтобы зачитывали показания свидетелей. Свидетели очень удивляются: "Правда, я такое говорил? Серьезно?" Там был эпизод, когда человек подошел, посмотрел на подпись и сказал: "В двух местах точно не моя подпись, и все эти слова, которые использует следствие: "детонаторы", "взрывы", - мной не употреблялись". Люди просто подписывали показания под давлением, потому что им угрожали, в том числе и возбуждением уголовных дел непосредственно против них: "Если вы не подпишите это, вас также поместят в СИЗО". Это все звучало в зале судебного заседания.
Марьяна Торочешникова: На одном из последних заседаний судья даже обратился к свидетелю: "Вы говорите, что осознанно под давлением оговорили кого-то из подсудимых?" Тот ответил: "Да". – "А вы понимаете, что вам за это тоже может грозить ответственность?" – "Да, я все понимаю".
Ирина Яценко: Ну, суд тоже, наверное, в этом случае оказывает какое-то давление, ведь человек может изменить свои показания, данные в ходе следствия. Более того, показания, данные в ходе следствия, без присутствия адвоката, например, могут судом не учитываться. Однако в данном процессе идет постоянное давление. Я очень рада, что свидетели не дают показаний против людей.
Марьяна Торочешникова: Да, они заняли принципиальную позицию и тоже говорят о давлении.
Ирина Яценко: Вообще, вся история про "Сеть" – это не про терроризм, конечно же, это история о пытках. Там пытки применялись не только к нынешним фигурантам, но и к свидетелям, и даже есть достаточно подробная экспертиза о применении электрошокера и "электровспоминателя", как это названо у следователя: "допрос с электровспоминателем". Жуткая вещь, конечно, читать все это страшно, и пока нельзя сказать ничего нового в плане показаний. Как в Санкт-Петербурге не было заслушано никакой экспертизы, так и в Пензе пока что просто слушают свидетелей. Я думаю, их будут слушать еще много дней.
Марьяна Торочешникова: И свидетели дают довольно интересные показания, наверное, не очень приятные для представителей гособвинения.
Чиновники и спецслужбы заинтересовались старшеклассниками – победителями ежегодного конкурса исследовательских работ "Человек в истории. Россия – ХХ век", который с 1999 года проводит Международное общество "Мемориал", а также научными руководителями школьников. На этой неделе стало известно, что начиная с 6 мая участников конкурса приглашают на беседы, в том числе с сотрудниками ФСБ. От кого-то требуют объясниться, а от кого-то – отказаться от общения с "Мемориалом".
Подробнее о происходящем рассказывает основательница школьного конкурса "Человек в истории. Россия – XX век", координатор образовательных проектов "Мемориала" Ирина Щербакова.
Они врываются, поливают людей зеленкой, кричат подросткам, что те продались за немецкие деньги
Ирина Щербакова: Нельзя сказать, что и десять лет назад нас встречали аплодисментами. Но постепенно, с попытками создания некой государственной идеологии, которая основывалась на истории, на прошлом, на так называемом патриотизме (ведь он есть истинный и зрячий, а есть фальшивый и казенный, и именно такой всем предписывается), стали как-то коситься: а что это такое, а чему там на самом деле учат школьников, а почему они обращают внимание на темные стороны нашего прошлого и не выпячивают светлые? Но прямых нападок все-таки не было.
Началось это по-настоящему с 2016 года, после того, как "Мемориал" объявили "иностранным агентом", по поводу чего мы прошли все судебные инстанции и это не признавали. Сегодня мы видим, что значит быть в статусе "иностранного агента". Вот это и создает вокруг нас такую агрессивную и токсичную атмосферу, которая состоит из разных сегментов. С одной стороны, есть ультраправые радикалы, которые являются некоторым маленьким передовым отрядом: они врываются, поливают и или пытаются полить людей зеленкой, как нашего председателя жюри, например, Людмилу Улицкую, и гостей церемонии награждения в 2016 году. Они кричали подросткам, что те продались за немецкие деньги. В общем, все насколько чудовищно, что люди совершенно определенным образом отреагировали на это, так как это носило непристойный характер.
Но после этого были разного рода волны, и мы стали ощущать некоторое сжимание кольца вокруг нас. Надо понимать, что это за ситуация. Школьники от 14 до 17 лет в маленьких регионах, вместо того, чтобы погрязнуть в депрессии или бог знает чем еще заниматься, убедились в том, что надо знать историю своей семьи, своего места, что это интересный и часто почти детективный поиск. Для того чтобы написать для нас работу и еще победить, надо очень много времени. Надо и писать в архивы, и ходить, и спрашивать людей: это серьезная исследовательская работа. На фоне того, что у нас вообще происходит в школах, на фоне падения интереса к истории, к образованию, меня восхищает, что у нас есть вот такие школьники! Ведь больше 40% наших участников и даже победители просто из совсем маленьких мест, из глубинки: там еще из Красноярска надо несколько часов лететь.
