"Дед мне говорил: "Все прячь, все закапывай". Я думал, он старый и дурак, а оказывается, он прав", – говорит Юрий Белойван, cоздатель сети ресторанов украинской кухни в Москве. В 2017 году предприниматель и путешественник, объехавший весь мир, был обвинен в уклонении от уплаты налогов и дал подписку о невыезде. Позже он признал вину. На его имущество стоимостью более миллиарда рублей наложен арест.

4 июня Белойван был приговорен к 2 годам лишения свободы.

Налоговые претензии к Белойвану появились на фоне российско-украинского конфликта. В марте в интервью Радио Свобода он рассказал об уголовном деле, о том, как создал сеть ресторанов, говорил об Украине и своем деле:

– Мне снился сон часто, что я в какой-то стране нарушил правила дорожного движения, перешел через улицу не там, где надо, меня ведут расстреливать. Я говорю: подождите, в нашей стране все иначе, давайте поговорим, у меня есть другие варианты. Они меня выводят к стенке, ставят, взвод солдат. Я просыпался в этот момент все время: вот идиотизм. Если такие правила, что я могу сделать? Объявлять голодовки, протестовать? Против чего? С точки зрения существующих законов реально я преступник.

Я приехал в Москву, у меня было ноль дохода, пакет с трусами и книжка какая-то, читать. Я жил в квартирах по 12 человек, каких-то бандитов, 1991–92 год. Вспомнишь – вздрогнешь. Потом в 1998 году я открыл первый ресторан на Петровке. Как идиот у Достоевского, от дурочки рожденный (лакей Смердяков, внебрачный сын Федора Карамазова. – РС). У него была мечта поехать в Москву, на Петровке открыть ресторан. С нуля открываешь, там ни воды не было, ничего. Жильцы все против, жалобы, кляузы, скандалы, рабочих вывозит милиция, арестовывают их. Это как-то начинает работать, какие-то давать деньги. Я выкручиваюсь, потому что кредиты никто не дает, надо какие-то документы. Партнеров привлекал, чтобы они вложили деньги. Сейчас за это за все посадить можно было бы, если бы сроки не прошли. По-другому никак не получалось. Условно говоря, я с нуля построил теремок на пустом месте, и он заработал.

– Он сразу был украинский?

– Сразу. Потому что я из Киева. А какой мне – китайский было открывать? У меня партнер японский открывал, сейчас очень успешная сеть. Он мне предложил вместе. А я не люблю японскую еду, тухлую рыбу не люблю есть. Я привез из Киева повариху, которая для меня готовила. Говорю: "Давай тебе кафе откроем в центре". Открыли кафе. Просто открыть кафе и написать "Кафе" нет смысла, давай уже делать украинское. Должна быть музыка правильная, костюмы настоящие. Продумали антураж, съездил по всем музеям, все отфотографировал, все посмотрел, всю историю.

– Как ее звали?

– Катя. Она где-то букеты сейчас собирает. Ей дали дольку от бизнеса. Как только она получила первые нормальные деньги – у нее крышу оторвало. Больше мы Катю не видели.

♦

– Проверка инициировалась в 2014 году из-за того, что якобы мы замешаны в противоправной деятельности, связанной с Украиной, чуть ли я не спонсирую "Правый сектор", какой-то бред. Потом эта история не подтвердилась – если бы она подтвердилась, то я уже "отдыхал" бы. Возникла эта история с налогами. И при обороте в миллиард рублей в год начисляют миллиард налогов за три года. Круто. Им все равно. Сейчас я вину признал, в уголовном деле – 650 миллионов. Приходит, условно говоря, боярин, и говорит: теремки все сжечь, мышек-норушек выкинуть, а этого посадить. Мне уже 52 года, выйти в 57 – такая романтика блатная меня не вставляет. Хотя, как говорил Достоевский, каждый приличный человек, особенно писатель, должен отсидеть в России.

– Это налог на прибыль?

– Это якобы вторая бухгалтерия, что мы скрывали доход, налогов должно быть больше.

– А вы скрывали доход?

