В Санкт-Петербурге в субботу, 8 сентября, впервые состоялась неофициозная альтернативная акция памяти жертв блокады Ленинграда, прошедшая без участия официальных властей. Организаторы наконец попытались сделать 8 сентября днем скорби.
Много десятилетий память о блокаде как о беспримерной трагедии, постигшей город, в городе замалчивалась. После войны был уничтожен Народный музей блокады Ленинграда, а советская традиция вспоминать не о страданиях людей, а только о подвигах в наши дни возродилась. Сегодня люди все чаще обращают внимание на то, что характер официальных мероприятий, проводимых в этот день, например, таких как раздача каши из походных кухонь, оскорбителен для памяти ленинградцев, умерших от голода.
Два года назад петербуржец Юрий Вульф пошел в архивы и, поведя огромную работу, узнал имена и судьбы всех тех, кто во время войны жил в его доме на Конной, 10: кто и когда, из какой квартиры ушел на фронт, где воевал, когда погиб или вернулся, кто и когда погиб от голода, был или не был эвакуирован, вернулся назад. Два года назад 8 сентября он собрал жильцов своего дома во дворе, и они вместе прочитали эти имена, священник отслужил панихиду. Сегодня Юрий Вульф вспоминает, что в 2016 году прочесть имена погибших собрались всего 19 человек:
– Но это были первые чтения, а сейчас у нас уже десятки площадок по всему городу. 8 сентября мы опять собирались у себя на Конной, 10. Но мы читаем уже не только имена жителей одного нашего дома, я распечатал списки жителей всей Конной улицы, это тысячи человек, и еще 500 человек с Исполкомской улицы. Я развесил эти списки в парадных, чтобы люди увидели их и чтобы на чтение пришло как можно больше народу. В этот раз имена погибших читают школьники из соседней школы: четверо ребят – списки блокадных жителей Исполкомской улицы и шестеро, именно те, которые живут на Конной, читают списки жителей своей улицы. Но главное, чтобы это движение не останавливалось, чтобы оно расширялось. У нас есть планы, как дополнить эту площадку, потом, может быть, появятся новые. Мы в долгу перед мертвецами, в огромном долгу, и исполнить этот долг обязано еще наше поколение.
Год назад в Петербурге появился "Комитет 8 сентября", который возглавил известный историк Лев Лурье, решивший, что почин Юрия Вульфа надо распространить на весь город, сделав чтения имен погибших в блокаду "народным петербургским ритуалом":
– Идея появилась самостоятельно, а потом я узнал о Юрии Вульфе и был страшно ему благодарен. По-видимому, это витает в воздухе. Город Ленинград претерпел вторую по значению гуманитарную катастрофу в истории ХХ века. Больше убили только евреев. Дальше идет Ленинград, за ним – армяне. Холокост и армянский геноцид отрефлексирован, осмыслен, представлен в музеях. Скорбь сопровождается некими церемониями, которые чрезвычайно важны для коллективной психологии. То же самое происходит с Хиросимой, с Дрезденом, с кровавым сражением на Сомме: там есть ритуал оплакивания покойников. А в городе Ленинграде, в Петербурге его нет. Это связано с концепцией героической защиты Ленинграда, выработанной еще в ждановское время руководством блокадного города. Ленинградцы как бы умирали за родную коммунистическую партию и за советскую власть, и в их смерти не было ничего более специального и героического, чем в смерти защитников Одессы, Севастополя и других городов-героев. Да и вообще, про смерть предпочитали не говорить: главное – это победа.
Количество жертв не имеет значения – и их имена. Описывались специальные героические жертвы, часто придуманные, типа героев-памфиловцев, Александра Матросова и т.д. А что касается тех, кто замерзал в пещерах обледенелых квартир или падал на желтый снег площадей, их как бы считали гуртом. Бабы других нарожают – так, конечно, не говорили, но мысль была примерно такая. Что это не индивидуальности, а кто-то, кто героически обороняется в этих коммунальных квартирах. Идея о том, что нужно вспоминать имена, в разных местах приходит по-разному, у людей разных эстетических и политических взглядов. С одной стороны, у нас есть церемония чтения имен у Соловецкого камня, с другой – придуманный томскими журналистами Бессмертный полк. Это же ведь тоже инициатива снизу, не начальство это придумало. И это превратилось в берущую за душу церемонию – даже когда все это сопровождается какими-то властными ужимками, сотни тысяч человек на Невском проспекте берут за душу. И каждый может выйти с портретом своего погибшего или воевавшего предка. Всякая неотрефлексированная трагедия как минимум портит характер, а вообще действует на психологию.
