Семейно-географический видеопроект “Серый свет, или Путешествие с закрытыми глазами”. Морской путь по северным водам России и семейная память: ссыльные интеллигенты на фоне трех революций, двух войн, коллективизации и хрущевской оттепели.
Московский концептуализм нулевых как антропологический проект. Как работать с памятью, семейной и исторической? Какими способами можно говорить о скрытых зонах человеческого существования? Романтизм советского авангарда и его продолжение в современном метаавангарде. Психоделика и рациональный инструментарий "младоконцептуалистов".
Автор проекта “Серый свет” художник Аркадий Насонов, внук режиссера Владимира Мотыля, основатель группы “Облачная комиссия” и член группы "Медицинская герменевтика". Искусствовед Сергей Хачатуров и галерист Максим Боксер. Художники Иван Лунгин, Алина Глазун, Владислав Ефимов.
Ведет программу Елена Фанайлова
Елена Фанайлова: "Перелетный кабак" после технического перерыва открывается вновь замечательным событием – это художественный аукцион в поддержку проекта Аркадия Насонова "Серый свет, или Путешествие с закрытыми глазами". Это большое морское путешествие на север, это мог бы быть блокбастер, но при этом анимационный. Что еще важно, это семейная история, это пятеро членов вашей семьи…
Аркадий Насонов: Не пятеро, а гораздо больше, начиная с конца XIX века. Идея этого фильма появились лет десять назад, но тогда она еще не была оформлена. Она и сейчас не оформлена, и я так же не знаю, что получится. Я рассматривал старые фотоальбомы родственников и думал: какая красота, с этим нужно что-то делать. И так совпало, что я посмотрел фильм Лелуша "Вся жизнь", и картина натолкнула меня на эту идею. Весь фильм – это параллельные линии нескольких героев. Фильм длинный, и ты все ждешь объяснения, зачем они существуют параллельно, и проходят 10-е, 20-е годы, весь ХХ век… А фильм начала 70-х годов. И в некоем ретро-будущем – какие-то стеклянные сферы, как у Босха, люди в облегающих космических костюмах – потомки встречаются. То есть весь фильм как бы ни о чем, и только в конце ты понимаешь, что что-то начнется. Эта вся психогеография накладывается на реальное путешествие, которое произошло случайно, – меня позвали как художника в научную экспедицию. Этот сценарий у меня не складывался, а там я попал в аутичное состояние, и вдруг весь пазл сошелся. Я понял, что арктическое путешествие – это белые страницы, на которых написались эти все истории. Я вспомнил то, чего я не мог помнить.
Сергей Хачатуров: Это мне напоминает фильм нашего великого Хржановского Андрея Юрьевича "Полторы комнаты". Это тоже сентиментальное путешествие, только с Бродским, фильм тоже очень многослойный. Кстати, Илья Хржановский помогал там много делать в смысле анимации. Это параллельная история нашей памяти, очень личностная, очень трогательная, она затрагивает нервы нашей перцепции по отношению к прошлому. И в то же время это – художественно очень насыщенный и состоятельный проект. И выставка, которую мы сегодня здесь видим, это доказывает, потому что она тоже обволакивает этот мир каким-то облаком, и он будет существовать в этом пространстве облачных воспоминаний, тактильных касаний памяти.
Елена Фанайлова: Макс, как в вашем сознании галериста, коллекционера связывается проект "Серый свет, или Путешествие с закрытыми глазами" (очень романтическое название) с тем, что вы придумали аукцион в его поддержку?
Максим Боксер: Сама история вдохновляет, это действительно эпопея. И глядя на кадры трейлера, я невольно представлял историю своей семьи, как бы перебирал фотографии. Проект объединяет в себе очень много разнообразных жанров, но все это – Аркадий. А все вещи, которые мы видим, предоставлены его друзьями и коллегами. Совершенно очевидно, что, выбирая работы для выставки-аукциона, они представляли взгляд Аркадия, то, как эта вещь относится к нему. Когда мы перебирали, оформляли и развешивали все это, мы поняли, что это объединено личностью, Аркадий выступает здесь в роли невольного куратора.