– Нет, конечно. Кто же скрывает у нас в стране доходы? Все показывают, сколько есть, все чиновники, все президенты, все всё показывают. Я вообще не считаю преступлением, если не убил никого, нет насилия над личностью, то все эти деньги виртуальные, цифры в компьютеры... Я же не взял – люди заработали, пот пролили, а я пришел и отнял. Какая-то ошибка в расчетах, поэтому и наказывать надо за ошибку, а не как будто ты четверых пешеходов сбил на переходе. Такой проходишь жизненный путь – вроде живешь, вроде не занимаешься криминалом, тут в такую влетаешь историю.

♦

Я вообще не понимаю, за что я должен. Все-таки это мой бизнес, государство у нас частную собственность подтвердило. Я должен решать сколько платить. Моя такая логика. Потому что в России так всегда было в бизнесе. Я сколько читаю Морозовых, Мамонтовых и так далее – никто реально не вникал, какие были у купца первой гильдии суммы. Но с точки зрения существующих законов я преступник: не платил налоги? Не платил. Признался? Признался.

– Вам начислили налоги на доходы за какое время?

– С 2011 по 2013 год. Вообще другая была ситуация в мире, в стране и в бизнесе. Если бы были какие-то реальные суммы, то их можно было бы напрячься – даже что-нибудь продать, занять денег – и заплатить. Но кто вам даст миллиард, когда против вас уголовное дело? У нас даже люди не ходят в ресторан, а читают в газете: "он не заплатил два миллиарда". И сразу после этого уменьшился поток в ресторане. Они считают, что бизнесмены воруют деньги, только и заняты тем, как бы украсть.

– Вы можете сейчас получать прибыль?

– Будет все уходить в погашение налогов.

– То есть вы разорены?

– Да. Я даже не могу платить алименты жене, потому что у меня все счета арестованы. У меня кредитной карты больше нет, везде наличными плачу. Кстати, я заметил – если платишь наличными, нигде не дают чек, нигде! Все равно. Я даже если умру, все равно буду должен. Если ты отсидишь, выйдешь – и все равно будешь должен государству. Как в штрафбате, кровью – и то не искупишь вину. Это уголовное, а это налоговое, не путать. У нас можно и четыре раза за одно и то же наказывать. Ну хорошо, вот он я, эта пуля моя! На миллиард возьмите имущества, дайте человеку жить, работать, оставьте в покое тех, кто с ним работал 5–6 лет назад. Нет! Еще же есть уголовное дело, и я не знаю, что еще придумают. Потому что мало того, что они непоседы, они еще и фантазеры. Нам нужны денежки в стране, непонятно для каких целей. Строить Сколково и "умную экономику", "умные дороги". Они это все рассказывают людям, которые ходят в толчок на улице.

– Вы думаете, это все из-за политики?

– Я думаю, что кто это затевал тогда, они хотели прикрыться политикой, а теперь уже непонятно.

– А кто затевал?

– Была одна из версий, что кому-то лично я очень не нравлюсь. Просто как человек. Может, какую-то барышню его я… танцевал – за собой же никогда такого не помнишь, а кто знает, как на самом деле. Тут уже столько версий за пять лет – говорят, кто-то хотел отнять, но потом у них у самих все накрылось. Были еще рейдеры: мол, мы тебе поможем, а ты на нас все перепиши, мы 10 миллионов долларов вложим в бизнес, будем вместе работать. Я говорил: "Окей, только сначала помогайте, а потом будем переписывать". А у них у самих есть выходы на Следственный комитет.

– То есть это отжим бизнеса?

– Кому он нужен? Бизнеса уже нет. Обороты падают, цены растут. Везде вкручивают регулирование, электричество, аренда – все дорожает. А, может быть, даже не покупательная способность, а покупательский оптимизм падает. Многие даже чемпионат мира по футболу в убыток отработали в Москве. Потому что было несколько улиц, где тусовался народ, а, например, на Наметкина или на Профсоюзной – какой у них там чемпионат мира?

– Если бы не уголовное дело, вы бы все равно разорились?

– Я думаю, это не только проблема ресторанов, я думаю, что проблема вообще бизнеса сейчас. А у нас настолько бизнес хлипкий, как у бабушки 90 лет здоровье. Она может бодрая ходить, даже на коньках кататься, но упала один раз неудачно – и капец. Месяц-два – и "отъехала" старушка.