– Каким образом она действует?
– Вы же знаете, что блокадники не любят рассказывать о блокаде. И возникает ощущение некой общей беды, неких скелетов в шкафу – оно всегда в городе существовало. Я не хочу сравнивать две трагедии, но в 1937–38 году погибло 47 тысяч человек, а в блокаду миллион. Забыты были и те, и другие, но 47 тысяч вспомнили раньше. В некотором смысле смерть тех и других похожа: в 1937–38-м это смерть без вины, но обозначенная сталинской политикой, а блокада – это смерть без вины, обеспеченная приказом Гитлера город не брать, уничтожить жителей холодом и голодом.
– Что собой представляет День памяти?
– У нас есть 60 площадок, они сами вызвались участвовать: это Эрмитаж, Русский музей, Михайловский театр, "Ленфильм", отдельные дома – в том числе дом Юрия Вульфа, в городе Ломоносове поминание организовала бывший депутат Законодательного собрания Ирина Комолова. Анатолий Разумов, руководитель центра "Возвращенные имена", составил список из 630 тысяч имен, и каждый может распечатать те имена, которые он хочет произнести, – или взять списки у организаторов на точках. Можно принести свои имена – даже если их нет в списках.
У нас есть две основные цифры: 630 тысяч погибших, зафиксированных по записям ЖЭКов, и примерно 1 000 100, зафиксированных похоронным трестом. Домоуправы были заинтересованы по разным причинам приуменьшать число умерших – в частности потому, что они могли до конца месяца отоваривать их карточки. А в похоронном тресте, где работникам платили за каждого похороненного, их число склонны были преувеличивать. Истинное число погибших находится где-то между этими 630 тысячами и 1 000 100. Не забудьте, что у нас 1 000 000 человек погибли на Ленинградском и Волховском фронте. И не могу сказать, что правительство Ленинградской области и тамошняя общественность многое сделали для того, чтобы о них помнили. Прямо скажу – немецкое кладбище в Сологубовке выглядит гораздо более ухоженным, чем наше на Синявинских высотах. Земли эти застраиваются. На Невском пятачке, где умирал от ран отец нашего президента, стоят коттеджи.
– На Западе есть зоны на местах кровопролитных сражений, где нельзя ни строить, ни устраивать пляжи – ничего.
– Я знаю Фландрские поля – пустая зона, посвященная памяти. И есть специальный день, когда англичане надевают красные маки в память о погибших. Это отдельная тема, вызывающая у меня глубокое возмущение. Мы со Шнуровым сняли 4-серийный фильм "Ленинградский фронт”. Что ни говори, во времена Брежнева страной все же руководили люди, помнившие войну, все, что после этого, – в чистом виде дудка и свисток. Там, как правило, стоят какие столбики с надписью, что здесь в 1985 или 1990 году будет установлен… – но он так и не установлен. Это сильнейшее впечатление. Там воевало много солдат из Средней Азии, и, как на Левашовском кладбище, там много портретов этих мальчиков, русских и казахских, полегших там в 1943-м.
А что касается официальных мероприятий – да, у нас любое празднование победы сводится к тому, что “мы можем повторить“. Мы можем повторить блокаду?! Наверное, можем… Вообще, наше начальство, городское в особенности, часто ведет себя как фольклорный герой, который смеется на похоронах и плачет на свадьбе. Невозможно устраивать танцы в дни прорыва блокады и полного освобождения. В Израиле воют сирены, замирает уличное движение. В Дрездене люди берутся за руки, в Хиросиме со всей Японии идут люди и несут бумажные журавлики. Или вот англичане, которые приезжают с маками в Ипр, к огромному мемориалу. У нас этого нет, но это не значит, что это не лежит в подсознании. То, что наша идея сразу получила такой большой отклик, говорит о том, что потребность в этом велика. Так же, как Бессмертный полк – он же пошел сам. Уже потом они его попытались прибрать к рукам.
