Переписка художников с журналом «А-Я». 1976-2001. В 2 томах / Сост. И.Шелковский. – М.: Новое литературное обозрение, 2019.
С 1979 по 1986 год в Париже выходил журнал, посвященный неофициальному русскому искусству, под названием «А-Я». Он издавался на трех языках: русский и английский тексты в самом журнале и французский перевод на вкладыше, сопровождаемый своими иллюстрациями. Мне пришлось учиться всему: делать макет, проходить стаж обучения печатному делу. Когда я приехал в Париж в 76-м году, я совсем не думал о выпуске какого-то журнала. Идея его создания появилась у нашего московского редактора Александра Сидорова, ему же принадлежит его название. Вышло 7 художественных и 1 литературный номер… Времена переменились, началась перестройка, подобные издания стали выходить и в Москве, а художники получили возможность выставляться, высказываться, ездить за границу. Надо сказать, что условий для выпуска такого журнала не было никаких, то, что это издание все-таки удалось осуществить, было каким-то чудом, результатом усилий нескольких людей и заинтересованностью самих художников. Были три редакции: в Париже, Москве и Нью-Йорке. Притом, если переписываться с Нью-Йорком не представляло труда, то связь с Москвой была в те времена крайне затруднена. Легче было послать записочку на Марс, чем в Москву: по почте не пройдет, а с оказией – люди боялись, их на границе обыскивали, те, кто ездил по работе, рисковали быть невъездными в Союз.
главными персонами были московские (или экс-) концептуалисты
Мне показалось уместным начать заметку пространной цитатой из несостоявшегося выступления Игоря Шелковского на Радио «Свобода» в 2001 (?) году. Этим текстом художник завершил двухтомную публикацию переписки. Соредакторы Сидоров (псевдоним Алексей Алексеев) и Шелковский задумывали журнал-зеркало, в котором художники смогли бы увидеть свои достоинства и недостатки; журнал должен был отчасти заменить недостающие выставки. В редколлегию «А-Я» входили Ирина Баскина, Джейми Гамбрелл, Игорь Голомшток, Борис Гройс, Сергей Есаян, Маргарита Тупицына, Тод Блудо (редактор англоязычных текстов). У журнала были представители в некоторых странах: Михаил Гробман (Израиль), Вадим Космачев (Австрия), Александр Косолапов (США) и Михаил Кулаков (Италия).
Регулярного финансирования у журнала не было. Первый номер (тираж – 7000 экз.) выпустили на деньги швейцарского коллекционера и бизнесмена Жака Мелконяна (род.в 1937), который по торговым делам часто бывал в СССР. Значительную денежную помощь в издании №№ 2,3,5 оказала Дина Верни. Другим источником была продажа картин. Например, удалось выгодно продать принадлежавшую Сидорову работу Э.Булатова «Опасно» (см. обложку «А-Я», №1). В одном из писем 1985 г. Гробман просит редакцию потратить гонорар за его картину. Разумеется, соредакторы тратили свои средства и силы. Сидоров занимался реставрацией эмалей, чтобы оплачивать изготовление слайдов с репродукциями; Шелковский писал: Я цементирую пол – мне набирают текст.
Помимо семи художественных и одного литературного журнала, Шелковский издал несколько небольших книг В.Альбрехта, Л.Бехтеревой, Д.Пригова и Г.Худякова, печатал также открытки, которые продавались в Центре Помпиду (лидером продаж была «Красная дверь» М.Рогинского).
Труднее всего обстояло дело с передачей материалов через «железный занавес»
Авторами и/или героями журнала стали многие-многие неофициальные советские художники, часть из них со временем эмигрировала. Название журнала и концепция редакторов свидетельствовали об энциклопедическом размахе, но главными персонами все-таки были московские (или экс-) концептуалисты. Кое-кто упрекал редакцию в пристрастности, призывая переименоваться в другие буквы (см. письмо В.Янкилевского). То же самое подмечали и в литературном «А-Я», где видное место занимали тексты Е.Харитонова (камертон журнала), Д.Пригова (скептический юмор), В.Сорокина, Э.Лимонова (искренность хороша даже с мещански-плебейским душком). Конечно, и ленинградцев старались не обижать; был и большой материал об эстонских художниках. Регулярно публиковались статьи и тексты по истории русского/советского авангарда (Малевич, Матюшин). Значительный интерес представляют эссе или просто отклики русских художников о звездах западного искусства. С каким волнением Шелковский описывает первое в жизни своей посещение парижской ярмарки современного искусства FIAC: шевелящиеся скульптуры, карнавал квадратов, ломтик льда над раскаленным диском, Энди Уорхол с фиолетовым лицом, подписывающий плакаты-репродукции! Существовало много любопытнейших замыслов; скажем, сравнительный анализ творчества Арно Брекера и Томского, Вучетича, Манизера. Вот темы для статей, которые хотелось бы иметь: «Китайский соцреализм» (о китайских художниках, которые когда-то учились в Суриковском институте), «Заказчик и исполнитель» (о системе заказов и оплаты творчества советских художников) (Шелковский – Сидорову, 20.08.1983).