♦

– Я в Америку по своим делам уехал, [а в России] возбудили уголовное дело, пошли обыски, я об этом там уже узнал. Там полно сидит людей, в том числе рестораторов, которые сбежали и не приедут ни при каком раскладе. Они, естественно, все мне советовали: ни в коем случае не надо никуда ехать. Потом отец умер, мне пришлось все равно прилететь. Я прилетел, но как-то они не спохватились, я улетел опять. Потом уже второй раз приехал, понимал, что я уже не уеду отсюда. Это моя вторая родина, я в Киеве 25 лет прожил и здесь где-то 25.

– Почему вы не остались в Америке? Что вас здесь держит?

– Ну 20 лет вложено в грядку, а потом все взять и бросить, просто потому что против тебя возбудили уголовное дело? Я на Эверест поднимался, на полюса ходил на лыжах, в походы, где люди помирали, не такой уж я дрыщ, не побегу. Если бы расстрел был или грозила жизни какая-то расправа. Я считал, что сдаваться подло и глупо, дешево все бы выглядело. В бизнесе работает тысяча сотрудников, как их взять, бросить, кинуть?

– То есть вы из принципа решили, чтобы не выглядеть плохо в глазах людей?

– Да мне на людей насрать по большому счету. Как им на меня, так и мне на них, в принципе. Что, они будут переживать? Завтра я умру – и никто не вспомнит, даже из тех, кому я хорошее сделал. Но тупое слово – социальная ответственность перед бизнесом. Это и люди, которые внутри, и снаружи, и поставщики. Это процесс, ты часть процесса. Бросил – процесс погибнет.

– Но если вас посадят, все равно это произойдет.

– По-крайней мере мы боролись. Ведь проиграл ты не когда тебя победили, а когда ты сдался. Я делаю, как мне хочется. Иногда последствия мне не нравятся, но что тут сделаешь? Потом все-таки была надежда, что как-то это можно разрулить, дальше двигаться. Какой смысл меня посадить, за меня еще платить, чтобы меня кормили, ватник мне давали – когда я могу, может быть, не миллиардами, но десятками миллионов в год, а может быть, и сотнями миллионов компенсировать? Это все-таки полезнее, чем, условно говоря, ты сидишь и валенки шьешь. Другая экономическая отдача.

♦

– Я почитал материалы – что на меня пишут люди, которым я реально помог в жизни. Они могли просто сказать: не помню, не знаю. Это и стыдно, и грешно, и мать грозит ему в окно. Как такое можно написать? Если бы вокруг меня были люди, которые бы сказали честно и прямо, что мы ничего не знаем, не помним, мы в этом не принимали участия, и он не принимал, потому что его по 10–11 месяцев не было в стране – все, на этом бы все закрылось. Но я таких вокруг себя наплодил упырей, которые с удовольствием: "Видел, и не раз!" Мне когда-то говорили: мы бы на вашем месте давно в людях разочаровались бы. А я с детства не был очарован никогда. Друзей мало, предателей много. Мало людей хороших, много негодяев.

Причем я знаю всех этих людей, как они ко мне подлизывались, как я им помогал, как они меня просили, какие они приехали сюда, работали поломоями, а уволились на "Поршах". Следователь говорит: что они тебя так не любят? А за что меня любить? Пришли – один был парковщиком, второй был барменом. Открыли свой ресторан, ездят на машинах, квартиры купили. Они друг друга подсиживали, уничтожали, увольняли с работы. Вот они все теперь дружат вместе, а я у них такой негодяй.

– Может, у вас такой стиль руководства, если вы говорите, что вами многие были недовольны.

– До 2013 года я сам всем занимался, везде во все вникал, у меня был тотальный личный контроль. А потом я стал больше путешествовать, по полгода не бывал в Москве, стал больше делегировать другим. Сейчас я раз в неделю провожу тренинги личностного роста с директорами, чтобы они учили персонал. У нас люди не умеют предлагать еду. Я сам ни одного дня официантом не работал, но я знаю, что официант должен уметь и спеть, и станцевать, и стих про борщ рассказать, если надо. Он умеет правильно обращаться, правильно строить смысловые конструкции. Как у Гиляровского знаменитые половые в Москве, как они умели предлагать еду! У Бунина в "Чистом четверге" – когда половой запрещает курить, но при этом тут же начинает предлагать блинки да шампанское. Если ты знаешь, например, что форшмак вкусный, а баклажанная икра сегодня невкусная, ты должен так сделать, чтобы твой гость, с которого ты хочешь 30 процентов чаевых, взял самое вкусное, чтобы кухня не попортила твою работу, сценический твой образ. Условно говоря, думать надо о том, что ты делаешь, в моменте быть постоянно. Как у Станиславского – "кушать подано". Надо жить этим!