– Тем не менее, 6 сентября у нас все равно куда-то едут “Ночные волки“, опять гремят концерты…
– Сама идея того, что 8 сентября будет сопровождаться шумом моторов "Волков", странная: что он должен напоминать – шум моторов немецких мотоциклов, вошедших в Шлиссельбург? Разве были мотоциклетные войска в составе Красной армии? Эта потрясающая бестактность уже сказывается на создании Музея блокады. Что же мы можем поделать? Мы можем что-то брать в свои руки. Это доступно каждому и не требует героизма. Здесь нет идеи конфликта со Смольным, здесь есть идея обтекания. То есть если Георгий Сергеевич Полтавченко, у которого тоже многие родственники были во время блокады здесь, придет к Фонтанному дому и прочитает их имена, это будет только трогательно. Это дело не классовое, не политическое – а соборное.
Руководитель центра “Возвращенные имена“ при Российской национальной библиотеке Анатолий Разумов признается, что чтение имен погибших в блокаду было его давней мечтой:
– У меня был коллега и помощник, фронтовик, блокадник Юрий Петрович Груздев, ушедший из жизни несколько лет назад. Мы с ним работали над многотомной книгой памяти “Ленинградский мартиролог”, в ходе этой работы был создан сайт “Возвращенные имена”, этой весной ему исполнилось 15 лет. Там мы прежде всего размести имена репрессированных, соответствующие “Ленинградскому мартирологу”, но мы всегда хотели, чтобы все эти беды стояли в один ряд – все катастрофы российской земли ХХ века – и войны, и бесконечный государственный террор, и красный ленинский, и большой сталинский, всякий: невероятные потери людей, минимальная стоимость человеческой жизни нас всегда волновали. И мы хотели, чтобы там были и имена погибших во время блокады. Несколько лет назад нам это удалось – мы разместили там имена, соответствующие 35 томам официальной Книги памяти блокады. Люди же ищут всех своих близких – пропавших и в войну, и в блокаду, и в лагерях. К нам обращались, присылали поправки, дополнительные имена, и все это время мы эти поправки на сайт вносили.
А 2 года назад я выступал на “Эхе Москвы” и рассказывал, что тысячи имен еще вообще нигде не помянуты, а многие существуют с искажениями. Передачу услышал Юрий Вульф, теперь уже можно смело сказать, что он краевед нашего города, историк своего дома на Конной, 10. Он не только нашел имена бывших жильцов дома по нашему сайту, но работал в архивах, выудил из домовых книг имена тех, кто ушел на фронт, кто был репрессирован, создал свод имен и даже выпустил книгу по своему дому. И 2 года назад 8 сентября мы впервые прочитали эти имена во дворе его дома. Нас было совсем немного.
А потом создался “Комитет 8 сентября”, и я предложил взять эту готовую инициативу – вот же, она уже есть! А он через год сделал еще более невероятную вещь – добился разрешения разместить на соседнем брандмауэре фотографии жителей Конной, 10, и бегущую строку со всеми известными на сегодня именами погибших в блокаду. И сегодня мы с Юрием Исаакиевичем невероятно рады – кажется, в нашем городе складывается прекрасный день памяти: кто-то идет на готовые площадки, кто-то изучает сам историю своего дома, кто-то в церковь пойдет помолиться – есть же специальная молитва о блокадниках. И это будет то, что нужно, та защита перед небом, которой так не хватило людям, чья жизнь была так ужасно прервана.
Кто-то задумается, почему гитлеровские войска так быстро оказались возле Ленинграда
Я веду чтения у входа в библиотеку на Фонтанке. Кто-то просто примет участие в чтениях, а кто-то задумается, почему гитлеровские войска так быстро оказались возле Ленинграда. И вспомнит, что 21 декабря 1939 года в советских газетах появилось приветствие Сталину – поздравление с днем рождения, подписанное рейхсканцлером Адольфом Гитлером. Пакт о ненападении у нас теперь еще вспоминают, а вот о дружбе с Гитлером и о появлении общих границ с Германией, которых раньше не было, как-то забывают. А ведь мы сами привели его на свои границы – и получили то, что получили. Так что у нас наша огромная беда, блокада, существует внутри еще более огромной беды – войны, а война оказывается внутри сплошной полосы террора, нашей самой страшной беды в ХХ веке. Вот почему нам так не хватает памяти и почему я счастлив, что этот светлый день памяти у нас, наконец, появился.
– Как вы относитесь к идее Льва Лурье, высказанной им в одном из интервью, – что должен настать день, когда все люди, вспоминающие блокадные имена, смогут выстроиться цепочкой по всему городу, взявшись за руки?
