"Государствообразующий народ" в свете норманской теории. Скандинавские саги, современная геополитика и массовая культура. Кем мог себя считать конунг Вальдемар, он же князь Владимир (герой былин Красно Солнышко)? Какова была идентичность норманнов Киевской Руси во втором-третьем поколениях, говоря современным языком?
Какое место занимает Русь (именуемая в летописях “Гардарики”) в скандинавских северных сагах? Окраина для набегов и торговли, место постоянного взаимодействия в военном отношении, место военной службы по найму? Что такое "Русь" в свете последних исследований?
Снорри Стурлусон как великий писатель, автор “Младшей Эдды” и “Круга земного”, и политический авантюрист своего времени. Андрей Амальрик как автор курсовой работы “Норманны и Киевская Русь”. Политический и цивилизационный конфликт Москвы и Новгорода Северного.
Рассказывают Федор Успенский, доктор филологии, член-корреспондент Российской академии наук, заместитель директора Института славяноведения РАН; Владимир Петрухин, доктор исторических наук, главный научный сотрудник отдела истории Средних веков Института славяноведения, автор книги “Мифы древней Скандинавии”; в записи лингвист, доктор филологии, теоретик скандинавских языков Антон Циммерлинг, автор двухтомника “Исландские саги”.
Ведет программу Елена Фанайлова
Елена Фанайлова: Скандинавские саги интересуют людей, видимо, столько времени, сколько существуют. Каждое поколение открывает в них для себя что-то новое. Меня интересует, почему нынешняя массовая культура задействовала скандинавские саги как огромный корпус развлекательного материала: сериал "Игра престолов", бесконечные сериалы "Викинги", причем как в европейском, так и в русском варианте. За этим, видимо, стоят новые попытки идентификации. Как вы это можете объяснить, как исследователи?
Ни в одной средневековой историографической традиции нет такого свободного, динамичного нарратива
Федор Успенский: Я думаю, во многом причина такой массой популярности саг заключается прежде всего в том, что ни в одной средневековой историографической традиции нет такого свободного, динамичного нарратива, рассказа, повествования. Ведь сага, по сути дела, это повествование о некоторых значительных событиях. Они необязательно должны быть вселенского масштаба, кровавыми распрями, это может быть, например, кража сыра. Есть чисто бытовые значимые события, которым придавалось огромное значение, и они попадали в сагу. Сага целиком и полностью растет из устной традиции. Субстрат, основа саги – устный рассказ одного человека другому или нескольким. И эта живость голоса рассказчика, как ни странно, сохраняется даже в письменной традиции, она есть на уровне языка. Она даже удивительным образом сохраняется при хорошем переводе, а русская школа перевода совершенно замечательная, она была заложена крупным скандинавистом Михаилом Ивановичем Стеблин-Каменским, и можно говорить о русской школе переводов саг, которая очень хороша и очень свободна, поскольку этим занимались филологи и лингвисты, прекрасно знающие язык оригинала. Они решали проблему перевода так, как нужно, пытались сохранить сам дух саги.
Владимир Петрухин: Рагнарёк в сагах не упомянут, это мифологические сюжеты, связанные с "Эддой" и с другого рода текстами, которые опять-таки уникальны для всей Европы. Христианская Европа относилась к своему мифологическому прошлому как к бесовскому. Это было в том числе и в славянском мире, где не записан ни один славянский миф, что всегда болезненно переживалось и переживается людьми, хотящими знать, а что же было в нашем прошлом, поэтому придумывающими всякую ерунду, в том числе и славянские саги, славянские веды и прочую гадость, вроде "Велесовой книги", которая должна возместить эту потерю.
Елена Фанайлова: Это фиктивное все-таки произведение?