– Мы снимали один из ваших тренингов. По моим наблюдениям, вы ваших директоров ужасно публично унижаете. Может, на вас за это обижались?

– Ну а как? Когда человек ничего не знает, он чувствует себя все время виноватым. А если ты чувствуешь, что получишь люлей, то ты их обязательно получишь, потому что мысли материализуются.

– Но почему публично, на глазах у коллег?

– Потому что они делают одни и те же ошибки и все перевирают. Ситуации все стандартно повторяются. Это не для того, чтобы кого-то унизить, а чтобы другие то же самое не повторяли. У меня некоторые уволились... есть путинский такой ресторатор, Пригожин такой, они к нему ушли. Так он там вообще их избивал, издевался. А у некоторых 10 тысяч рублей штраф за тупость. Мы хотя бы деньгами не штрафуем.

♦

– У меня была иллюзия, что можно жить по каким-то своим правилам, внутри своего мирка, который ты строишь. Хочешь изменить мир – измени его вокруг себя, и тебе никто не нужен. А сейчас оказывается, что нет, есть всегда смотрящий за тобой. Я вообще не понимаю, за что я должен платить государству. Они мне помогали когда-то, они меня учили, они в меня вкладывали? У нас пытаются приводить пример, что в Америке платят. Но в Америке ты газеты стал разносить – у тебя уже налоговый консультант, который тебе помогает платить правильно налоги. Там ты все время чувствуешь государство, а у нас ты все время один и в бизнесе, и в жизни, везде. Тут кто тебе поможет? Заболел, что-то случилось, напали на тебя, ограбили – кому ты нужен? У нас люди сами все за себя. Поэтому сравнивать даже нет смысла никакого.

– А как должно быть?

– Какая-то должна быть реформа. Надо не новые уголовные дела возбуждать, а писать какую-то докладную записку наверх. Сказать, что сложилась такая обстановка, что у нас каждый бизнесмен становится преступником. Если мы хотим, чтобы реально работало, нужно как-то поменять. Есть ресторан "150 стульев", пришел инспектор, посчитал – 150 стульев. Посмотрел ценник. За стул у вас цена такая-то. Если ты согласен – работай. Заработал больше – твоя удача, твоя прибыль. Ты должен зарабатывать, а не с каждой копейки все больше и больше платить.

Может, это все делается, чтобы люди шли на госслужбу, а не всякие бизнесы развивали? Потому что человек, который свободен и может перемещаться по миру, – и человек, который за 20 тысяч рублей сидит ждет 13-ю зарплату и ждет, когда его в отпуск отпустят, – совсем разное дело. Как где-то я читал – чем выше налоги, тем легче управлять плебсом. И Америка тоже тоталитарное государство, там много людей сидит в тюрьме. Больше, чем у нас.

– То есть вы либертарианец, считаете, что участие государства должно быть минимальным?

– Я считаю, что если ты куда-то влезаешь, ты там должен помогать. А если ты только мешаешь все время, создаешь проблемы... На сегодняшний день любой человек в этой стране преступник с точки зрения налогового законодательства. Все занижают сделки, все не показывают какие-то доходы, все мутят. Сейчас взялись за бабушек у переходов, самозанятых и так далее.

Пока мы думали, как набить карман, кто-то сидел и думал, как у нас это все отнять. У них получается, они более профессиональные. Как кто-то писал, если человек борется с системой, я ставлю на систему. Это система, куда деваться.