– 2 года назад мы начали, сейчас продолжаем – посмотрим, что будет дальше. Для меня важнейшим является то, что ни в каких блокадных списках нет людей, умерших в тюрьмах, среди них Даниил Хармс, которого мы поэтому внесли в нашу электронную книгу. Не названы те, которые были вывезены из города в тяжелейшем состоянии, но погибли сразу же – их тела выгружались из вагонов на полустанках и оказывались в безвестных могилах. В одной только Вологде умерли более 10 800 эвакуированных. А солдаты, бойцы Красной армии, умершие в кольце города от того же – дистрофии, истощения? Это такие же жертвы блокады. Вообще вымерло больше трети города, а вместе с военными – неимоверное количество. Я не загадываю далеко, моя мечта простая – чтобы граждане хотя бы посещали могилки, пусть не свои, пусть братские могилы на кладбище, пусть бы лампадки приносили – чтобы этот день стал Днем памяти.
Одной из площадок Дня памяти блокады стал музей Ахматовой в Фонтанном доме. По словам директора музея Нины Поповой, это соответствует взгляду Ахматовой на мироздание, на место человека в мире, на память о человеческой жизни:
– У нее есть такие строки: “Рядами стройными проходят ленинградцы / Живые с мертвыми: для Бога мертвых нет”. В советское время цензура изменила это на “для славы мертвых нет”, но это именно ее понимание мироздания – что живые существуют, храня в себе память об ушедших. Память о блокаде была для нее переживанием ада. Это есть и в ее стихах, и в воспоминаниях Николая Николаевича Пунина, который до весны 1942 года жил в этом доме. Его блокадные тексты – это одно из самых точных и глубинных переживаний блокады, его вывезли уже полуживого. Так что это своего рода память места. А кроме того, мы обратились к жителям домов, расположенных на месте бывшей шереметьевской усадьбы, так называемого шереметьевского квартала. Там во всех парадных вывешены списки погибших в блокаду, собранные в домовых книгах этих домов. Мы обращаемся к памяти тех, чьи семьи, может быть, здесь остались, к тем, кто теперь занимает эти комнаты и квартиры, – обращаемся для того, чтобы вспомнить.
Писатель, поэт, переводчик, составитель книг Бориса Корнилова и Ольги Берггольц Наталия Соколовская считает 8 сентября самой главной трагической датой Петербурга:
– Это точка невозврата, после которой, наверное, больше миллиона людей, еще не зная того, были обречены на мучительную смерть, и среди них очень много детей. Праздновать мы научились, мы любим это делать, не приходя в сознание. Скорбеть и осмысливать тяжелые даты мы не научились – почему? Потому что у нас цена жизни слишком мала, жизнь стоит копейку. Кроме страшной физиологической работы смерти, здесь во время блокады происходила невероятная духовная работа, о которой мы читаем во многих блокадных дневниках. Огромное сопротивление расчеловечиванию осталось неизученным и неотрефлексированным. Идея отметить этот день вот так – читая имена – исходит не о власти, а, как говорится, снизу – это идея сопричастия, как будто мы преломляем хлеб с теми людьми.
На этом фоне особенно дико выглядят громкие концерты, мотопробеги и крики “можем повторить”
Это очень важная для города вещь. Наверное, как и Бессмертный полк, ее очень быстро приватизирует власть. Но испортить такую акцию трудно: имена погибших будут произноситься и произноситься, и это важно еще и потому, что на фоне уже существующих имен возникают все новые – не вошедшие в официальный список. Многие тысячи людей, которых вывезли за Ладогу, сразу же погибли – но фактически это тоже блокадные жертвы, только не названные. Не названы и не учтены жители пригородов, захваченных немцами очень быстро. Не говоря о не захороненных солдатах, ведших страшные, мясорубочные бои на подступах к городу. На этом фоне особенно дико выглядят громкие концерты, мотопробеги и крики “можем повторить” – они не очень понимают, что могут повторить. В нашем городе, в нашей стране Музей блокады должен быть в первую очередь – почему его до сих пор нет? Его разгромили в 1949 году, а то, что восстановили в 1989-м – так это тоже была инициатива снизу, и это жалкая часть того, первого музея, такой сельский клуб, который с тех пор не развивался и был никому не нужен, прежде всего власти.
– А почему – может быть, власть инстинктивно не хочет, чтобы цена человеческой жизни повышалась?
– Именно так. Берггольц писала в дневнике, что надо говорить только о том, что война – это бесчестие людей, позор, а мы говорим, что война – это прекрасно…
