50 лет назад, в 1969 году, Золотого медведя Берлинского кинофестиваля впервые получил югославский фильм. "Ранние работы" Желимира Жилника были названы в честь сборника статей Маркса и Энгельса, в титрах "основоположники" именовались авторами диалогов. Юные персонажи поначалу говорят лозунгами и пытаются агитировать крестьян и рабочих, но их идеализм тонет в неприглядных лужах реальности, и в финале разочарованные юноши ритуально убивают свою подругу по имени Югослава. Надежды на социализм с человеческим лицом разбиты. Фильм снимался в 1968 году, когда в Белграде и других городах Югославии прошли акции протеста студентов – первые массовые выступления после установления режима Тито. В Чехословакию вошли советские танки, а югославский диктатор хитроумно одобрил бунтующих студентов на словах, но позднее расправился с их лидерами.

Среди тех, кто поддержал белградских студентов, был режиссер Душан Макавеев (1932–2019). Сегодня его называют лидером "черной волны", хотя это обличительное название придумали враги свободного кинематографа – феномена, просуществовавшего в Югославии несколько лет, а затем уничтоженного. Самая известная картина "черной волны", "ВР: Мистерии организма" (1971), одновременно стала и последней. Началась кампания травли, "анархистские" фильмы были изъяты из проката, режиссерам пришлось эмигрировать.

"ВР: Мистерии организма" – фильм о судьбе изобретателя оргонного аккумулятора Вильгельма Райха, о сексуальной революции и свободном искусстве. Советский фигурист по имени Владимир Ильич отрезает голову Милене, проповеднице свободной любви, но эротику подавляет и пуританский капитализм – Райх умер в американской тюрьме. В США Макавеев снимал радикальных художников и политических активистов, документальные и игровые фрагменты в его фильме перемешаны. То же самое он сделал в снятом на Западе "Сладком фильме" (1974) – объединил сцены из гитлеровской кинохроники – эксгумацию трупов убитых НКВД поляков в Катынском лесу – с купанием королевы красоты в шоколаде.

В марте 2019 года ретроспективу фильмов "черной волны" на 37-м кинофестивале в Бергамо (Bergamo Film Meeting) представлял словенец Карпо Година, друг Макавеева и Жилника, оператор "Ранних работ". Его собственные фильмы 60–80-х годов не столь известны, как "ВР: Мистерии организма" или "Когда я буду мертвым и белым", но не менее интересны. Короткометражка "Жареный мозг Пупилии Феркеверк" (1970) – откровенный гимн ЛСД, "Плот Медузы" (1980) – экстравагантная история сербских дадаистов, которые, подобно героям "Ранних работ", пытаются нести просвещение в массы, "Красные буги" (1982) высмеивают коллективизацию в Югославии. Сюжет одной из самых популярных мелодрам 2018 года, "Холодной войны" Павла Павликовского, поразительно напоминает "Красные буги": в фильме Годины в 1940-е годы по югославским деревням ездит радиооркестр агитпропа, у Павликовского – такие же агитпроповцы собирают народный ансамбль и точно так же возникает харизматичная певица, исполняющая задушевную песню. Сходство столь разительное, что критики заговорили о плагиате, и Карпо Година согласен с их аргументами.

Благодаря Карпо Године в 1971 году появился невероятный фильм «Я скучаю по Соне Хени», что-то вроде кинобуриме, которое смастерили гости Белградского кинофестиваля – Милош Форман, Тинто Брасс, Душан Макавеев, Пол Моррисси, Бак Генри, Пуриша Джорджевич и Фредерик Вайзман.

Мы публикуем два интервью. Первое – разговор с Карпо Годиной – я записал в 2019-м, на фестивале в Бергамо, второе взял у Душана Макавеева в 1997-м, полностью оно было опубликовано в журнале Premiere, давно уже не существующем.

– Господин Година, в СССР вас за такие фильмы арестовали бы, а пленки уничтожили! Как вам удавалось такое снимать?

– Был такой период в истории Югославии, когда власти до определенной степени все это позволяли, потому что поссорились с СССР и страна открылась в сторону Запада. Очень условно у нас был короткий период искусственной демократии. Наши фильмы показывали на зарубежных фестивалях, мы получали призы, но сразу после этого в Югославии их прятали на полку. Для внутренней аудитории этих фильмов не существовало. Государство использовало их в качестве рекламы, чтобы показать, какая у нас демократичная страна, даже такое разрешено.

– Когда этот период закончился?