У меня нет высшего образования, поэтому у меня колхозная логика. Грубо говоря, нас позвали в этот бизнес в 1990-х годах. Нас не защищал никто, убивали бизнесменов, как хотели грабили, все что угодно. Потом которые остались бизнесмены выжили – теперь их всех сделали преступниками. Все больше уголовных дел, все меньше пламенных стартапов. Понятно, что такие были времена тогда, что деньги доставались по-разному. Я в Папуа – Новой Гвинее был, там сейчас не едят людей, потому что по закону за это серьезно наказывают. Но недавно они еще ели. Я ходил с теми папуасами, которые у меня были носильщики, они ели людей конкретно, и довольно улыбались при этом. Но их не наказывают сейчас за то, что было раньше. А нас наказывают.

Мы медленно мимикрировали, поэтому динозавры умрут, они не успевают под ледниковый период переформатироваться. Вот молодежь, может быть, у них лучше получится. Хотя я не понимаю, как на такой волне они захотят вообще заниматься бизнесом, что-то открывать? Если играть по правилам, правила предполагают, что ты однозначно проиграешь. Казино под названием "русский бизнес". Надо что-то такое придумать, чтобы с нулевыми затратами, с нулевыми потерями, что-нибудь из компьютера какую-нибудь виртуальную фигню вытаскивать. Только какая польза от этого кому-то?

– У вас есть хозяйство в Рязанской области, где производится продукция для вашего ресторана. Оно вам еще принадлежит?

– Уже все арестовали. Не дают никакие кредиты, оно загибается. Мне мать говорила: не влезай. У нее отец был агрономом, он ночами не спал из-за этой земли. А я говорил: "Мама, надо бизнес знаешь, как строить? Чтобы ты сам производил, сам готовил и сам продавал – тогда это круто. А если ты у кого-то взял – это не комильфо". Получается, родителей надо иногда слушаться. Хотя она все время говорит, вообще ничего не надо – ни Эверест не надо, ни ресторан, вообще ничего.

Мы в такой живем стране. У меня прадедушки жили прекрасно, были богатые, пришли какие-то люди, голытьба, выкинули их из дома и даже гвозди повытаскивали, потому что они были железные и стоили денег. Старшего мужчину в семье расстреляли, а остальных оставили в колхозе работать, и они должны были улыбаться, притворяться, что им все нравится. У бабки отца отправили в ссылку. Так он из ссылки сбежал, пришел в колхоз, всех своих коров, лошадей, овец, свиней перерезал. Дома поужинал – пришли утром, забрали и расстреляли. И даже никто не запарился реабилитировать. И дед мне говорил всегда: "Не играй с ними в игры, все прячь, все закапывай, ничего не делай, не строй, живи тихо". Но я думал, что он старый и дурак. А оказалось, что он прав.

– А вы не сидели никогда?

– Так, в следствии, давно, еще в 1980-е годы, еще дома. По детству за драку. Побои сотрудников милиции при исполнении служебных обязанностей. Дерзкий попался сотрудник милиции. Кстати, друг моего детства сел в эти же годы, меня папа как-то спас, а тот сел. Серега – он был реальный вор в законе, серьезный, донецкая вся эта тема. Он мне тоже говорил: "Приезжай, решим вопросы". Он помер пару лет назад, плохо было со здоровьем, они быстро изнашиваются, все эти люди.

– У вас детство было блатное?

– У меня такой район был. Я жил в коммуналке, кухня – три метра с половиной, нас было три семьи на три с половиной метра, одна ванная, один туалет, тараканы крупные. И мы там жили нормально. А некоторые люди из моего детства там живут до сих пор. А кто-то не живет вообще. У меня все одноклассники уже умерли, я уже долгожитель, зажился. Мальчики, я имею в виду. Девочки живые еще.

– Вы сохранили связь с Киевом?

– Сложно мне сейчас сохранять, потому что я не езжу никуда. К тому же очень трудно сохранять друзей, когда человек как работал грузчиком в гастрономе, так и работает, а ты стал, грубо говоря, 10 тысяч долларов зарабатывать. На выпускном мы встретились, я даже класс компьютерный купил в школу, где учился. Бывшие одноклассники говорят: "У тебя что, лишние бабки? Ты лучше нам давай". Я так смотрю на них: ваши дети учатся, не мои. Мои никогда не будут учиться в этой школе бедолажной. Директриса коробочку пускала на выпускном, там кто-то окурки бросит, кто-то бумажки от конфет – все пожертвования. Я без иллюзий насчет народа, который там живет.