Марьяна Торочешникова: А теперь этих школьников вызывают на беседы в ФСБ.
Ирина Щербакова: Да, вместо того, чтобы как-то их поддержать, что, кстати, довольно часто бывало в прошлые года, поместить в региональной прессе очерк, познакомить людей с тем, что они написали, что узнали про этот памятник… Там есть просто душераздирающие истории, потому что наша история сплошь и рядом была душераздирающей. И вот вместо этого, представьте себе, вас вызывают в кабинет директора, а там сидит еще какой-то человек, и они начинают спрашивать. Когда-то это называлось – "профилактическая беседа". Смысл этой "профилактической беседы" был в том, чтобы показать человеку: вот тут есть граница, ты за нее заходишь – и тогда жди неприятностей, - и напугать. А сейчас эта граница не отчетливая, но люди пугаются, и это, наверное, самое большое и серьезное наследие того времени, оставленное нам, - как быстро возникает страх и какие это незащищенные люди. Тебе говорят: "А откуда вы узнали? А почему вы участвовали в этом конкурсе? А вы знаете, что это за организация?" Тут ведь какие-то вещи не обязательно даже называть, достаточно определенным образом поставить вопрос, полунамекнуть: "А вы знаете, что это может повредить вашей школе? А вы знаете, чему они вас там учат? Предъявите нам работу, которую вы послали туда". И этого уже достаточно, уже можно даже не грозить никакими карами.
Марьяна Торочешникова: Сколько человек прошли через такие "профилактические беседы"?
Ирина Щербакова: Общее число участников – более 1600. Они идут, конечно, к победителям, и то, что мы знаем, это примерно две трети из этих 40 работ. Мы думаем, что пришли ко всем. К кому-то пришли домой, и этого уже достаточно, уже можно даже не разговаривать, не задавать никакие вопросы. В нескольких случаях школьников вызывали. Мы много лет сотрудничаем с учителями, и, конечно, они нам написали и позвонили, но с огромной просьбой – не назвать их имен. И вот это самое горькое.
Марьяна Торочешникова: Страшно?
Ирина Щербакова: Конечно. Мы далеко, а они там. И нам не оставалось ничего больше, как просто поднимать шум.
Марьяна Торочешникова: Шум поднялся 5 июня, когда широко распространилось заявление "Мемориала" об этих самых "профилактических беседах". А кто-то, кроме журналистов, правозащитников и ваших коллег-историков, отреагировал на этот шум, какие-то официальные источники?
Ирина Щербакова: Пока нет, но мы всюду послали письма, всех известили о происходящем. Мы очень надеемся, что какая-то реакция будет, и что нам, во всяком случае, объяснят, что происходит, почему к ним идут, что находят в этих работах. Это важно для общественности – узнать, куда уже внедряется государство, как оно хочет все контролировать. И ведь не только мы туда попадаем, а посмотрите: то рок-фестивали запретят, то им рэп не угодил, то еще где-нибудь они ищут. Ну, и есть, конечно, вещи похуже, когда шьют какие-то заговоры, придумывают, стряпают какие-то дела.
На этой неделе российские правозащитники, юристы и гражданские активисты обсуждают, помимо прочего, голодовку бывших воспитанников детских домов в Хабаровске. Они объявили ее 3 июня: 12 человек вышли на площадь перед зданием правительства Хабаровского края, требуя, наконец, выдать им положенные по закону квартиры.
Вот что она рассказала одна из участниц акции по имени Анна.
Анна: Многие ждут своих квартир по 5, 6 лет, а одна из участниц нашей акции - уже 12 лет. Мы были у губернатора, но наша проблема не решилась. И 3 июня мы объявили голодовку. 4 июня представители правительства Хабаровского края предложили нам временное жилье в виде двухкомнатных секций в общежитии на каждого участника акции до момента получения квартир. На следующей неделе у нас назначена встреча с губернатором, где нам покажут подробный план предоставления нам квартир. Мы поняли, что нас услышали, и 5 июня прекратили голодовку.
Ситуацию комментирует первый уполномоченный по правам ребенка при президенте России Алексей Головань. Сегодня он руководит благотворительным центром "Соучастие в судьбе", который помогает выпускникам детских домов (школ-интернатов) из числа детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей.