– Период, который позже стали называть "черной волной", продолжался до 72-го года, когда его насильственно прервали, потому что мы зашли слишком далеко. Таким режиссерам, как Макавеев, Жилник, Павлович и Петрович, официально запретили снимать, и им пришлось уехать из страны. Кто-то уехал во Францию, кто-то Германию, США. В 1972 году была пресечена свобода творчества.​

– Вы сами себя "черной волной" не называли?

– Мы с Жилником в 1971 году сняли "Черный фильм". Политики воспользовались этим, чтобы назвать нас "черной волной". Это была весна югославского фильма, этот период можно назвать волной нового или юного югославского фильма, но никак нельзя называть черной волной. Политики очернили то, что мы делали.

– Как вы снимали "Жареный мозг Пупилии Феркеверк"? Показывали ли этот фильм в кино?

​– "Пупилию" я снял в 1969 году. Помогло счастливое стечение обстоятельств. В Воеводине, северной части Сербии, существовала киностудия Neoplanta film. Она не подчинялась Белграду, поскольку Воеводина имела свою автономию в рамках Югославии. У них была и своя культурная политика. Там был директор, настоящий демократ и либерал, который приглашал всех нас, из разных югославских республик, работать в его киностудии. Благодаря этому нам удалось снять все эти фильмы. "Пупилия" – не словенский, а сербский фильм, снятый в Словении. Нам повезло, и фильм миновал цензуру. "ВР" Макавеева тоже снят в этой киностудии. И "Ранние работы" Жилника, которые я снял в 1969-м. У нас в Нови Саде была свобода, которую пытались отнять, один оазис свободы, в котором мне повезло снять "Пупилию". В последнем кадре сказано: "Поглощайте ЛСД", то есть если действительность и система вам мешает, есть выход, всё будет в порядке. Мы были хиппи, мы нашли способ высмеять власть, и фильм был показан на фестивале экспериментального кино в Загребе. В жюри были либеральные люди, и фильм занял первое место. А потом его сразу спрятали на полку.

– А где вы это снимали? Красивый пейзаж.

​– Уже много лет продолжается спор в связи с разграничением границы между Хорватией и Словенией, он обсуждался даже в Брюсселе. Девушка в фильме, Юлечка, сидит на качелях точно на той линии, где должна проходить морская граница между Хорватией и Словенией, которую хорваты не хотят признавать, несмотря на принятое в Брюсселе решение.

– В Югославии в ту пору было много хиппи?

– Югославия была сумасшедшей страной, и движение хиппи в ней расцвело. Когда я проходил воинскую повинность, я снял фильм про армию "Об искусстве любви, или фильм за 14441 квадратом". Мне удалось обмануть комендатуру: мне дали целый полк для съемок учебного кино о том, что военнослужащий – человек, которого надо уважать, и все в таком духе, а я в итоге снял фильм с лозунгом движения хиппи "Facciamo l'amore non facciamo la guerra" – "Занимайтесь любовью, а не войнами".

– В 80-е годы, хотя чёрная волна давно закончилась, вам удалось снять "Красные буги" – в СССР его бы назвали антисоветским. Как вам это позволили?

– Мне на 10 лет запретили работать режиссером, а потом запрет истек, и я снова мог снимать. Этот фильм снят в 1982 году, и это не просто антисоветский фильм – это фильм против политического климата в Югославии. Он был показан на фестивале в городе Пула в Хорватии. Это был самый политически противоречивый фильм на фестивале, и его в итоге убрали из конкурсной программы. Почти два часа продолжались дискуссии между кинокритиками и политиками, и в конце концов его просто выкинули.

– Вы очень любите снимать воду. И в "Пупилии", и в "Плоте Медузы" много воды, а "Красные буги" завершаются морской сценой…

– Я рак по гороскопу, меня тянет к воде. Моя мама родилась в Триесте, это город у моря. У меня и домик у моря. Я не расстаюсь с водой, она должна присутствовать в моей жизни.

– За границей успехи югославского кино ассоциируются с тем, что делало ваше поколение. Но Югославия с тех пор распалась, и, возможно, у вас по-другому смотрят на историю кинематографа. Смерть Душана Макавеева была замечена в Словении, он считается у вас классиком, своим режиссером или уже нет?