Владимир Петрухин: Конечно, фиктивное. В русской традиции этого не хватало всегда, и интерес к этому был всегда. Не всегда к скандинавской версии всего этого древнего язычества использовались и другие, античные варианты, вполне христианизированные, вроде Александрии или рассказа об иудейской войне в позднейших христианизированных вариантах. Но Рагнарёк в нынешних вариантах, который стал доступен в переводе наших скандинавистов, "Старшая Эдда" – все эти образы поражают воображение, образ конца света, Одина и Тора, которых уничтожают в конце света все эти мифологические чудовища. Рагнарёк так популярен потому, что нынешней молодежи весело сидеть за столом, заниматься всем этим, как сейчас праздновать масленицу. Меня как-то спросили: "А правда ли, что Баба Яга – это наша русская Афродита?" Неоязычники объясняют, что баба Яга была нашей богиней любви и красоты, а проклятые христиане пришли с образами своих распятых проповедников и все это перевернули. Весь этот романтизм сейчас забивает голову молодежи, и не только молодежи, этими сюжетами забиты головы и некоторых историографов. И здесь я должен вернуться к нашей генеральной идее о норманнах.
Елена Фанайлова: Чего же хотели антинорманнисты, бывшие в советское время вполне легитимным течением? Оно доказывало, что никакого норманнского следа в русской истории не существует, и князья Киевской Руси не имели никакого отношения к Скандинавии.
Федор Успенский: Проблема норманнизма меня никогда специально не интересовала, мне интереснее оригинальные тексты, материалы, историческая действительность, насколько она просматривается. С самого момента постановки вопроса о норманнизме и антинорманнизме он сразу был переведен с академического уровня на политический, политизированный. А это значит, что он был обречен на очень бурную полемику, но научная составляющая заметно страдала. Я, как и Владимир Яковлевич, скандинавист. То, что русские князья, династия Рюриковичей – скандинавы, это несомненно. То, что эти скандинавы потеряли в каком-то смысле свою связь со скандинавской родиной уже на уровне третьего-четвертого поколения, это тоже правда, и их это вообще не беспокоило, скандинавы они или не скандинавы.
Ключевский говорил, что борьба антинорманнизма и норманнизма напоминает общественную патологию
Елена Фанайлова: А чего хотели антинорманнисты?
Владимир Петрухин: Наш великий историк Ключевский говорил, что борьба антинорманнизма и норманнизма напоминает общественную патологию. Так это и остается. И те книжки, которые продолжают тиражировать, обращаются к патопсихологической лексике. Имело бы смысл об этом забыть вообще, потому что если говорить о скандинавских корнях не только династии, то само имя "Русь" представляет собой пример, насколько ясно его происхождение. Для филологов оно всегда было ясно, да и не для филологов тоже, начиная со Шлецера, Байера и Миллера. Как только выяснилось, что финны называли шведов "руси" или "родси", из этого финского названия в славянском языке рождается "Русь", с тех пор было понятно, что происходило с этими отношениями скандинавов, приходивших сначала к финнам, а потом и к славянам. Можно только уточнить эту этимологию, археология позволяет это сделать. В скандинавской традиции слово "Русь" означало не викингов, это не профессиональное название дружин, ходивших на длинных кораблях по морям, а тех несчастных, которым приходилось потеть и натирать себе мозоли на русских реках. Это были гребцы, которые должны были грести против течения.
Федор Успенский: Я еще сделал бы здесь акцент на ономастике, на именах собственных и именах мест. Это очень важно, что именно в слове "Русь" просматривается скандинавская этимология. Также важно, что мы находим в ранней истории Руси довольно большой корпус собственно скандинавских имен. Многие помнят еще по школе, например, начало договоров Руси с греками: "Мы от рода русского, Карла, Ингель, Фарлов…" – и дальше ни одного славянского имени. И Игорь – это, конечно, скандинавское Ингвар, Рогулд – это скандинавское Рагувальд, Олег – это Хельге, Ольга – это Хельга. И таких имен набирается не так мало. Имена – это базовый кирпич, ровно то, от чего отталкиваешься.
Антон Циммерлинг: Значение термина "Русь", его понимание в научной медиевистике не могло существенно поменяться в последнее десятилетие, радикально новых научных данных нет. Мы знаем древнерусские тексты, в частности "Повесть временных лет", записанные в первой четверти XII века, где термином "Русь" называют, с одной стороны, скандинавский, варяжский этнос, а с другой стороны, этот же этнос считается одной из основ географической, политической и культурной древнерусской идентичности. В бытовом сознании произошел переход от термина, указывающего на один из этносов в том, что мы называем Древней Русью, на обозначение славянского начала и национального славянского государства. Если же говорить об этимологии, то она неясного происхождения, предположительно германская, или же это негерманское слово в германской передаче, пришедшее с варягами на территорию восточнославянских земель.