♦

– Я в 1990-х хотел написать рассказ "Тарас Бульба" с сегодняшними реалиями, ремейк сделать: один – бандит, второй – мент. Но у меня не получилось, не тот накал сюжета. А сейчас, наверное, можно было бы написать – один ушел в Донецк, второй в АТО. Наверное, есть такие отцы, я думаю, и в России, и на Украине, у которых дети по разную сторону баррикад, по-разному понимают правду, по-разному борются за этот мир. Люди, которые на бумаге декларируют, что они братья, даже если брать как народы, при этом убивают друг друга. Очень мне интересно как наблюдателю, как быстро мы к этому привыкли, и никого сейчас не колбасит. Там-то всех плющит, потому что на их территории происходит, а здесь вообще – да и бог с ним.

– Вам пришлось как-то самоопределяться в этом конфликте? Были ситуации, когда вы оказывались перед выбором?

– У меня вообще не было никакого выбора, потому что я всегда вне политики находился. Никогда никого не поддерживал, никого особо не осуждал. Мне никуда не надо было прислоняться, я до сих пор нахожусь нейтрально в этой ситуации – что по отношению к той стороне, что к этой. Каждый сверчок должен знать свой шесток. Продаешь пельмени – делай хорошо свое дело, зачем влезать в политику. Меня всегда поражало: вот из Москвы люди поехали на Майдан... Посмотреть, как одни калечат других. Поедь лучше в Лувр или в Прада, развивайся.

– Неужели не было никогда ситуации, когда от вас требовали определиться, чей Крым?

– Нет. Слава богу, бог миловал меня от идиотов. Может быть, я не такая звезда. Было в Америке несколько раз, тупые люди приходят, начинают с персоналом разговаривать по-украински, а там люди, например, из Сибири приехали, они не понимают. У нас даже персоналу запрещено поддерживать какие-то темы политические, обсуждать это, потому что это путь в никуда.

– Вы как чаще говорите – "на Украине" или "в Украине"?

– Да мне все равно. Я когда в школе учился украинской, у меня русский язык был факультативно два раза в неделю. Тогда говорили "на Украине", сейчас говорят "в Украине". Я особо не парюсь, чтобы людей не нервировать, говорю, как им приятно. Шевченко писал то "на", то "в Украине". Какая разница, как это называть? От этого там не стало больше ни свободы, ни богатства, ни счастья. Как собака метит – мы кровью метим эти территории. А они нам не принадлежат.

♦

Я уже живу не свободно, я не могу выехать из Москвы. Я хотел поехать в Питер, мне следователь не разрешил. Я хотел поехать со своим духовником в Оптину пустынь, меня не отпустили никуда. Представляете, что это такое для человека, который ехал в Тибет на полгода или в автопробег по всем Соединенным Штатам, 45 дней по маршруту Ильфа и Петрова? Я стал по Москве ходить пешком, я изучил весь город.

– Почему вы решили признать вину?

– Чтобы еще год всех не трамбовали. Это все развивается, наматывается, туда вовлекаются новые люди, я не хочу, чтобы они там были. Я сейчас хожу в арбитражи, смотрю по другим делам. Шансов нет. Вы, наверное, в суде никогда не были. Если бы вы сходили, вы бы все поняли. Это одна контора – следствие, налоговая и судья, это члены одной группы, условно государственной. Естественно, они решения принимают в пользу себя, в пользу государства. Никаких нет вариантов. Каких-то интересов к сохранению бизнеса, сохранить для людей рабочие места, дать человеку выпутаться, встать на ноги...

– Так вы считаете себя виноватым?

– Виноват я в чем: организовал бизнес, где неправильно происходили какие-то процессы. Я по-любому несу за это ответственность. Ходатайства по суммам – другое дело, по каким-то эпизодам мы не согласны, но в целом виноват. Это неважно: врач сказал в морг – значит в морг.

– То есть вы будете арестованы в зале суда?

– И грохнут железные оковы, романтично так. Надо спросить у адвоката, у него больше опыт. Я пока так далеко не заплывал.

– Мне кажется, вам интересно.