– Первым серьезным политическим ударом, задолго до распада, был разгром "черной волны", ее развитие насильственно прервали. Прошло много лет, прежде чем нам снова позволили снимать – но только фильмы, которые соответствовали государственной политике. После смерти Тито появились более радикальные фильмы, но не настолько радикальные, как фильмы "черной волны". С распадом Югославии культурная обстановка сложилась трагически – широкое культурное пространство превратилось в маленькие государства с собственной культурой. Больше не было культурного обмена. Сегодня это культурное пространство восстанавливается благодаря кинематографу. Режиссёры и кинооператоры из Сербии и Македонии снова имеют возможность работать в Словении. Внутренние границы бывшей Югославии стали открываться, это заметно в нынешнем кинематографе, и я этому очень рад.

О смерти Макавеева написали все издания бывших югославских республик. Он был великим человеком, я считаю его не только сербским режиссёром, но и великим режиссёром бывшей Югославии. Мы были близкими друзьями.

– Какой, на ваш взгляд, лучший фильм "черной волны"?

– "ВР: Мистерии организма" Макавеева. И еще "Когда я буду мертвым и белым" Павловича. Я больше люблю фильмы Макавеева, но Павлович тоже является фундаментальным режиссером "черной волны". И еще "Ранние работы" Жилника. Хотя я сам работал над этим фильмом, так что мне нельзя его включать в список.

Интервью с Душаном Макавеевым мы записали в 1997 году. Значительная его часть, которую вряд ли есть смысл публиковать, была посвящена тогдашним югославским проблемам. Макавеев участвовал в протестах против режима Милошевича, снимал акции студентов на улицах Белграда и планировал смонтировать документальный фильм о сопротивлении тирании. Этим планам не суждено было сбыться, режиссер заболел и 20 лет ничего не снимал. Вышедшая в 1993 году комедия "Горилла купается в полдень" оказалась его последним игровым фильмом.

– Господин Макавеев, что происходило в югославском кино, когда вы начали снимать? Уже первая ваша работа вызвала недовольство властей…

​– Был запрещен мой первый любительский фильм "Памятникам не нужно верить", потом запретили первый вариант короткометражки "Парад". Мы тогда верили в документальный кинематограф. В 1961 году я сделал фильм о рабочих бригадах, которые строили часть автомагистрали от словенской до греческой границы. Я хотел сделать так, чтобы было видно и слышно, как на зубах у рабочих скрипит песок. Мне нравились эти чумазые, пыльные лица, дома с грязными фасадами. Люди в неглаженой одежде, в плохих башмаках. Мое поколение и сделало этот мир достоянием кино. Мой первый игровой фильм "Человек – не птица" целиком был снят в медном руднике Бор, на границе с Болгарией. Там был такой чад, что на женщинах разлезались капроновые чулки. 17 оттенков серого цвета! И эта чернота, эта серость была отличным киноматериалом.

– Как вы снимали "ВР: Мистерии организма"?

​– Фильм создавался в экспериментальную эпоху, сразу после 1968 года. Это было время широких антивоенных демонстраций в Америке против войны во Вьетнаме, время советской интервенции в Чехословакию. Югославия была тогда достаточно открытой либеральной страной. И мне удалось с помощью западногерманского телевидения приступить к съемкам фильма. Этот фильм основан на биографии левого немецкого интеллектуала Вильгельма Райха. Он родился в Австрии, эмигрировал в Скандинавию, затем перебрался в США, где в 1957 году умер в тюрьме. Это был человек, который, проповедуя социалистический протест, пытался внести в него философию любви. Он первым произнес слова "сексуальная революция". Он считал, что без сексуальной революции социальной революции не бывать. Над фильмом мы работали самым настоящим партизанским способом. Мы уехали в Америку и летом 1970 года провели там четыре недели. Я до того уже год жил в Америке и познакомился с райхианцами. Мы занимались в основном документальными съемками, брали интервью у ученых, врачей, которые практиковали телесно-ориентированную терапию. В штате Нью-Йорк мы сняли несколько сеансов групповой терапии, потом в Луисбурге, штат Пенсильвания, тюрьму, где Райх умер. В Нью-Йорке мы сделали серию документальных репортажей – о жизни персонажей, к Райху отношения не имевших. Это был поэт Купферберг, ходивший в форме вьетнамского ветерана, – он организовал что-то вроде уличного политического театра, а также трансвестит Джеки Кертис – известный актер фабрики Уорхола. Некоторое время мы провели с Бетти Додсон, которая рисовала людей в различных секс-ситуациях, посетили студию скульптора Нэнси Годфри, известной тем, что она изваяла эрегированный член Джимми Хендрикса и члены других рок-звезд. Вскоре она расширила круг своей деятельности: любая девушка могла привести к ней своего парня, и она делала слепок на память.

