Николай Голованов и его время : [в 2 книгах] / ред.-сост., авт. коммент. и прил. Ольга Захарова, Алексей Наумов; науч. ред. Марина Рахманова. – Челябинск: Авто Граф, 2017. – Книга 1.

Начну с занимательной графологии: Крупная талантливая натура, очень умный, на него можно опереться. Есть твердое начало. Нервность, но здоровая, не переходящая в психопатию. Человек много работает над собой. Вечная спешка во всем. Не марксист. Интерес к искусству. Наклонность к старым традициям. Богатый внутренней жизнью, из-за этого тяжелый в жизни. Богатая логичность ума. Большая эмоциональность. Внутренний надрыв. Ко всему подходит не просто. Вот такую характеристику Николая Голованова составила по его почерку харьковский графолог Ивановская в 1932 или 1933 году.

Николай Голованов – ровесник Прокофьева, они и умерли друг за другом, но судьбы их, конечно, непохожие. Прокофьев – вундеркинд, старлетка мировой сцены, знаменитый композитор, крепко подумавший и выбравший несвободу. Голованов – сын Серебряного века и Русской православной церкви, выдающийся дирижер, сподвижник Станиславского по его оперным штудиям, один из отцов "советского ампира" в Большом театре, явный русофил и тайный вагнерианец, музыкант с дирижерской палочкой в одной руке и крестом распятия – в другой, коллекционер живописи и муж Антонины Неждановой. Дирижерская манера Голованова безошибочно узнаваема; пожалуй, если искать ему пару по Плутарху, то очень подходит Герберт фон Караян: обоим свойственны запредельно медленные темпы и демонстративная величавость. Оба дирижера любили громоздкие оперные постановки и недружелюбно относились к авангарду. Например, Голованов поставил в 1923 г. пародию на Мейерхольда – "Севильского цирюльника дыбом", в котором женщины пели мужские партии (Нежданова – Альмавива), а мужчины – женские.

Голованов был незаурядным композитором. Он написал примерно две сотни романсов на стихи русских поэтов (от классиков до современников – как официозных, так и гонимых) и европейских символистов. Достаточно обширно головановское наследие в области духовного пения, работал он над ним во времена советские, то есть писал "в стол". Сейчас от сочетания "православие + государственность + советскость" просто тошнит, но мне не хотелось бы упражняться в остроумии. В конце концов, Голованов жил в те годы, когда дамоклов меч внезапной и беспричинной расправы разил, не переставая, а степени казенного лицемерия были весьма высокими. Вполне естественно, что Голованов нуждался в надежном собеседнике, ведь Господь – не священник – с докладом не побежит! Отношения между музыкантом и властью ярко иллюстрирует эпизод: Голованов родился 9 января 1891 г., то есть 21 января по новому стилю. С 1924 г. этот день стал траурным по смерти Ленина, и Голованов без оговорок отмечал и указывал 22 января.

Наиболее яркие образцы хорового творчества музыканта близки религиозному модерну Щусева, Нестерова и великой княгини Елизаветы Федоровны. Голованов вспоминал, как они играли с М.Нестеровым в 4 руки на громадном белом рояле Николаевского дворца в Московском Кремле для прекрасной вдовы взорванного революционерами великого князя. Нестеров расписывал собор Марфо-Мариинской обители, основанной Елизаветой Федоровной, а Голованов служил там регентом.

Симфонические его сочинения написаны не для звучания под церковными сводами, Голованов не чуждался символистских пряных изысков. Он был автором прелюдии к "Саломее" Оскара Уайльда, которую ставили в Малом театре в 1917 году, – чудесного опуса с ориентальными мотивами, солирующими гонгом, арфой, фортепиано и скрипкой, вагнеровской мощью и мюзик-холльными мелодиями. Голованов ставил "Прекрасную Елену" Оффенбаха и "Гейшу" Джонса; если послушать друг за другом музыку для "Саломеи" и что-то из наследия Гершвина, то можно уловить общий ритм эпохи.