Алексей Головань: Эта проблема и такие акции выпускников, не обеспеченных жильем, в последние годы возникают. Был и Алтайский край, и Приморье, и Республика Тува в прошлом году, когда ребята тоже выходили на площадь и объявляли голодовку. Я думаю, эта ситуация будет только усугубляться.
В обеспечении жильем детей-сирот есть несколько проблем. Прежде всего, это большая очередь, потому что долгие годы государство не решало эту проблему, а когда стало решать, оказалось, что очень много ребят не обеспечены жильем. И по состоянию на начало прошло года не были обеспечены жильем 167 тысяч человек, потом эта очередь немножко уменьшилась, потом опять к концу года увеличилась, и сейчас по стране где-то 170 тысяч ребят, достигших 18 лет, которые должны быть обеспечены жильем, но не обеспечены им.
Марьяна Торочешникова: Какие гарантии, помимо предоставления жилья, предлагает государство детям, покидающим детский дом?
Когда ребята судятся, чтобы получить квартиру, которую им гарантировало государство, мне это непонятно
Алексей Головань: Например, одна из очень важных гарантий для таких ребят - это возможность получить образование. Мы понимаем, что этим ребятам, кроме себя, положиться больше не на кого, и хорошее образование поможет им чего-то достигнуть в жизни. В 2012 году был принят "закон Димы Яковлева", и в тот же день приняли новый закон об образовании, которым у детей-сирот забрали льготу на поступление в вуз и на внеконкурсное поступление в колледж. С большим трудом, благодаря поручению президента, удалось восстановить льготу на поступление в вуз, и дети-сироты, как и инвалиды, имеют возможность поступать по квоте. Но льготу на поступление в колледж восстановить не удалось, а большинство сирот идут все-таки не в вузы, а в колледжи. И получается, что ребята из детских домов вынуждены идти в колледжи либо на те специальности, которые не будут потом востребованы (например, швея-мотористка, маляр-штукатур: этот рынок сейчас занят приезжими из других государств), либо на платное отделение.
Марьяна Торочешникова: А с трудоустройством помогают?
Алексей Головань: С трудоустройством, в принципе, должны помогать, и есть, например, такая льгота: если сирота впервые ищет работу и его не могут трудоустроить, он регистрируется как безработный, и ему в течение полугода должны заплатить пособие в размере средней оплаты труда по субъекту Федерации. Это достаточно большие деньги. Но и здесь возникают разные проблемы. Например, у многих ребят нет регистрации по месту жительства, если это отказники, например, а новую квартиру им еще не дали, и они не могут получить это выходное пособие. Эти льготы детям-сиротам существуют не только на федеральном, уровне, многие гарантии установлены законодательством субъектов, и они тоже связаны с тем, что человек должен жить на территории этого субъекта. Но многие субъекты почему-то считают, что место жительства – это там, где печать в паспорте, а если у сироты нет печати, то у него нет места жительства на территории субъекта, и всякие выплаты он не получает.
У нас в последние три-четыре года эти проблемы бесконечно возникают в Москве. Это не самый бедный субъект Российской Федерации, тут на многое есть деньги: на плитку, на безумные инсталляции, - но, например, на выплату пособий таким ребятам денег нет, и пособия им не дают, говоря, что у них нет регистрации по месту жительства в Москве.
И нам приходится по всем этим случаям методично обращаться в суды. Таких исков у нас много. Есть такая льгота, например, как бесплатный проезд, а если ребенок взят под опеку из другого субъекта РФ и в Москве он не имеет регистрации по месту жительства, то ему нет и бесплатного проезда. Видимо, для Москвы это очень обременительно. И тут мы тоже обращаемся в суд и обжалуем решения соответствующих органов, добиваемся бесплатного проезда для ребят.
Марьяна Торочешникова: То есть суды все-таки встают на вашу сторону?
Алексей Головань: С большим трудом. В прошлом году в 12 случаях по таким детям мы дошли до Верховного суда, и ВС, конечно, не понимает, почему такие элементарные вещи не решаются в районных судах.
Но ключевым все же является вопрос жилья. Когда ребята судятся, чтобы получить квартиру, которую им гарантировало государство, мне это непонятно. Ответчики по таким делам – администрации муниципальных образований, органы исполнительной власти субъекта, которые всей своей мощью пытаются бороться и доказывать, что жилье ребятам не положено. Я считаю, просто нет политической воли на уровне государства, чтобы решить эту проблему. Государство просто относится к этой проблеме как к какой-то надоевшей, которая не требует серьезных усилий. Но невозможно строить свою жизнь, проживая на улице. Мы хотим, чтобы ребята адаптировались, встали на ноги, добились чего-то в жизни, но ставим их в такие условия, что они должны либо непонятно как решать свою проблему сами, либо ехать куда-то на заработки.