Это парад трепетной солидарности
Елена Фанайлова: Можно ли сказать, что это парад московского концептуализма?
Максим Боксер: Это парад трепетной солидарности.
Елена Фанайлова: Конечно, но если говорить о фигуре автора, чем это объединяется?
Сергей Хачатуров: Я не считаю Аркадия Насонова концептуалистом, это немножко другой художник, куда более активно работающий со зрелищной и мифологической составляющей, которая не является негативной. У него, в отличие от концептуалистов, она, скорее, заряжена той самой утопией, которая еще не превращается в анти-. У Аркадия это настоящий романтизм. Даже не романтический концептуализм… И очень здорово, что в этой истории есть искреннее, детское, позитивное понимание мира, и в то же время сложная работа с естественнонаучной, реально исторической темой и фактурой.
Аркадий Насонов: Важная вещь, что начало "Облачной комиссии" – это 1992 год, репринтное издание, зазор между наукой и лирикой. Тексты этой книги – это как бы призма, через которую все идеи "Облачной комиссии" преломились, это точка отсчета.
Елена Фанайлова: Издание Главной геофизической обсерватории под редакцией "Облачной комиссии", Ленинград, 1930 год.
Аркадий Насонов: 1930 год, пилоты фотографировали облака и описывали их.
Сергей Хачатуров: Это рубеж, когда еще авангард был жив, два года назад только защитился Крутиков во ВХУТЕМАСе со своим "Летающим городом", и еще не было репрессий, еще не было тоталитаризма, и это строительство конструктивизма.
Аркадий Насонов: Репрессии уже начались, коллективизация…
Сергей Хачатуров: Но в 1930 году еще не стали тотальными.
Елена Фанайлова: Это пограничный момент, когда художники еще между свободой и несвободой. Основные сталинские постановления, которые заканчивают ветку авангарда, это 1932 год. А появление работ коллег в этой чудесной коллекции – насколько это характерно для художественной среды?
Максим Боксер: Это не очень характерно. Здесь больше ста человек, многие вещи ехали из других городов, некоторые ехали из других стран. Здесь и работы Кати Каменевой из Парижа, Ройтера из Нью-Йорка.
Аркадий Насонов: Америка, Германия, Франция…
Елена Фанайлова: Вы меня поражаете.
Максим Боксер: Мы сами поражены.
Аркадий Насонов: Все началось с того, что я разбирал свои архивы и подумал: может быть, это пустить в дело? Стал размышлять по этому поводу и решил привлечь кого-то из друзей. А потом круги расширялись, расширялись, не только друзья, но и коллеги, и так далее.
Елена Фанайлова: Я сказала бы, что это ветка не только романтическая, но еще и ироническая, там довольно много иронических работ.
Сергей Хачатуров: Это взаимосвязано, романтизм узаконил иронию в художественном тексте, иронические отношения были оформлены в самих манифестах романтиков. Ирония – ностальгия по бесконечности. Наоборот, когда ты думаешь об универсуме, то лучше занять позицию своей ограниченности, и ирония помогает выявить эту позицию, чтобы не впасть в карикатуру и не быть пафосным. А то, что все художники откликнулись на проект, который по своей идеологии очень позитивный, это здорово. Видимо, это тоже было мотивацией.
Аркадий Насонов: Это отличие романтизма и романтики, это разные вещи. Эдгар По назвал романтизм стремлением к смерти, это совсем другое, а романтика для нас – это 60-е годы, радиола…
Елена Фанайлова: И еще в этом проекте меня интересует ваша родня. Вы же внук Владимира Мотыля, автора "Белого солнца пустыни", и он один из героев вашего повествования.
Аркадий Насонов: Там в основном герой – отец. Предыдущий полнометражный фильм я снимал про деда на его последнем проекте, и когда у меня скопились уже 60 часов материалов, я понял, что это будет не просто фильм о фильме, а я решил адресовать фильм этой личности. Тем более случилось так, что он ушел из жизни, и уже после этого я сделал фильм о нем.