Елена Фанайлова: Русь – это самонаименование относится к киевским князьям того периода, который мы обсуждаем? Они себя считают Русью, варягами, норманнами? Или это все позднейшие предположения? Они, насколько я понимаю, билингвы.
Федор Успенский: Да, презумпция должна быть, что билингвы поначалу. У нас нет никаких данных… Самые поздние данные – это когда Владимир Мономах в конце XI века говорит про своего отца, что он, сидя дома, знал пять языков. Среди них был, возможно, древнесеверный язык.
Елена Фанайлова: А есть ли какое-то измерение идентичности для этих варягов?
Владимир Петрухин: Начальная летопись донесла очень архаическую лексику. В начале летописи написано, что Рюрик, Синеус и Трувор – первые князья со скандинавскими именами, и никаких проблем опять-таки с происхождением этих имен, за исключением чисто филологических тонкостей, нет. Когда эти три брата прибыли в Восточную Европу, призванные словенами, кривичами и меря, финно-угорским племенем, с ними "пришла вся Русь". Великий академик Шахматов, один из столпов нашего летописеведения, так и писал: это поздняя конструкция, и летописец знал, что никакой Руси в Скандинавии нет, и чтобы объяснить этот феномен, он приписал варяжским призванным князьям то, что они "взяли с собой всю Русь". Теперь мы знаем, что речь идет о дружине, еще никаких сословий, никакого боярства не было, это позднее прочтение летописных текстов. Но то, что от имени всей Руси заключались договоры с греками, это было, и это совокупность дружины, бывшей и администрацией, и владевшей теми коммуникациями, которыми она профессионально должна была владеть. И это имя распространилось повсюду, по всем речкам, где должны были эти древние русские проходить и делиться с местным населением. Поэтому так быстро это население и поняло, что такое Русь, и как надо иметь с ней дело. Надо было делиться, или обиженные чем-то славяне или кто угодно могли перебить каменюками этих героев. Cохранялись эти уникальные во всей мировой историографии документы о том, как эти русские должны были договариваться не только со славянами, но и с греками.
Федор Успенский: Сами скандинавы называли древнерусскую территорию Гардарики. Сначала они называли ее – Гарда, и это связано с несколькими узловыми пунктами на пути этих варягов, а именно с Новгородом – Хольмгардом, с Киевом – Кенугардом, и с Константинополем, который, таким образом, втягивается в орбиту Руси, – Миклагардом. Слово "гард" в скандинавском языке означает "хутор", огороженное пространство. Тут просматривается влияние восточнославянского "град, город". Если более предметно отвечать на ваш вопрос об идентичности, то следует обратить внимание на то, что приходят некие, как мы считаем, скандинавские правители на Русь, оседают там, и уже в третьем поколении эти люди с явно скандинавскими именами дают своему наследнику славянское имя – Святослав. Возможно, у него было и какое-то скандинавское имя, но мы ничего про это не знаем. Это с культурно-исторической точки зрения говорит довольно о многом. Это не значит, что они обрубали контакты со своей скандинавской родиной, но они решили, что их место теперь здесь. Это симптом того, что они полностью переключились на местную парадигму.
Владимир Петрухин: Они должны были договариваться, хотя Святославу это не очень удалось, он погиб, потому что не смог договориться.
Елена Фанайлова: Зато его мать произвела успешный геноцид древлянского населения, не договариваясь. Вероятно, кто-то хотел, если говорить о высших силах, чтобы Святославу не было хорошо в военной карьере.
Федор Успенский: Но поначалу-то его военная карьера складывалась очень успешно.
Владимир Петрухин: Генеральной линией на всех этих международных коммуникациях была линия договора, не только в Царьграде, но и в Киеве, повсюду. Киевляне напомнили Святославу: "Ты, князь, свою землю в чужой земле ищешь, а свою оставил". Он не выполнил договор, и у него не осталось базы, надежного тыла. Не очень он туда и стремился, если уж пошел через пороги, явно понимая, что там его ждет героическая, но гибель. Начало нашей государственности можно прокомментировать еще одним обстоятельством. Почему имя Русь было воспринято так широко на всех этих просторах? Племенные имена не могли объединить все это огромное государство. А тут возник некий нейтральный термин, который ничего в общем не значил, кроме единственно коммуникации: мы – русские дружинники, и нам положено помогать, а мы с вами поделимся. И в древних гардах они оставляли серебро, которое везли из Византии, из дальних регионов Прикаспия.
Елена Фанайлова: Я хочу сейчас обратиться к географическому приключению Руси, или Гардарики, в "Исландских сагах".
Антон Циммерлинг: В исландских родовых сагах упоминается о том, что кто-то из героев служил дружинником у русского князя или боролся с русским богатырем, богатырь имел неправдоподобное имя Кальдемар, что является искажением или фантазией на тему реального имени типа Вальдемар, то есть Владимир. В целом это некоторое продолжение Византии, то есть известно, что там есть князья, города, легитимные правители, там можно работать, отправляться в изгнание и так далее. Известно, что там какие-то из наших родичей были, кто-то там сложил голову, как, например, Барди, герой Саги о Битве на Пустоши, он погиб на Руси, охраняя своего предводителя. То есть было отношение как к далекой культурной стране на периферии Европы, на пути из варяг в греки.
Елена Фанайлова: Мне кажется, что в сагах не только маргинальное присутствие Гардарики. Там участвует и конунг Вольдемар, и особенно в "Круге земном", в этом корпусе, который принадлежит нашему любимцу Снорри Стурлусону. Гардарики вполне себе часть этого мира.
Гардарики – часть мира, и значимая
Федор Успенский: Безусловно, Гардарики – часть мира, и значимая. Более того, гораздо позже, в середине XII века, когда в Норвегии был династический кризис, претендент на норвежский престол, который не имел на него никаких прав, был избран в том числе и потому, что у него был дед – русский князь. Князь Мстислав Великий был сыном Мономаха. То есть это явно котировавшееся родство, имевшее вес. Саги знают главных князей – Владимира (Вольдемара), Ярослава Мудрого (Ярицлейва), тем более многие скандинавские правители были с ним связаны по родству через брак, его жена была шведка, причем представительница очень значительной фамилии. Дочь Ярослава Мудрого была королевой Норвегии.
Елена Фанайлова: Какой удар мы наносим по представлениям людей, которые занимают антизападную позицию.
Федор Успенский: Это хорошо известные вещи. Дочь Ярослава Мудрого была королевой Норвегии, все записано. Подавляющее большинство скандинавских письменных текстов, с которыми мы работаем, записаны в Исландии, в лучшем случае в Норвегии. Исландия – это небольшой заводик по продуцированию невероятно искусных, интересных текстов.
Елена Фанайлова: Опять же, Стурлусон, главная фигура этого мира.
Федор Успенский: Стурлусон умудрялся сочетать производство саг, их запись, с поначалу чрезвычайно успешной политической деятельностью. Он был знаменитейший политик своего времени, сам по себе герой саги, "Саги о Стурлунгах". Это особый разряд саг – о современности, ее написал его племянник. Это совершенно достоверная сага. Стурлусон был одним из богатейших людей Исландии, но дело кончилось плохо. Исландия – страна без институтов власти. Там есть только всенародное вече, Альтинг, которое собирается раз в году. Потом появился епископ, который имел безусловную власть. И Стурлусон довольно долго якшался с Норвегией, и весь "Круг земной" – это история норвежской династии, это не об Исландии. Но в конце концов регент, которого он поддерживал, ярл Скурре, был убит, и Стурулсон потерял на этом все. И его убили посланные королем наемные убийцы, которых возглавлял его бывший зять.
Елена Фанайлова: Владимир Яковлевич, а за что вы критиковали фильм "Викинг"? Русь принимает православие, принимает его известно кто...
Федор Успенский: Да, конечно, Олав Трюгвассон его принимает, который в это время сидит у князя Владимира.
Елена Фанайлова: И этот человек дает советы, которых нельзя избежать, князю Владимиру.
Владимир Петрухин: Я боюсь, что к Владимиру Святославичу реакция публики на этот фильм не имеет никакого отношения. Здесь обидно то, что я слышу повсюду в своих экспедициях: "Почему вы всех нас показываете грязными? Что, у нас не было бань, мы не мылись?" Последний упрек в мой адрес был, что я доверился поздним редакциям летописи, где говорится о том, что Владимир убил отца и матушку Рогнеды, а он был хороший, убил только папу, а маму не убивал. Об этом много пишется, но, увы, это не имеет никакого отношения к сюжету фильма. Здесь не понимали, что пытались показать авторы этого фильма. Владимир в какой-то момент осознал, что, опираясь на меч, сделать уже ничего невозможно, и это было очевидно. Он знал судьбу своего отца, знал то, что происходит во время междукняжеских усобиц, когда братья убивают друг друга. Поиск выхода, когда на силу опираться уже нельзя, нужно искать что-то другое, и пытались показать, на мой взгляд.
Федор Успенский: Режиссер, видимо, попытался создать что-то вроде русского Гамлета. Отчасти, может быть, это у него получилось, но это абсолютно не было уловлено аудиторией. По-моему, это фильм для подростков, который местами и неплохо смотрится, там много драк… Есть очень хорошие исландские фильмы, не известные в России, которые, по сути, представляют экранизацию саг. Лучше, конечно, прочитать сагу, но фильмы вроде бы неплохие. По-моему, один такой фильм назывался "Полет ворона".
Антон Циммерлинг: У нас есть прямые свидетельства того, что имена Рюриковичей, за некоторыми исключениями, скандинавского происхождения. И мы имеем прямое свидетельство летописца, правда, не современного, а XII века, который говорит о том, что Рюрик и его родичи и потомки были скандинавами, пришедшими из Старой Ладоги. Поэтому особых научных сомнений в том, что это были этнические скандинавы, не может быть. Об их женах мы не всегда имеем надежные свидетельства. Известно, что мать Владимира была невольницей, и существует большая литература о том, кем именно она была. Не доказано, что она была скандинавского или славянского происхождения. Так или иначе, он мог быть по крови смешанного происхождения и должен был быть носителем варяжского языка, то есть восточно-скандинавского диалекта, древнескандинавского языка и славянского языка. Что касается святых Бориса и Глеба, детей Владимира, то князь Борис имеет славянское имя, а в полной форме могло быть Борислав, но русский святой всегда упоминается как Борис. А его брат, погибший вместе с ним, князь Глеб, носитель скандинавского имени. Есть все основания считать, что в эпоху князя Владимира он сам и верхушка древнерусского общества, дружина, часть богатых купцов в древнерусских городах была скандинавского происхождения и была двуязычна. При этом, к большому сожалению для позднейших историков, этнические скандинавы практически не оставляли текстов на древнескандинавском языке. Все, что мы видим, это свидетельство их присутствия, это их имена, их упоминания в исторических текстах. Например, упоминания о дружинниках в одной из грамот середины XI века, часть дружинников, живущих около озера Селигер, около города Торжка, имеют скандинавские имена. И рядом с ними упомянуты люди, по-видимому, тоже дружинники, которые носят славянские имена. Совершенно невероятно, чтобы они не знали языков друг друга. О ранних князьях, например Святославе, мы не можем с уверенностью сказать, было ли это имя единственным или нет, нет никаких свидетельств для Х века. Состав этих имен довольно однозначен с современной точки зрения, и большинство ученых считали так и в XIX веке. То есть это имена, надежно этимологизируемые на скандинавском уровне. Я сказал бы, что сейчас отрицание языковых элементов в именах древнерусских дружинников Х века – это скорее характеристика маргинальных работ, которые не выдерживают профессиональной критики.
Федор Успенский: Из тех договоров Руси с греками, о которых мы знаем из летописи, недвусмысленно вытекает, что династия Рюриковичей в то время была не единственной такой семьей, которая претендовала на власть. Были еще какие-то дистанции, вероятно, которые потом были подавлены. Они называются в договорах "всякое княжье". Вспомните знаменитую историю про ту же Рогнеду, в Полоцке княжит некий Рогволод из Заморья, княжит полноценно, и Владимир вторгается в этот муравейник и его разрушает. Кроме того, есть еще ценный источник – рунические надписи, которые, в отличие от саг, абсолютно аутентичны. Они выбивались участниками событий, о которых там рассказывается, или о том человеке, который год-два назад как погиб в Константинополе или на Руси. И таких аутентичных свидетельств довольно много, и они хорошо изучены.
Владимир Петрухин: Археология наращивает свой норманнистский потенциал с каждым годом. Уже невозможно воспринимать энтузиазм по поводу находки очередного меча в Гнездове, где мне приходится участвовать в экспедициях со своими студентами. Пожалуй, здесь возникает опасность некоего уже норманнистского романтизма: наше Гнездово главное на пути из варяг в греки, а Киев – это так... Да и в Новгороде скандинавских древностей меньше...
Елена Фанайлова: Династия Рюриковичей падает, чуть ранее Москва разрушает Новгород. Был ли за этим не только политический расчет, но и культурологическое неприятие того, что "эти скандинавы"?..
Владимир Петрухин: Иван III, при котором создавалась концепция Москвы как Третьего Рима, конечно, относился с некоторым подозрением к тому, что было там, на Западе. И эта традиция никуда не делась, по сей день так оно и есть. Литва, католическое государство, претендовала на Новгород, потому что литовские князья были князьями части русских земель и считали, что объединяют русскую землю, а не москали, которые сидят под татарами. От которых, правда, Иван III избавился. И здесь все эти традиции, связанные с новой московской государственностью, были, конечно, направлены на неприятие Запада и католицизма.
Федор Успенский: Не зря про новгородцев в летописи сказано, что они люди от рода варяжска, и они, конечно, на фоне династии Рюриковичей выделялись. Достаточно сказать, что русские князья редко брали в жены женщин не княжеского происхождения, своих, русских женщин. Но единственные, на ком они могли жениться и женились, это новгородки. Это, видимо, были родовые, знатные новгородские семьи, которые в какой-то степени считались ровней Рюриковичам. Но к Ивану III это уже, конечно, мало имеет отношения.
Елена Фанайлова: Книга Андрея Амальрика “Норманны и Киевская Русь” лежит у нас на столе. Это его дипломная работа?
Владимир Петрухин: Курсовая, он был изгнан из университета, ему не дали защитить диплом Московского университета, в том числе за его упертый норманнизм.
Федор Успенский: Книгу я прочитал с интересом. Не могу сказать, что это последнее свежее слово в истории скандинавского присутствия на Руси, но очень много она говорит о своем авторе, о молодом человеке, в котором стержень диссидентства прет во все стороны. Это и потом в нем было, достаточно вспомнить его книгу о Распутине. Она построена на таком: все считают, что Распутин плохой, а я покажу, что он хороший. Во всем идти наперекор мейнстриму. Боюсь, что доживи он до сегодняшних времен и попади в стан норманнистов, написал бы книгу, восхваляющую антинорманнизм. (Смеются.) Ему важнее было ставить себя против течения. Но не хочу сказать, что его не интересовали вопросы истины. Интересовали. Видно, что человек увлеченный и горячий. Но во многом он решал проблемы современности, а не древности.
Владимир Петрухин: Он не мог терпеть больше загнивший абсолютно официозный мир. Вся эта борьба с космополитизмом, которая выплеснулась потом в открытые гонения...
Федор Успенский: Эту форточку невозможно было не открыть, и он большой молодец, что это сделал. Я к этой фигуре отношусь с огромным уважением. Эта книга только усугубляет мое уважение.
Владимир Петрухин: Он оказался пророком, потому что когда он написал так обидевшую всех, когда он был изгнан, книжку “Доживет ли Советский Союз до 1984 года”, не имея в виду конкретной даты, он попал в точку: в 85-м пришел к власти Горбачев. Конечно, это была цитата из Оруэлла, но вот попал.
Федор Успенский: Фигура замечательная. Такого студента хотелось бы иметь.
Елена Фанайлова: Мы сегодня попытались разобрать включенность Киевской Руси в общеевропейский процесс и бессмысленность отказа от европейского прошлого, бессмысленность представлений об исключительности, которые опровергаются научными исследованиями. И конечно, очень увлекательный для любого поколения читателей мир северных саг. Истории о богах и героях, а также о простых людях никогда не перестанут занимать умы человечества.