Дипломной работой Голованова в Московской консерватории (класс С.Василенко) была опера "Принцесса Юрата" (1914, премия в 1000 руб.), в основу ее либретто положена балтийская легенда о принцессе Юрате, жившей в подводном замке и полюбившей рыбака Каститиса, вопреки пожеланиям богов. Боги разлучили пару, Юрата заключена в подводном замке, она плачет, и ее слезы выносит на берег в виде кусочков янтаря, которые Голованов превратил в жемчужины. Интересно, что симфоническую поэму на тот же сюжет несколько раньше писал Чюрленис. Музыка оперы порою носит ученический характер, в ней сильно влияние Римского-Корсакова и его вагнеровских адаптаций для русского слушателя. Молодость композитора побуждает переносить эти тяжеловесные мелодии едва ли не на арену цирка. Еще более интересной для истории музыки начала ХХ века представляется близость почерка Голованова и Равеля, учитывая увлечение француза русской музыкой, в первую очередь Мусоргским. Во всяком случае, список важных для себя композиторов Голованов составил следующий: И.С.Бах ("монументальность"), Мусоргский и Римский-Корсаков (опера), Вагнер и Чайковский (симфонические способности), Дебюсси и Равель ("тонкость и элегантность").

Интерес к музыке у мальчика из крестьянской семьи, только-только перебравшейся в Москву, появился рано. Голованов вспоминал уличный оркестр на Тверской, дирижера – властного старика-немца, похожего на адмирала Нахимова, играли песенку "Теща". В 1900 г. девяти лет он выдержал конкурс среди 360 мальчишек и поступил в Московское Синодальное училище. Синодальный хор был одной из московских достопримечательностей того времени, наряду с Третьяковской галереей, Большим и Художественным театрами. – За свою жизнь Голованов так или иначе соприкоснулся с ними со всеми.

Почти сразу его поставили исполатчиком – солистом хора. Голованов запомнил, как во время исполнения оратории Рубинштейна "Вавилонское столпотворение" дети стояли в самом органе Большого зала Консерватории. По окончании училища Голованова взяли в консерваторию, одновременно он остался помощником регента и преподавателем в Синодальном. В 1913 г. Синодальный хор гастролировал в Германии, на берлинском концерте заболевшего регента Данилина заменил Голованов. После концерта император Вильгельм наградил его орденом "Красного орла" (как и Станиславского), а дирижер оставил портрет Гогенцоллерна: маленький рост, усталое, помятое лицо, потухшие глаза, сухая рука в белой перчатке, облезлые усы (позже и на родине Голованов встречался и с другим тираном схожей внешности).

С октября 1915 г. Голованов служил в Большом театре, сперва – помощником знаменитого хормейстера Авранека, а с 1919 г. вошел в состав Директории, управлявшей театром, и стал дирижировать спектаклями. Музыкальная жизнь первых пореволюционных лет, впрочем, как и всякая другая, была достаточно бурной: Халтуры и концерты: Смоленск – крупа, Вологда – масло. Отдельный вагон. Пулеметы. Заградительный отряд. Чрезвычайный вагон. Игра в бильбоке; "рубит" Мигай, воровство дров у машиниста.

Голованов вел русскую классику, гораздо реже – европейскую ("Кармен") и современную отечественную оперу ("Любовь к трем апельсинам" Прокофьева и "Тихий Дон" Дзержинского); дирижировал он и балетами, в том числе во время гастролей А.Дункан на сцене Большого театра в 1921–1922 гг. История отношений главного театра страны и Голованова, служившего в нем главным дирижером (формально или фактически), полна драматических поворотов: трижды он приходил – трижды его изгоняли. В первый раз в 1928 г. за "головановщину". Дирижера заклеймили "барином, тираном, ретроградом", а заодно и "черносотенцем". Учитель его – Василенко процитировал Голованова, что "Борисом Годуновым" должен дирижировать русский дирижер (постановку осуществлял Арий Моисеевич Пазовский). Голованова прогнали из театра и консерватории, но в театр он вернулся в 1930 г., после заступничества наркома просвещения РСФСР Бубнова.