Елена Фанайлова: Ваша прабабушка, Берта Левина, была воспитательницей в колониях для беспризорников и детских домах. Где она работала географически?
Аркадий Насонов: Она была в ссылке вместе с дедом, с сыном, их ссылали на Север. В то время как ее мужа сослали на Соловки, их ссылали на Северный Урал, и она там работала, благодаря Макаренко, который договорился с НКВД, в колониях для беспризорников.
Елена Фанайлова: А прадеда почему репрессировали?
Аркадий Насонов: Он родился в Польше, но приехал в Россию как романтик, вдохновленный коммунистическим идеями. Когда у него родился сын, его мать поехала в Минск посмотреть на внука. Ее не впускали, и он пошел договариваться в польское посольство в Минске, на выходе из которого его без каких-то объяснений приняли, как шпиона, наверное, и отправили на Соловки.
Елена Фанайлова: Вы путешествуете на корабле, и вы заговорили о том, что у вас какая-то машина памяти вдруг включилась. Как это было? Вы начали видеть призраки своих предков, почему они появляются на этом пути?
Аркадий Насонов: Я в это время все обдумывал, писал закадровый голос, и начало складываться. Интересно то, что я на островах находил предметы: допустим, на острове Вилькицкого я нашел метеокнигу для заполнения, дневник метеоролога с каталогом условных обозначений метеоявлений, он датировался годом смерти Сталина – 1953-м, и я писал в это время про 1953 год. И меня начали преследовать совпадения, синхронизация. Я находил стреляные гильзы, лампочку 1961 года и вспомнил историю, как отец был на Красной площади, когда там выступал Гагарин. Все детали путешествия меня наталкивали на сюжеты.
Елена Фанайлова: А отец там как появляется?
Аркадий Насонов: Он персонаж сновидений всех героев фильма. Я получил фамилию Насонов от него, это связано со сном, и он такой персонаж, который соединяет все линии.
Максим Боксер: Из картин художников, представленных на аукционе, к сновидениям ближе всех, конечно же, работы Аркадия, которых здесь больше 20-ти. Потом Ануфриев, Звездочетов, Литичевский, Корина, Дубосарский…
Елена Фанайлова: Все их сюжеты далеки от социалистического реализма.
Сергей Хачатуров: Это поколение, которое активно работало, начиная с 90-х, и сегодня продолжает.
Елена Фанайлова: Рассуждая с точки зрения человека, который далек от современного искусства: я ничего не понимаю про этих людей. Расскажите нам про них немного, про подход этого поколения к действительности.
Сергей Хачатуров: Здесь столько имен, что, я думаю, они не могут объединиться единой стилистической программой. Можно выделить какие-то акценты, но это не концептуализм. Социализм мы оставляем за скобками, это совсем некорректно. Это 90-е, нулевые, 10-е, и здесь другие акценты. "Мухоморы", Звездочетов, "Облачная комиссия", Пепперштейн – это совсем другая поколенческая тема, кони не связаны с концептуализмом как наследники. Это было бы немножко обидно – получается, что они как будто бы апологеты этого движения.
Елена Фанайлова: Я думаю, что это не обидно, они просто взяли метод внутренней критики, который у классических концептуалистов был по отношению к крупным формам, идеологических формам в том числе. Концептуалисты поколения 90-х эту внутреннюю критику по отношению к предмету рассмотрения оставляют себе, но предметом рассмотрения оказываются уже другие вещи, не "Слава КПСС". Не Комар и Меламид с их критикой крупных паттернов социалистического плакатного искусства, а люди поколения 90-х и нулевых работают уже с более тонкими материями, с материями повседневности, отношений человека и науки.