К документальной части я прибавил игровую – историю об идеальном советском коммунисте, чемпионе по фигурному катанию. В Белграде он встречает двух девушек. Одна из них просто занимается свободной любовью, а другая – активно ее пропагандирует. Обе думают одно и то же, только одна осуществляет идеи на практике, а вторая ведет общественную борьбу за свободную любовь и из-за этого в конце фильма, скажем так, наказана: ей отрезают голову. Потому что она пыталась не только пропагандировать свободную любовь, но и трансформировать того, кого, вероятно, лучше было не трогать – того самого чемпиона-фигуриста, которого совершенно случайно зовут Владимир Ильич.

– Сцена с отрезанной головой сопровождается песней Булата Окуджавы "Молитва". Эта песня – нечто вроде гимна либеральной советской интеллигенции тех лет. Почему вы ее выбрали?

– Песня Булата Окуджавы была очень популярна в Белграде, и мне она тоже нравилась. Эта молитва к несуществующему Богу легла в финал фильма, где герой настолько возбуждается, что в любовном экстазе отрубает голову своей партнерше. Это, конечно, сатирический эпизод. Бухарин после вынесения приговора говорил: "Я и теперь за коммунизм, я не стыжусь своего коммунистического прошлого". Думаю, это перекликается с моим фильмом: отрубленная голова с улыбкой говорит, что она и теперь ни о чем не жалеет и до сих пор влюблена.

– Как вы сегодня воспринимаете идеи Райха? Он безумец или гений?

​– Райх, конечно, не был безумцем. Он провел интереснейшее исследование о неотделимости физического и психического в человеке. Наука до сих пор пытается отделить тело от души и, когда вы заболеете, пичкает вас всякой химией. Никто не пытается понять, почему вы разболелись, и поэтому люди вынуждены прибегать к помощи чудотворцев и целителей. Райх доказал, что характер человека – в сущности, психическая структура, которую человек выстраивает, пытаясь обуздать свою животную природу. Но если человек не в состоянии контролировать свои импульсы, он попадает в беду – становится террористом, или неспособным контролировать свои эмоции любовником, или убийцей. Если человек все же контролирует себя через силу, то определенная часть этой энергии оборачивается против него и человек заболевает, умирает – просто потому, что не позволил своей энергии найти выход наружу. Именно так Райх рассматривал рак. Если теорию Райха применить к СПИДу или любой психосоматической болезни, то выяснится, что он вполне современный ученый.

В Америке Райх пытался "механизировать" свой труд, он изобрел оргонный аккумулятор – нечто вроде коробки, похожей на телефонную будку и состоящей из перемежающихся слоев дерева, пластика и металла, которая действует таким образом, что может улучшить ваше физическое и духовное состояние. Я сам испытывал действие этих аккумуляторов и могу сказать, что с человеком что-то происходит. Сложно объяснить, что именно – аккумуляторы показали себя очень полезными при лечении, но и крайне опасными.

– В ваших фильмах эротика всегда сопутствует политике. Чем обусловлена такая связь? Считаете ли вы сексуальную свободу самой важной из всех свобод?

– Разделение эротики и политики – мещанский прием. Одно из главных достижений Райха – размышления о том, в какой степени власть и политика эротизированы и насколько они представляют собой неправильным образом ориентированную сексуальную энергию. Секс, конечно же, не первая, но и не последняя человеческая потребность. В тоталитарном обществе не реализована главная потребность человека – он духовно задыхается. К тому же не может свободно передвигаться. Дыхание и движение – это основы человеческой свободы, а потом идут молоко, материнская любовь, любовь остальных и секс – как высшая форма наслаждения.

– Что, помимо эротики, может стать оружием в борьбе с тоталитаризмом?

– Первое, что делает человек, который оказывается в конфронтации с тоталитаризмом, – это проявляет чувство юмора. Тоталитарное сознание – это сознание слишком серьезных людей, которые считают, что, получив власть, они всего добились. Но если у вас нет чувства юмора – нет и гибкости, которая помогла бы сохранить то, чего вы достигли.

– В "Сладком фильме" эротические сцены соседствуют с документальными кадрами эксгумации трупов пленных польских офицеров, убитых в Катынском лесу. Странное сочетание…

– "Сладкий фильм" был задуман как картина об удовольствиях и красоте жизни. Но во время работы над фильмом в нем появились и менее приятные эпизоды. В конце концов фильм получился неким подобием диалога между противоречивыми понятиями. Мой фильм – эротическая фантазия о сексе и свободе, о сказочной стране, где текут молочные реки с кисельными берегами. Идеология коммунизма была построена на этом обещании счастливого будущего, где все будут питаться одними калачами. А коммерческая западная система – это тоже история о том, как изо дня в день живется все лучше и лучше, и идеал каждого человека – красиво одеваться, быстро ездить на прекрасных машинах, кушать пирожные в окружении ослепительных женщин и так далее. Я снимал "Сладкий фильм" с позиции жителя третьего мира – мира людей, оставшихся без родины, оказавшихся на корабле, который плывет по каналам Амстердама. В фильме звучит анархистская итальянская песня "Весь мир – это моя родина. Наш закон – это свобода". Вот этим космополитическим подходом, верой в то, что там, где я, – там и мой мир, и отличается "Сладкий фильм".

Один из мрачных эпизодов, которыми я мучился с детства, – это массовое убийство польских офицеров в Катыни – единственное массовое преступление, которое немцы могли продемонстрировать, поскольку его не совершили. Это было преступление-сирота, преступление без виновника. Мой фильм рассказывал о многих вещах, и мне казалось, что вполне уместно заняться и этим преступлением-сиротой – хотя бы для того, чтобы просто сказать: вот это происходило. Я нашел документальные материалы и включил их в ленту, использовал фрагмент эксгумации трупов. Критик Стенли Кавелл, говоря о моем фильме, приводил цитату из Ницше о художнике, который занимается самокопанием. Кавелл назвал меня человеком-эксгумацией, который пытается что-то выкопать из глубин человеческой натуры. Эта эксгумация трупов была формой поэтического послания: в нас скрываются ужасы, в мире полно преступлений, преступники не предстали перед судом.

Кстати говоря, я знаю, что советское Политбюро смотрело фильм несколько раз.

– Во многих ваших картинах присутствует русская тема. Что вас связывает с Россией, помимо интереса к литературе?

– Русская литература весьма широко была распространена в Югославии – может быть, и потому, что после Первой мировой войны и революции в стране было много интеллигентных русских эмигрантов. Меня всегда вдохновлял российский авангард начала века, Маяковский, Хармс, Олеша, Пильняк, Ильф и Петров, а также Гоголь.

В Белграде мы смотрели фильмы Довженко, Эйзенштейна. Своим студентам в Гарварде я показывал "Ангела" Андрея Смирнова, "Стачку" Эйзенштейна, "Летят журавли", мало кому известный фильм Калатозова "Гвоздь в сапоге". Это фантастический, смешной, прекрасный фильм, который был запрещен. Я обожаю Медведкина – "Счастье" и особенно "Чудесницу". Эта сцена, где доярка выступает в Колонном зале перед Сталиным… Интересно, что русская литература во многом выросла из сельского юмора. А у него есть одна особенность: люди смеются над теми, кто сильнее их. Это как раз то качество, которое помогло разрушить социализм.

– Поэтому героем вашего фильма "Горилла купается в полдень" стал столь гротескный персонаж – советский офицер, который влюблен в Ленина-женщину?

– Герой фильма – человек, преданный службе и своей военной форме, он без этой формы себя не представляет, поскольку считает, что форма "делает" человека. Он случайно остается в Берлине, где провел лучшие годы, и пытается как-то устроиться. Это разоренный город, где уже нет Берлинской стены, город, который, возможно, лишен души. Герой – что-то вроде исторического сироты. Падение и разрушение памятника Ленину работы Томского – это настоящие документальные кадры. На меня произвело впечатление то, что памятник был сделан так прочно из камня, железа и бетона, что его разрубали месяцами. Моя группа там работала только в то время, когда с Ленина снимали голову – а она, между прочим, весила три с половиной тонны. Ему в ухе просверлили дырку, сделали нечто вроде лоботомии. Нам удалось за несколько ящиков пива подкупить рабочих, и они разрешили снимать прямо со строительной площадки – мы были единственной съемочной группой, которую пустили близко. И вот мы этот исторический факт запечатлели. И внутрь этих документальных кадров мы включили нашего романтического офицера, который вел себя как местный коммунистический секретарь, говорил: "Руки прочь от истории!"

И вот нашего офицера в наказание за его безграничный комсомольский оптимизм преследуют эти ужасные сны, в которых появляется Владимир Ильич (эту роль действительно исполняет женщина). И в один прекрасный день Ленин предлагает офицеру брак, что того, естественно, смущает. Мне очень нравится эта сцена, где они вместе поют во сне "Вот и Варшава". Думаю, она снята достаточно нежно.

Перевод с сербского Йованы Георгиевски и Андрея Шарого