– Ну есть, конечно, такой челлендж: "скажи себе такую малость, и это надо пережить". Конечно, так радикально менять жизнь не хочется. С другой стороны, кто нас спрашивает, что нам хочется? Не мы придумали – от тюрьмы и от сумы не зарекайся в этой стране. Опять же, мы сейчас живем в очень хорошее время – где-нибудь при Иване Грозном мне бы уже ноги-руки отрубили, повесили, и семья бы ходила и смотрела на это все. Сейчас у нас гуманно все – суд, демократия. Потом, я в Советской армии служил два года. Люди бывали, кто видел и там, и там, они говорили: в армии хуже. Потому что там ты ни в чем не виноват.

Все хорошее имеет свойство заканчиваться. Жизнь – как ресторан, рано или поздно тебе приносят счет. А потом, ну, знаете, такая трагичность… Там максимум, по-моему, шесть лет. Ну, дадут даже если все шесть. Допустим, по полной программе вкатили шестерку. За хорошее поведение можно выйти через три года. Ну это такой прямо трагизм, что ли? У меня отец ничего не сделал, был прекрасным человеком, у него с головой что-то стало происходить, он перестал видеть, потом ходить, и он последние три года лежал в лежку, ничего не понимал. И в конце не было никакого света, ничего, и добить его было нельзя, хотя, я думаю, он был не против. Мы, конечно, за ним ухаживали, у него ни одного пролежня не было. Но это жизнь, так бывает.

Полно у меня знакомых, которые тряслись над этим бизнесом, никуда не ездили, ничего не видели, все у них обанкротилось, за ними ходят всякие коллекторы, долги, банки, вся эта эпопея. Грех жаловаться, жизнь удалась, на самом деле. Сейчас кажется страшно потерять бизнес... да, страшно, но это же не ноги потерять! А дом если у тебя забирают, то можно представить, что он у тебя был в аренде или попала молния в него, астероид.

Люди просто к своей жизни слишком серьезно относятся. Если бы я так к этому относился, я бы, наверное, за пять лет с ума бы сошел. Чем некоторые и грешат. Ну и потом жить надо интересно. Я не знаю, смотрит ли за мной бог, но я всегда хотел, если он за мной наблюдает, чтобы ему было интересно. Но не настолько же!

Я сам сделал эти рестораны, сам все придумал, сам брал бухгалтеров на работу, которые мне рассказывали, как правильно надо вести налогообложение. Я с ними соглашался. Мог других нанять, мог не открывать, мог устроиться в компанию и получать приблизительно те же самые деньги. Последствия моих решений привели меня туда, где я сейчас нахожусь. У моря сидит старуха, а перед ней разбитое корыто. Может быть, это было для чего-то надо, может быть, я засиделся в этой корчме, в своем статусе крутом, такой весь бизнесмен-путешественник. Может, как-то надо было понять какие-то вещи, до меня бы по-другому, возможно, не дошло.

Бизнес очень вырос, а я не вырос до такого бизнеса, у меня 10 классов образования. Вся моя история с уголовным делом – это логичное завершение части карьеры. Я сугубо дилетант. Очень средний скульптор-самоучка, без образования бизнесмен. Путешественник-альпинист тоже такой самодеятельный. Жизнь сейчас суровая, она не прощает дилетантского подхода. Где-то, видимо, меня предупреждали, были звоночки, я, значит, не понял. Это все, конечно, очень нервно и не нравится мне. Но с другой стороны, раз прилетело – значит за что-то это должно было прилететь. Это же не просто так все происходит. Все случайности неслучайны.

– Когда выйдете из тюрьмы, будете заниматься бизнесом?

– Я еще не сел, подождите. Мало ли что, вдруг у меня тромб оторвется за неделю до суда? Не знаю, чем я буду заниматься. Сложно сказать, потому что это буду уже не я, который сейчас. Не могу сейчас давать за себя будущего какие-то обещания. Я и следователю говорю: "У меня такая профессия, я туда приеду, меня начальник спросит: ты рестораны умеешь открывать? Вот у меня дочка или сестра, давай в Сургуте или в Нижнем Тагиле, на Колыме надо открыть закусочную, давай будешь работать". Как-то возле продуктов не пропаду.