Владислав Ефимов, художник: У меня немного работ, которые можно повесить на стенку или выставить как вещи, поэтому я выбрал это из относительно старой серии "Поступательное движение". Это была выставка, там были объекты, видео, она была сложная, о поиске художественных идей. И, естественно, некий футуризм… ретро я не назвал бы, конечно. Впрочем, там, где есть фактура, мы всегда употребляем слово "ретро", и понятно, что любая фактурная вещь уже выглядит несколько устаревшей, приятно устаревшей. То есть это иллюстрации, скорее, к моим видео, посвященным поиску художественных идей, этой взаимосвязи, этого языка. И так как меня заботят вопросы формы и визуальности, то одна из таких картин здесь.
Главное и самое удивительное, что они во многом имеют позитивный вектор, несмотря на крах страны
Аркадий Насонов: "Медицинская герменевтика" появились "на рубеже 80-90-х, на развале, "Облачная комиссия" – в 1991-м, когда страны уже не было. То есть одна страна исчезла, а вторая еще не появилась. Это момент пустоты.
Сергей Хачатуров: Пустоту обсказывали и концептуалисты 70-х, пустотный канон концептуализма сформулирован классиками этого направления.
Аркадий Насонов: Но тогда окружающая ситуация была незыблема.
Сергей Хачатуров: Если там очевидная критика концептуализма, то здесь – отложенная критика, что похоже, скорее, на театр абсурда Льюиса Кэрролла или обэриутов, которые очень много вдохновляли это поколение. Туда можно отнести и Вадима Захарова, лимерики, скетчи, пластические, языковые, не являющиеся громоздкой конструкцией, как, например, инсталляции Ильи Иосифовича с Эмилией, которые тебя придавливают. Хотя и там есть очень интересное пространство, тем не менее, это все-таки тяжелое искусство. А искусство 90-х и новое поколение – тоже вроде концептуалисты, но уже другие. Главное и самое удивительное, что они во многом имеют позитивный вектор, несмотря на крах страны. Может, это и хорошо, что крах случился, это для меня абсолютно очевидно.
Елена Фанайлова: Я еще сказала бы, что если концептуалисты первой волны, классические концептуалисты, все-таки работают с тотальным, там есть тотальные проекты, инсталляции, то концептуалисты 90-х и нулевых отказываются от тотальности, они уходят в частные зоны, в том числе и в зоны семейной памяти. Именно поэтому важно разбираться с этим не с "Архипелагом ГУЛАГ" под мышкой, а на уровне семейных фотографий, легенд, документов.
Аркадий Насонов: Мы как-то говорили с Ануфриевым по поводу 80-х, и он точно заметил, что все уходит к Лоренсу Стерну, Лиру.
Елена Фанайлова: "Сентиментальное путешествие".
Максим Боксер: В процессе сбора этой выставки были совершенно неожиданные истории. Когда Гоша Острецов узнал, что собирается аукцион, он сказал: "Старик, у тебя же есть работа моя, пожалуйста, поставь ее для Аркадия". И удивительным образом она, на мой взгляд, перекликается с тематикой фильма. Потому что здесь тоже есть отсылки к фотографии, к путешествию.
Елена Фанайлова: Макс, вы же, с одной стороны, занимаетесь Серебряным веком, а с другой – концептуализмом именно в этих его нежных проявлениях. Расскажите нам об этом немного.
Максим Боксер: Это, скорее, мои дружеские отношения с художниками, мое хобби. Выставок, которые я организую, в частности, здесь, в "Перелетном кабаке", много, в них нет ни системности, ни серьезной коммерческой задачи, это, скорее, вещи клубного плана – для художников, для себя. Это примерно то же самое, что кино Аркадия, это ностальгия по тем выставкам, которые я не застал, квартирного типа, где сами авторы очень многое определяют и принимают участие практически во всем. Не могу сказать, что это в чистом виде галерейная работа, а если да, то очень смягченный вариант, который мне лично доставляет колоссальное удовольствие, как, я надеюсь, и всем нашим друзьям, посетителям, гостям. И число задействованных людей увеличивается, что мне тоже очень приятно.
Алина Глазун, художница: Фокус моего художественного интереса – это психоделичность материального мира, его непредсказуемость, безумство. Я работаю с найденными объектами, и очень часто это предметы эстетической периферии, то есть это могут быть уродливые садовые скульптуры, материалы с довольно агрессивной визуальностью, тактильностью, например, искусственный мех. Я миксую этот материал с традиционным хрусталем, который куплен в городе Гусь-Хрустальный. В моих работах нет сюжета, нарратива, конкретной истории, но всегда есть образный круг, из которого можно сложить что-то материальное, трехмерное, как пятно теста Роршаха, где каждый человек видит то, что хочет, в зависимости от своего бэкграунда, интересов и представлений.
Елена Фанайлова: Галерея "Перелетного кабака" – уникальная история, которая при всей своей мягкости и уюте порождает невероятный проект – 100 художников в поддержку фильма "Серый свет", а это уже претензия на тотальную инсталляцию, в этом есть честолюбивый замах.
Максим Боксер: Изначально казалось, что это очень простой, небольшой проект. Но с того момента, когда появилась такая реакция, внимание и отклик сообщества, это стало совершенно отдельным явлением, дай бог, не единичным. У многих есть нереализованные проекты, мечты, которые невозможно воплотить, хотя бы по материальным соображениям, и цеховая солидарность могла бы быть краудфандингом для других художников.
Цеховая солидарность – это событие, которое сейчас вышло на поверхность
Иван Лунгин, художник: Цеховая солидарность – это событие, которое сейчас вышло на поверхность, и мы можем о нем говорить. Когда это происходит кулуарно и подковерно, это, естественно, не замечают. Хорошо, что это становится гласным, потому что это может получить развитие. Я несколько месяцев назад думал делать аукцион, и может быть, создавать фонд взаимоподдержки художников.
Елена Фанайлова: Подобные практики существовали в истории искусств? Может быть, во времена авангарда было что-то подобное?
Сергей Хачатуров: Существовали практики такого цехового дружества, собирание выставок ради большой программы, можно привести много примеров… Интересна последовательная деятельность Максима Боксера по созданию этого цехового братства. Мне посчастливилось посещать его выставки, аукционы, читать лекции, темы презентаций были – космизм, метафизика, и очень многие художники там тоже участвовали.
Елена Фанайлова: Каким образом чистая идея космизма связана космизма с авангардом, который буквально строит на наших глазах этот самый новый мир? Аркадий, для вас это тема критической рефлексии человека, который уже видел, как мир распадался? Или все-таки элемент чистой романтики присутствует, есть азарт и мальчишеская вера, что есть "Два капитана", море, космос, и это лучше всего?
Аркадий Насонов: Критиковать можно что угодно, и сложно отключить критическое сознание, тем более это уже заложено, это программная составляющая концептуализма, и критика критики, и так далее, тут можно бесконечно надставлять какие-то метапозиции к окружающим. Но тут важен этот зазор – что-то должно вдохновлять, и одновременно ты должен отстраняться. Из этого черпается энергия для продвижения истории вперед.
Сергей Хачатуров: Это понятие автореферентности современного искусства, когда оно само в себе заключает критический потенциал. Оно и утверждает, и ставит под сомнение.
Елена Фанайлова: И этим оно отличается от тоталитарного искусства прежде всего.
Сергей Хачатуров: И от академического, от старинного тоже. Но здесь очень важно, что есть интересное интерпретационное облако, которое не тянется с Советского Союза. Мы только что вспомнили жанр фэнтези, который связан еще с Чаяновым, Одоевским, Погорельским, они были у истоков. И Жюль Верн тоже, это не обязательно только советский космос. Советский космос – это, скорее, Пелевин.
Аркадий Насонов: Лучше назвать это фантастикой, потому что фэнтези – это все-таки другое.