Художники являются как бы заложниками в руках КГБ. А торговаться с бандитами, идти на их условия – значит поощрять их на новые действия
Подготовка материалов сопровождалась немалыми проволочками: Ты будешь очень смеяться и, конечно же, не поверишь, что по каждой статье мне приходится совершать заведомо больше 30-ти поездок. Могу перечислить: 4-6 встреч с художником, 5-10 встреч с автором статьи, 4 с двумя рецензентами, 2-4 с редакторами, 4-6-8 с фотографами, 2 с корректором, 6 с машинистками, 5-7-10 – несостоявшиеся свидания (нет дома, пьян, гости, не успел сделать, сделал, но не так, явился на свидание, но не взял с собой, взял, но не все, сделал все, но потерял и так до бесконечности) (Сидоров – Шелковскому, 25.01.1980).
Труднее всего обстояло дело с передачей материалов через «железный занавес»: препятствиями бывали страх, эгоизм и недобросовестность курьеров.
Выход каждого номера вызывал разнообразные, но никогда равнодушные отклики. Мнения поступали от Солженицына и Боулта, от старых москвичей (письмо-обзор Сидорова) и новых американцев (письмо-обзор Косолапова).
Не менее ревностные читатели «А-Я» заседали на Лубянке. По состоянию дел на май 1980 г. состоялось 11 бесед КГБ с художниками: Интересовало, как все это туда попадает, кто это делает («да ведь там все написано», – я), кого я знаю из участников и создателей («тебя») и т. д. После того как беседа не получилась, «не нашли общего языка, к сожалению», как он выразился, мне было предложено написать, что участвовал я в выставках и журналах без ведома и согласия и т. д. Я отказался и после обещания еще встретиться и «может быть, как вы желаете под протокол, официально» – это он – мы расстались (Чуйков – Шелковскому, 23.01.1980). После схожих бесед некоторые художники писали Шелковскому просьбы не публиковать их в журнале. Парижский редактор выработал такую позицию: Я должен не обращать внимания на эти просьбы принципиально. Художники являются как бы заложниками в руках КГБ. А торговаться с бандитами, идти на их условия – значит поощрять их на новые действия, разжигать их аппетиты. Журнал имеет право писать о любом явлении в искусстве и о любом художнике, по какую бы сторону железного занавеса он ни находился (Шелковский – Сидорову, 11.03.1986).
Московскому редактору приходилось заниматься не только эстетическими и этическими задачами, но и проблемой выживания: За последние две недели – 3 обыска подряд и очень тяжелые: унесли все. Документов, архива, журнальных материалов это не коснулось, т. к. все держу на стороне и в тайниках. Но «дармоеды» совершенно осатанели и унесли все личные вещи: книги, весь инструмент (включая столы и шкафы) – работать теперь нечем, точнее, нечем забить гвоздя (Сидоров – Шелковскому, 06.1982).
Режим сам делает себе врагов
По сути, дискуссии художников и давление КГБ ставили редакцию перед выбором: должен ли журнал быть политизированным и насколько. На одном полюсе было такое московское мнение: Как-то на закате в Абрамцево мы готовились совершить прогулку, и я крикнул тебе через шоссе: Боря, что такое искусство? – А онанизм, – ответил ты – приятненько и ладно. Закинул ногу на велосипед и поехал (Шелковский – Орлову, 25.02.1978). Со временем парижский редактор стал склоняться к точке зрения, что издание «А-Я» есть способ борьбы со злом. Определенным водоразделом стала публикация А.Синявского «Встреча в Неаполе» (1983, №5). Следует упомянуть, что для букв А и Я на обложках журнала был использован увеличенный шрифт издания книги Блока «Последние дни императорской власти» (1921), быть может, не без умысла. Шелковский рекомендовал тактику, частично воспетую много позже группой «Тату»: Правило простое и его легко запомнить: не верь, не бойся, не проси. Ведь ни Хармс, ни Мандельштам, ни десятки, сотни, тысячи, миллионы других людей не были политическими деятелями и врагами режима. Режим сам делает себе врагов (Шелковский – Никите Алексееву, 12.03.1983).
Думаю, что немалую роль в политизации журнала сыграли и московские письма: Обстановка в Москве крайне напряженная, задержания и обыски в метро и на улице; милиция, дружинники, солдаты и представители анонимных организаций патрулируют не только все дворы и подъезды, но бесцеремонно входят в квартиры, проверяют паспорта, заглядывают в шкафы и под кровати, словом (это их слово) – режим (Сидоров – Шелковскому, 09.1982).
нет более недружной нации, чем «бывшие советские»
К сожалению, политическая заостренность «А-Я» не добавляла ему популярности среди его же героев: Как ни странно, им тоже хотелось бы «чистого», шикарного, респектабельного, а главное, вполне безопасного журнала. Такой журнал был бы хорошим дополнением к их горкомо-мосховской карьере и возвышал бы их в собственных глазах как художников также всемирно известных. Кроме того, не следует сбрасывать со счетов и некоторых коммерческих перспектив. Точнее всех эту мысль сформировали Мухоморы в приписке к своему весьма сумбурному письму: «Давайте мы будем посылать вам наше говно, а вы нам деньги или, еще лучше, дефицитные товары» (Шелковский – Пивоварову, 12.08.1985). Возможно, поэтому некоторые письма исключены из публикации по требованию художников и их наследников (Гундлаха, Кабакова, Немухина). Отрицательную роль сыграла и разобщенность эмигрантов – нет более недружной нации, чем «бывшие советские»: Бурлюковский фестиваль прошел с огромным успехом, и бал был космическим – несмотря на (или благодаря!) футуристские драки между концептуалистами (Боулт – Шелковскому, 18.07.1982).
Со временем Шелковский додумал несколько конспирологическую версию, согласно которой журнал «А-Я» был продуктом КГБ. «Контора» запустила его, преследуя три цели:
- Контролировать неофициальное искусство и его представление вовне;
- Развести художников с политически активным куратором и издателем А.Глезером, создав аполитичный журнал;
- Подготовить почву для выгодной продажи на Запад неофициального искусства.
Шелковский, вспомнив обмолвку Мелконяна об антиглезеровском журнале, стал подозревать швейцарского бизнесмена в контактах с КГБ.
Из своего аскетического парижского бытия (окошко в небо, умывальник, матрац, полочки, газовая горелка) Шелковский смотрел на родину в ретроспективный бинокль: Четыре года своей жизни я провел на постоянной службе. Зимой, когда мы работали в Кремле (!), это было так: ты должен был прийти точно в 9 часов без опозданий и уйти ровно в пять. Что ты делал в течение всего времени, абсолютно никого не интересовало. Чаще всего все сидели на лавке, курили, «травили» анекдоты, пересказывали вчерашние, позавчерашние и вообще все прошедшие пьянки. Перед лавкой стояло ведро с водой для окурков и происходило это все ни больше ни меньше как в алтаре Успенского собора московского Кремля. Если ты на виду у всех брал книгу, читал – на это смотрели косо – ты не работаешь! Так же не одобрялось, если ты работаешь, когда вся бригада сидит и курит. «Перед начальством выпендривается». Выходя вечером, мы спорили с приятелем: я говорил, что вот день прошел и совершенно впустую. А какое тебе дело, ведь тебе же заплатили за него. Я ему доказывал (он тоже художник), что вот ты нарисовал картинку, у тебя ее купили и тут же разорвали. Ты будешь доволен? (Шелковский – Романовской, 06.09.1978).
Прошлое и настоящее неизбежно формировали будущее, – довольно неутешительное по мнению соредакторов «А-Я». Москвич Сидоров сокрушался, что здесь умеют писать только жалобы да неосуществимые проекты. Парижанин Шелковский задавался нериторическим вопросом, сохранится ли русская культура в истории или она обратилась мерзкой советской слизью?!