Второе изгнание случилось в 1936 г. вскоре после премьеры "Тихого Дона". Голованов крайне неохотно взялся за постановку и фактически переделал слабую оркестровку автора. В общем, отношение Голованова к новой советской опере характеризует краткая оценка в календаре "Любови Яровой" Энке: Ужас. Предполагались парижские гастроли во время выставки 1937 г., и Голованов настойчиво предлагал везти "Сказание о граде Китеже", а вовсе не "Тихий Дон". Директор театра Мутных и дирижер Самосуд сетовали, что Большой театр – последний оплот православия и старых монархических традиций.

В тот раз Голованова вернули в ГАБТ двенадцать лет спустя, в 1948 году, – после скандала с оперой В.Мурадели "Великая дружба" ("Чрезвычайная комиссия"). 5 января 1948 г. была премьера с Политбюро, потом три заседания ЦК партии, доклад Жданова, 34 выступления, вскоре руководство театра поменяли: в мае Голованов стал главным дирижером и вновь взялся за Мусоргского с Римским-Корсаковым. Третья отставка случилась в мае 1953 г., совсем незадолго до смерти музыканта – 28 августа 1953 г., и была, в общем, ожидаемой. В 1950 несчастный, как писал в дневнике-календаре Голованов, он потерял жену – Антонину Нежданову, друга – Николая Мясковского, а затем случились плеврит и инсульт. Работать в оркестровой яме после этого Голованов не мог или не хотел, исполняя лишь административные функции. В мае 1953 г. дирижера отправили на пенсию: Ссылаясь на болезненное состояние, последние три года Н.Голованов не дирижирует спектаклями, не ведет никакой репетиционной и педагогической работы и по существу перестал руководить творческой деятельностью театра (письмо министра культуры П.Пономаренко Г.Маленкову от 24.04.1953).

Голованов не замыкался лишь в стенах Большого театра. С 1919 г. началось его сотрудничество со Станиславским: в 1919–1925 и в 1938–1948 гг. он был музыкальным руководителем Оперной студии Станиславского (позже – театра его имени). В 1930 г. Голованова назначили дирижером Московского радиоцентра, и он фактически создал оркестр и музыкальный театр на советском радио, много и охотно записывался на грампластинки и кинопленку. В 1952–1953 гг. его как раз укоряли в том, что на радиозаписи сил у него хватает, а на Большой театр – нет.

В студии Станиславского и на радио Голованов не выглядел таким уж "ретроградом": дирижировал операми Крюкова, Зильбера и Дехтерева; а секретариат ЦК ВКП(б) констатировал, что в первые пять месяцев 1946 г. на 18 концертах Радиокомитета в 13 звучала только западная музыка.

Наконец, Голованов был многолетним верным аккомпаниатором своей жены – оперной примадонны Неждановой. Познакомились они в 1915 г., Нежданова заинтересовалась автором "Юраты": Голованов уколол ей глаз. Она была большой личностью: сценическому мастерству училась у Сулержицкого, восхищенный философ Лосев посвятил ее Травиате пространное эссе. Голованов и Нежданова так и не расставались до смерти певицы в 1950 г., и дирижер записал в "Автобиографической хронике": Самый несчастный день в моей жизни: в 4.48 утра скончалась великая русская артистка, гордость и слава нашего искусства.

Нежданова была сильно старше своего спутника, конечно, отношения их были весьма церемонными, проживали они в разных квартирах, а в 1953 г. на суде по введению в наследство представитель Мосгорфинуправления заявил, что иск Голованова о признании его мужем Неждановой не подлежит удовлетворению за недоказанностью брачных отношений.

Долгие годы они жили в специально построенном кооперативном доме артистов Большого театра в Брюсовом переулке: Встреча Нового года у нас: Пирогов, Катульская, Максакова. Ряженые, хождение по квартирам. Сейчас там существует музей-квартира Голованова, где выставлена часть его примечательной коллекции изобразительного искусства (всего около 500 работ): Айвазовский и Врубель, Верещагин и Головин, Бенуа и Поленов, Сомов и Судейкин, Репин и Бурлюк, даже такая диковинка – копия Боттичелли (Лувр, Париж), исполненная футуристкой Любовью Поповой.

В музее представлено коллекционное наследие Голованова, а в книге – литературное. В основном, опубликованы записи, сделанные им в последние годы жизни: мемуары о коллегах, автобиографическая хроника 1946–1953 гг., эпизодические, но пространные дневники или попросту случаи – анекдоты. Хроника очень ценна для изучения концертного репертуара в СССР периода позднего сталинизма. Не могу не привести здесь программы главного праздника тех лет: Большой театр. Торжественный правительственный концерт в честь 70-летия И.В.Сталина. Присутствуют также все коммунистические партии мира. А.Александров. "О Сталине мудром" и "Святое ленинское знамя" (сводный хор 600 человек), оркестр ГАБТа; Блантер "Песнь о Сталине", солисты – все баритоны и басы ГАБТа, хор и оркестр. В заключение – Дунаевский. "Песня о Родине", все работники искусств, хоры и национальности (запевала Рейзен).

Снова появляется Сталин на страницах книги в виде державного трупа: Ночью я был вызван в Комитет по делам искусств, и мы продумали программу и чередование оркестров. Я настоял, ссылаясь на похороны Ленина, чтобы звучали хоры, благодаря чему могли принять участие и солисты ГАБТа в Lacrimos`e Моцарта и в Reverie Шумана (сопрано пели закрытым ртом).

Прощание с тираном категорически не понравилось любителю пышных постановок Голованову: По-настоящему надо было поместить тело вождя на Красной площади на мавзолее, осветить все факелами, и миллионы имели бы возможность поклониться праху Сталина. Но все так были потрясены и растеряны, что организация похорон оказалась ничтожной. На улицах меня поразили какие-то подростки-гамены. Темные подозрительные элементы чувствовали себя как рыба в воде, конечно, воровали, снимали в толпе часы, и вообще какая-то распущенная стихия вышла на волю.

Как известно, вместе со Сталиным умер и Сергей Прокофьев, ровесник Голованова. В последний раз они встречались дня за три до кончины композитора: обсуждали постановку в Большом театре балета "Каменный цветок". Несмотря на критику Прокофьева после 1948 г., Голованов, по возвращении в ГАБТ, загорелся идеей спектакля. 24 июня 1949 г. сотрудники театра овацией реагировали на прослушивание музыки. Голованов оставил отрывочные, но выразительные мемуары о Прокофьеве: концерт его в 1917 г. и истерика от смеха с пианистом Игумновым, которого отпаивали холодной водой; знаменитый композитор не мог чисто спеть ни одного интервала и танцевал даже фокстроты против ритма; дирижер проспал от усталости демонстрацию Прокофьевым Третьей симфонии, просыпаясь лишь после каждой части.

Замечательны и воспоминания/ мнения Голованова о других знаменитых композиторах. Рахманинов был уникальным пианистом, брал от до до си следующей октавы. Руки у него в жизни были вялые и мягкие; перед исполнением он грел их в теплой воде. Зато на эстраде он так божественно шпарил октавами на fortissimo и так нежно ласкал клавиши в pianissimo, – Бог или черт среди пианистов! Рахманинов первым встал лицом к музыкантам в русском оперном театре. Голованов дружил с Мясковским, блестящим офицером-инженером, ненавидевшим всё, что механически запечатлевало искусство. Голованов дирижировал на премьере его 6-й симфонии: панихида мрака… и умиротворяющий свет финала с дивной старообрядческой темой, – исполняется в первый и последний раз. Шостаковича дирижер не слишком любил, считал абсолютно не русским, исполнял только Первые симфонию и фортепианный концерт, но гений не отрицал. В записках есть впечатляющее описание репетиции 8-й симфонии (октябрь 1943 г., написана она была несколько раньше): Голый человек на голой земле – земле без солнца, без запаха цветов, без улыбчивых ямочек ребенка. Вселенная заморожена, угасает. Первобытный человек в звериной шкуре берет берцовую кость и дико в нее дует, подражая пению птиц. Голованов чувствовал, что симфония создавалась после военной катастрофы 1941 г.

Ценны впечатления Голованова о коллегах по музыкальной сцене. Драматическому мастерству Шаляпин учился у романтичного покорителя русской провинции и скандалиста Мамонта Дальского. Обухова была стеснительна и нередко "заболевала" на генеральных репетициях, но ее Кармен отметил Сталин. Максакова обладала средним голосом, но необыкновенной артистичностью. Степанова была ходячим парадоксом пола – кажется, она соблазняла музыканта. Пишет Голованов о режиссерах оперы: Санин (муж Лики Мизиновой и постановщик в Ла Скала) знал по имени и здоровался за руку с последним рабочим сцены; Лосский "впадал в заумь" и ставил Гуно с двумя Фаустами и двумя Мефистофелями; сентиментальный и капризный, как женщина, Смолич превращал "Руслана" в миф о солнце и земле и переставлял сцены в "Пиковой даме"; Баратов создавал бригады имени Баратова – группы миманса: странников, оборванцев, слепых, хромых и т. п. В сценографической части Голованов предпочитал станковистам художников-декораторов и более других любил Ф.Федоровского, громадного седого великана с наивными синими глазами и необъятным воображением.

Есть и прелюбопытный мемуар об отчиме С.Рихтера – Сергее Кондратьеве, однокашнике Голованова по Синодальному. Кондратьев именовался Камбиатой, по итальянскому слову, означающему обменную ноту, ибо он поменял фамилию, образ жизни (якобы прикован был к постели), страну.

В сборнике текстов Голованова публикуется важный дневник итальянской командировки 1947 г. Вместе с ректором Московской консерватории, композитором В.Шебалиным они провели полтора месяца в Италии, где вели переговоры с преподавателями и музыкантами о заключении контрактов с СССР. Итальянские коллеги и их жены-католички беспокоились: нужно ли непременно вступать в компартию? нужно ли обязательно прятать брюки в сапоги или можно носить их навыпуск? и т. д. Было подписано несколько контрактов, но вскоре опустился железный занавес, так что никто не приехал. Зато Голованов с удовольствием окунулся в последний раз в жизнь музыкальной Европы, где его еще в юности поразило расплавленное золото голоса Карузо. Заканчивалось путешествие советских работников культуры не без комических приключений: Море, горы, звезды, тишина. Итальянец шофер. Ночное кафе. Утром рано в Неаполе. Поиски виллы Акопова (консула). Две камеры лопнули, бензин весь. Наконец, нашли Акопова. Полевщиков: кража ночью, шум в газетах, 10 душ карабинеров. Чай, дивный вид на Неаполь, исключительно интересно. Порт. Теплоход "Россия", капитан, советник Молотова, его жена. Наконец, впустили на пароход. Мытарства, хождение по мукам – не знали, куда извести лиры. Обед в старом ресторане, типажи неаполитанцев: мальчишки-мерзавцы, манерные девочки, педерасты. Телеграф, беганье за вином во фьяске.

Наступало для Голованова время возвращаться на родину, вновь вставать у руля главного театра страны – в последний раз; наступало время потерь и прощаний. Последняя запись в автобиографической хронике – о болезни Садко, любимой собачки Неждановой. Через неделю она умерла, а спустя месяц скончался и сам Голованов.