Сергей Хачатуров: Да, более корректно назвать – научная фантастика. А советский космос и рефлексия по его поводу – это для меня все-таки постмодернизм, постмодерн, который немножко исчерпал себя, потому что он апроприирован властью. И в собранных здесь художниках, и Аркадии мне нравится все-таки не постмодернистская стратегия советского космоса, который может быть объектом только очень чернушной иронии. Как "Омон Ра" у Пелевина, хороший роман того времени. Сейчас это читать уже невозможно. А здесь это, наоборот, прорывание, как фильм "Через тернии к звездам", мне нравятся эти фильмы, "Москва – Кассиопея". Наивные детские фильмы, но при этом интересно, что они заставляют сложно думать о советском мире, о людях, которые там жили. Когда мы начинаем идентифицировать всю эту эпоху, это другая крайность, с минусом, со злой властью, тогда получается, что мы все равно встаем на позиции нашего официального курса, он это же тоже берет как идиому. Получается, что он атрофирует у нас и стремление к борьбе, к активному поведенческому жесту, превращает нас в манипулируемых существ, атрофирует идею ответственности, потому что все плохо.
Елена Фанайлова: То есть проект Аркадия и то, что мы наблюдаем на выставке…
Аркадий Насонов: Это личная история. И, кстати, режиссер фильмов, которые ты упомянул, Ричард Викторов, снимавший очень личные картины. Его первые три или четыре фильма – о войне, он же ребенок войны, в подростковом возрасте оказался на фронте. Потом он переключился, ушел в космос. Это потрясающие фильмы.
Владислав Ефимов: Эта некая душевная бессловесность и роение художников сейчас очень важно. Оно важнее, чем все художественные смыслы и политические и институциональные установки, которые нам всегда пытаются навязать. На нас всегда пытаются давать, сделать из художников либо украшение для буржуев, либо что-то абсолютно излишнее, побочное и гадкое. Я за то, чтобы искусство существовало самостоятельно, отдельно и говорило с нами на своем языке, а мы будем учиться этому языку.
Максим Боксер: Я хотел бы поблагодарить всех участников этого большого проекта и тех, кто нам помогал. Коллега Аркадия, Юля, продюсер фильма, потратила много времени на сбор, анализ этой коллекции, оформление. Наши партнеры по данному проекту – это аукционный фонд "Литфонд", взять на себя всю бухгалтерию и прочее мы, к сожалению, не смогли. Спасибо электронной площадке "Бит Спирит", которая разместила это на своих онлайн-торгах, без чего в современном мире невозможно.
Аркадий Насонов: Нужно поблагодарить художников, передавших все эти работы, благодаря которым это мероприятие происходит. В любом случае оно состоялось в виде уютной выставки, уже, а результаты аукциона – это уже дело десятое. Спасибо всем друзьям и коллегам.
Сергей Хачатуров: А мне нравится то, что здесь воскрешается понятие – намадическая какая-то тема – перекати-поле, кочевники, ризомы. За этим будущее. Сейчас быть диктатором и навязывать даже очень агрессивную критическую концепцию – это "олд фэшн", а здесь есть пространство воздуха – "Облачная комиссия", которая дает возможность каждому из присутствующих самому быть художником. Я думаю, что фильм тоже будет построен не линейно-нарративно – из точки А тянуть до точки Б, а он будет тоже с облачными структурами. И за этим будущее, мне кажется, мне это близко с точки зрения понятия метамодерн. Не постмодерн, а именно метамодерн, то есть между. Ты в этих клапанах, карманах, зазорах сам начинаешь собирать свой проект. Тебе дают как будто бы части конструктора, а ты уже ответственен. Тебе не навязывают, ты не становишься потребителем готовой матрицы, а сам собираешь этот проект. Это очень круто, и для меня это состоятельно еще как художественное послание, а не просто как благотворительная тема.
Елена Фанайлова: В этой истории есть два важные составляющие: первая – это, конечно, солидарность художников, а вторая – пространство самой выставки, которая нам показывает последнее прекрасное поколение концептуалистов, отличие которых от классиков концептуализма заключается в том, что эти люди заняты собственной антропологией, человеческим, человеческой составляющей искусства. И поэтому иногда эти работы выглядят минималистичными или не вполне серьезными, но в целом это впечатляющая картина состояния современного искусства.
