Дойвбер Левин. Лихово: роман. – М.: Книжники, 2017.
На вечере "Три левых часа" 24 января 1928 г. никто не скучал: "– Да, я поэт трагической забавы, – произносил Вагинов. И тут в глубине сцены появилась Милица Попова. В пачке, на пуантах, она проделывала все, что и положено классической балерине. Вагинов продолжал читать как ни в чем не бывало". Вспоминал об этих звездных часах советского авангарда последний обэриут Игорь Бахтерев, а режиссировал тем вечером – Борис (Дойвбер) Левин. В декларации "ОБЭРИУ" (1928, "Афиши Дома печати") Заболоцкий назвал Левина "прозаиком, работающим в настоящее время экспериментальным путем". Левин был одним из авторов знаменитой декларации: они с Бахтеревым написали главку о театре. Кульминацией "Трех левых часов" стала постановка "Елизаветы Бам", сделанная Бахтеревым, Левиным и автором. В записных книжках Хармса сохранилась программа вечера "Василий Обэриутов", который не состоялся 12 декабря 1928 года в Институте истории искусств:
…Дойвбер Левин – эвкалическая проза.
Даниил Хармс – "Предметы и фигуры".
Алексей Пастухов – то же.
Игорь Бахтерев – "Вилки и стихи".
Александр Введенский – "Самонаблюдение под стеной".
К сожалению, экспериментальная проза Левина остается неизвестной читателям и филологам. Доступны лишь прижизненные книги. Можно прочесть сборник для детей "Полет герра Думкопфа" (1930); как и другие обэриуты, Левин зарабатывал в Детиздате, и Маршак придумал ему добродушное прозвище "гималайский медведь", намекая на этимологию имени. Левин написал повесть "Десять вагонов" (1931) о еврейском детском доме; он приятельствовал с Белых и Пантелеевым. Лучшим его "официальным" сочинением стал роман "Лихово", опубликованный в 1934 году, а ныне переизданный впервые.
Лихово – город в белорусском Полесье, напоенный "особенным еврейско-русским воздухом", сам же Дойвбер родился в хасидской семье в Лядах (Могилевская губерния), недалеко от Дубровно, прототипа романного городишки. В 17 лет Левин перебрался в Петроград, учился в Институте истории искусств, а погиб в 37 – в декабре 1941 года в боях под Ленинградом.
"Лихово" – роман о русской провинции накануне революционных потрясений
Итак, раскроем книгу: Во все концы – на сотни верст раскинулись болота. И среди болот вдруг встали холмы. К холмам лепились дома, деревянные, темные от непогоды, один, другой, много. Они сбегали вниз и карабкались в гору… Не дома – тесные, затхлые норы двуногих зверей… Улицы тут узкие, дом прижат к дому, и кажется – холодно людям на земле, неприютно, и вот они держатся друг за друга, как слепцы: теплее вместе и не так страшно.
"Лихово" – роман о русской провинции накануне революционных потрясений. Интересно, что в том же 1934 году был издан русский перевод новой повести Мартена дю Гара "Старая Франция", где речь шла о провинции французской. Обе книги состоят, по сути, из очерков нравов и людей, соединенных в одну цепь неявной сюжетной линией. У Мартена дю Гара это карьера почтальона, у Левина – история о том, как хромой Гирш пытался дергать за бороду капиталиста. Левин писал книгу о пробуждении революционного сознания угнетенных и примитивных сельских пролетариев:
Так и жили: с одной стороны – пан, урядник, шинкарь-процентщик, с другой – домовик, лесовик, невежество. А кругом болото. А небо бледное, пустое какое-то. А солнце мутное, как в тумане. И комары, и мошкара, и трахома, и колтун.
Левин решал задачи соцреализма, но перо его было отточено в мастерских авангарда
Господь награждает жителей Лихова только клопами да детьми; наглый вор-демагог дружески жмет бородавчатую руку власти; сапожник ремонтирует чужие штиблеты и тут же пропивает их; в пожарной машине вода только хлюпает; собутыльники ищут под огнем кровавого заката одноногого утопленника; из культурных развлечений – "черная свадьба" актерщиков. Коротко говоря, в Лихово, как и повсюду, крутится русская карусель: Муж бил жену, жена лупила сына, сын драл кота. И – все вместе и каждый в отдельности – голосили что мочи: – Ратуйте, люди!
В сущности, Левин в своем этнографическом романе на тему "Кому на Руси жить хорошо?" решал задачи соцреализма, но перо его было отточено в мастерских авангарда. Левин часто выбирает ракурс, характерный для натурфилософских опытов обэриутов. Жизнь лиховчан иногда показана с точки зрения запечного жителя – таракана: Занятно все устроено на свете. Иной раз полно народу – и тихо, а то никого – и шум такой, что от сотрясения воздуха на лампе стекло дребезжит. Или слово берет рыба, размышляющая, что делать с опухшим покойником. Напомню об авангардных сценических упражнениях Левина и о пьесе Олби, где рыбы выходили на берег, но еще не летали. Автор одушевляет и траву: Ступит человек и не подумает, что делает, ступил и все тут – эко дело! – а трава под сапогом задыхается, плачет. Главным же становится взгляд томительной звезды, что смотрит на скудный городок, населенный мокрицами, клопами и людьми.
В описании мира лукавых болотных огней важную роль играют сновидения. Покойная мать хромого Гирша превращается в удивительную птицу: Клюв длинный, что у цапли, ноги толстые, что у слона, а на ногах шевровые штиблеты. Ценились сны и в обэриутском кругу: Боба (Дойвбер Левин) ночевал у меня. Мы легли поздно спать, был уже шестой час ночи. Во сне видел, будто у меня Эстер. И вот мы раздеваемся, ложимся в постель, а тут приходит Введенский, и тоже раздевается, и ложится с нами, и лежит между нами. А я злюсь на его бестактность и от злости просыпаюсь. И Боба видел во сне Введенского с какой-то женщиной (зап. книжки Хармса, 22–23 ноября 1932 года).
В романе Левин нередко прибегает к библейским аллюзиям: хромой мститель возвращается что блудный сын, а очистительный огонь заурядного пожара истребляет грязь, болячки и скудость, словно огонь, испепеливший Содом и Гоморру. Интеллектуальность Левина помогла ему не злоупотреблять в своей "этнографической прозе" диалектными оборотами и безвкусными словоформами, чем грешили многие его современники: Маленький городишко Сквира. Мать – покрытка. Отец – безбатченко. Детские игры. Беспримерный, безгранично-любимый Вокула Выхрестенко – друг буйного детства (автобиография Даниила Крептюкова, сборник 1928 года).
Впрочем, весь формалистический раёк Левина должен был завершиться и завершался торжеством соцреализма и его метода; и водяной паук, муха, комар и сумрачный журавль полесских болот изумленно слушали чудный гудок Ткацкой фабрики имени тов. Червякова.
С болота на Лихово дует ветер. Пахнет плесенью и гнилью. Туман ползет по земле, и в тумане вспыхивают зеленоватые огоньки. Огромная страна лежит в спячке и просит крепкой руки и твердого глаза.
Увы, крепкие руки и твердые взгляды оказались куда зловреднее болотных огней – они не пощадили многих друзей Левина, да и товарищ Червяков, глава Советской Белоруссии, покончил с собой, ожидая неминуемой расправы 1937 года.
