Среди "толпы героев" (как остроумно выразился историк Евгений Анисимов) крайне редко попадаются люди, одним движением повернувшие ход современной им истории. Да еще и люди не во власти, а из самого что ни на есть народа. И уж совсем в диковинку те, кто и не совершил задуманного поступка, а только отважился на него.
Исполнилось 80 лет Эдуарду Кузнецову, тому самому "самолетчику", с дела которого поворотилась и пошла еврейская эмиграция. Сам того не предвидя, он принес себя в жертву "третьей волне", хотя планировал со своими подельниками столь малое – просто вырваться на Запад.
У хора, однако, были собственные виды на судьбу героя.
Из всех диссидентов Кузнецов, вероятно, самый необычный. После развала Советского Союза только ленивый не упрекал правозащитников в том, что дело их жизни ушло в песок, что жертвы их были напрасны, что из нескончаемых разговоров о справедливости и гражданских правах не выросло никакой конструктивной политической программы строительства нового общества. Горбачёвская перестройка, мол, пришла "сверху", нежданно и не спросясь, как будто и не было многолетнего общественного движения, от площади Маяковского до Хельсинкской группы.
Как бы то ни было, но этого упрека (в трате времени на разговоры) бросить Кузнецову не может никто. Ни тогда, ни полвека спустя. После школы он сам попросился в армию, прослышав от военкоматовского лейтенанта, что идет набор для отправки в Польшу или Германию: хотел бежать через границу. Сорвалось, отслужил в России.
Я лично считал так: чем более резко антисоветское – тем лучше
С самого начала был юношей радикальных точек зрения. В 1958-м осуждал Пастернака "за слабину" (отказ от Нобелевской премии), площадь Маяковского воспринимал как "один из участков борьбы. Запрещают – значит нужно делать, независимо от того, как я сам к этому отношусь... Да и стихи интересовали меня постольку, поскольку в них был социальный протест. И с самого начала встал вопрос: ну, стихи – а дальше что?" (Здесь и далее цитаты взяты из большого интервью Кузнецова Людмиле Поликовской для книги "Мы предчувствие... предтеча...", Москва, 1997 г.)
Учился на философском факультете, после первого курса перешел на заочный: мать получала копейки.
Стремительно созрев от страстных сходок "на Маяке", он столь же неудержимо эволюционировал в сторону радикального активизма.
Были домашние выставки (Оскара Рабина, Евгения Кропивницкого), квартирные семинары, человек на двадцать, с докладами – о югославском опыте, об анархо-синдикализме, о колхозах, была подготовка самиздатских журналов ("Я лично считал так: чем более резко антисоветское – тем лучше"), создание подпольной организации, а вскоре – план убийства Хрущева на проспекте Мира. Стрелять собирался не сам, ходил выбирать подходящую точку.
"Мы понимали, что правление Хрущева чревато третьей мировой войной. И мы не ошиблись: через год был Карибский кризис".
В 1961-м Кузнецова арестовали, но обвинение в подготовке теракта "против одного из членов правительства" следствие замяло, сосредоточившись на "подпольщине и листовках". В лагере он "окончательно сформировался, расстался со своими ревизионистскими иллюзиями, стал принципиальным и жестким антисоветчиком, с полным неверием в то, что Россия в ближайшем будущем может как-то измениться".
После лагеря Кузнецов пытался эмигрировать, сперва официально, подав заявление в ОВИР. Третья волна еще не начиналась, отъезд для большинства был в диковинку и пугал. Это была пора, о которой Наталья Горбаневская позднее говорила: до моей посадки (декабрь 1969-го) об эмиграции не думал никто, а после моего освобождения (февраль 1972-го) говорили уже все. За это время и случился "поворот" Кузнецова. "В правовые (пути), – объясняет он в интервью, – я никогда не верил. (…) История всерьез движется только через драму, через кровь. Правовой путь – это слишком длительно и весьма сомнительно. А меня должны были со дня на день арестовать".
15 июня 1970 года группа из 12 человек (ленинградцы и рижане) должны были сесть на ленинградском аэродроме Смольное (ныне Ржевка) в 12-местный самолет АН-2 и мирно прилететь на нем в Приозёрск как обычные пассажиры. Приземлившись, собирались связать и вынести из самолета двух летчиков (не нанеся им никаких увечий), взять на борт четверых друзей (добравшихся в Приозерск поездом) и лететь в Швецию: один из группы, Марк Дымшиц, был когда-то военным и гражданским пилотом.
Заговорщики ничего совершить не успели: их арестовали утром на летном поле Смольного, при подходе к трапу. Четверых взяли той же ночью в лесу у костра под Приозерском. "Несомненно, – написал тогда академик Сахаров, – весь этот план был авантюрой и нарушением закона, за которое его участники должны были понести уголовное наказание. Однако всё же их планы были не столь тяжёлым преступлением, как то, в котором арестованные были обвинены на суде. Опасность для лётчиков была минимальной, а посторонних пассажиров, жизни которых могло бы угрожать похищение, вообще не было. Захват самолёта предполагался на земле – таким образом, это не было бы воздушным пиратством. И уж, конечно, их действия не были ''изменой Родине''.
Прокурор на ленинградском суде в конце декабря 1970-го предложил, как это было названо женой Кузнецова Сильвой Залмансон, "снять головы за несодеянное". Судебная коллегия горсуда приговорила: Кузнецова и Марка Дымшица к смертной казни, Михаила Бодню, Израиля Залмансона, Бориса Пенсона, Сильву Залмансон, Анатолия Альтмана, Арье Хноха, Алексея Мурженко, Юрия Федорова и Иосифа Менделевича к срокам от 4 до 15 лет строгого, усиленного и особого режимов.
Волна протестов на Западе против жестоких приговоров всего лишь "за намерение", возможно, не привела бы к смягчению участи. Вероятно, сыграл немалую роль жест испанского диктатора: 30 декабря генералиссимус Франко отменил смертную казнь приговоренным в Бургосе. Советским властям не захотелось прослыть свирепее Франко. Кузнецов и Дымшиц отделались 15-летними сроками. Но задачу свою они сочли выполненной. Дело самолетчиков открыло массовый отъезд евреев и русских немцев. "Не исключено, – говорил Кузнецов Федорову тогда же, – что наш провал окажется полезнее для еврейского движения, чем успех".
Из 15-летнего срока прошло чуть больше половины, и в 1979 году Кузнецова вместе с четырьмя другими политзаключенными обменяли на провалившихся советских разведчиков. Перспективы Эдуарда Семеновича на Западе можно было назвать безмятежными, но почивать на лаврах он не собирался: изъездил полмира с выступлениями, выпустил в Иерусалиме страстный "Русский роман" (в большой степени автобиографический), семь лет проработал начальником Русской службы новостей на Радио Свобода в Мюнхене, вместе с Владимиром Буковским и Владимиром Максимовым создал в Париже Интернационал сопротивления, проводил различные акции против советского вторжения в Афганистан, вывозил оттуда пленных, забрасывал газеты.
В 1991-м на деньги британского медиамагната Роберта Максвелла создал и возглавил в Израиле русскую газету "Время", порвал с ней и основал "Вести" (она вскоре стала газетой номер один в стране), в 1999-м организовал агентство "МИГ-ньюс", а в 2003-м стал главным редактором литературно-художественного альманаха "Нота Бене".
В толпе героев Эдуард Кузнецов никогда не теряется, но и не спешит непременно быть на виду. Его амплуа другое – поворотчик.
Иван Толстой – журналист Радио Свобода
Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции
