23 сентября исполнилось 125 лет со дня рождения русского философа Алексея Федоровича Лосева. Родившись еще в 19-м веке, он скончался на 95-м году жизни. Этот обломок могучего русского культурного прошлого сумел пережить советскую власть, доказав всей своей жизнью, что нельзя русскую историю свести к большевикам, она была до них и продолжается, хотя бы с переменным успехом, и после них. При этом четверть века он промолчал – с 1930 года до 1956-го, когда вышла его книга о Гомере – вполне безобидное сочинение, в сущности учебник. А начинал Лосев блестяще: в двадцатые годы, в обстановке нэпа, когда была разрешена кое-какая хозяйственная инициатива, он издал за собственный счет первое свое знаменитое восьмикнижие – строго академические труды, посвященные главным образом истории древнегреческой философии. Но и тут он не выдержал до конца носимую им личину далекого от жизни кабинетного затворника: последней из этих восьми книг была вышедшая в 1930 году "Диалектика мифа".

Это был скандал, обсуждавшийся даже на 16-м съезде ВКП(б). Книга по самому своему заданию была провокативной, даже сильнее сказать – провокационной. Лосев писал в ней об универсальности мифа, мифического сознания – тех неизбежных культурных априори, которые свойственны любому мировоззрению и любым социальным группам. Провокация была в том, что Лосев обвинил большевиков в непонимании собственного мифа – того социального нивелирования, той культурной энтропии, которые изнутри руководят социалистической идеологией. Лосев, что называется, сорвался с цепи и начал говорить в тоне эренбурговского Великого провокатора Хуренито: зачем социализму Большой театр и Шаляпин, коли социализм провозглашает всеобщее равенство? Невозможное и ненужное это при социализме дело – чтобы кто-то пел лучше других. Этого большевики уже не смогли выдержать – и отправили Лосева на Беломорканал, где он прокантовался три года. Все-таки его вытащили оттуда, чему помогла одна из жен Максима Горького Е.П. Пешкова, руководившая тогда еще существовавшим политическим Красным Крестом. Лосева вернули в Москву и позволили ему преподавать – естественно, не философию, а классическую филологию, всех этих древних греков, в которых внес такую путаницу Ленин со своими "Философскими тетрадями".

Тут можно вспомнить такой курьез. В СССР была ограниченным тиражом с грифом "Для научных библиотек" издана История русской философии эмигранта протоиерея Зеньковского. Там в одном месте он упоминает замечательные труды Лосева, вот это первое его восьмикнижие, и говорит, что о судьбе этого философа ничего не известно. И тут советские издатели поместили негодующую сноску: А.Ф. Лосев, мол, жив и здоров и профессорствует в Московском педагогическом институте. А что стало с другими упоминавшимися Зеньковским философами, например со Шпетом или с Флоренским, – о том советские издатели стыдливо умолчали.

Лосев действительно был оставлен жить, а после Сталина обширно печатался. В основном это были все те же древние греки, представленные в довольно искусственном варианте эстетических учений. Эти книги Лосева, конечно, чтение для очень немногих, их издание ни в коем случае не могло навредить большевикам. Сам Лосев характеризует свою философию как идущую из трех источников – эйдологии Гуссерля, культурфилософии Шпенглера и гегелевской диалектики. В соответствующей методологии представлена древнегреческая философия, а также мировоззрение европейского Ренессанса. Более или менее актуально звучит разве что эстетика Возрождения, которую Лосев характеризует как срыв титанического проекта европейской культуры; мысль, в сущности, не такая уж новая, об этом писал еще Бердяев.

Людям, которые действительно интересуются философией вообще и Лосевым в частности, нужно, конечно, читать первое его восьмикнижие, особенно "Очерки античного символизма и мифологии". Здесь дана замечательная характеристика философии Платона в живом ее характерологическом синтезе. Лосев сумел увязать платоновский идеализм с его, как он называет это, мистической педерастией, которая предстала у Лосева не просто чертой индивидуальности философа, но одним из системообразующих факторов древнегреческого мировоззрения. Платоновский эрос, пишет здесь Лосев, созерцательный, а не порождающий, прасимвол греческого мировоззрения даже не тело, как говорил Шпенглер, а фаллос – напряженный, ввысь устремленный, где он, однако, не находит мэонического (то есть материального) восполнения. Не менее интересна и другая ранняя книга Лосева "Античный космос и современная наука", где он сводит платонизм к формуле Лоренца, а при помощи теории относительности доказывает конечность вселенной и возможность таких явлений, как оборотничество – коли при скорости света тела теряют массу.

Явление Лосева, пример его долгой плодотворной жизни настраивает оптимистически: доказывает неустранимость, живучесть культуры.