4 марта 2004 года 20-летняя студентка из Чечни Зара Муртазалиева узнала, что стала фигуранткой дела и обвиняется в подготовке теракта в торговом центре "Охотный ряд". Как потом выяснилось, дело на нее составил человек, которого она считала земляком и старшим помощником. Как оказалось, Саид Ахмаев был сотрудником управления по борьбе с организованной преступностью ГУВД Москвы. Ее дело во многом напоминает то, что происходит сейчас с делом "Нового величия".
Предотвращенные теракты в тот год были в моде. В октябре 2004-го глава ФСБ Николай Патрушев заявил, что только лишь его сотрудники предотвратили более 500 терактов, из них 200 – которые могли бы иметь серьезные последствия. МВД, вероятно, не хотело отставать от этой статистики. Если не считать взрывы жилых домов в Буйнакске, Москве и Волгодонске в 1999 году, то на территории России – за пределами Северного Кавказа – с 1999-го по март 2004-го произошло 6 терактов, но каждый имел серьезный резонанс в обществе, которое получало только победные отчеты об успехах Кремля на фронтах второй чеченской войны.
Дело Зары Муртазалиевой было построено на материалах, "собранных" сотрудником ГУВД, и показаниях двух девушек, которые делили с ней квартиру. От своих показаний они на суде отказались. Плюс в отделении полиции у Зары в сумке "обнаружили" взрывчатое вещество пластит, правда, без ее отпечатков пальцев.
Зара Муртазалиева отбыла в тюрьме полный срок – 8 с половиной лет и сейчас живет в Париже. На момент ареста ей было 20 лет. Международные и российские правозащитные организации однозначно определили это дело как сфабрикованное.
– Зара, что вы почувствовали, когда вы вдруг поняли, что против вас составлено дело? Как происходил этот процесс осознания того, что происходит вокруг вас и что может случиться с вами в таком юном возрасте?
Происходит первая стадия – это отрицание: со мной этого быть не может
– Это довольно сложный процесс, три стадии – отрицание, гнев, принятие. Сначала, естественно, возникает рефлекс, что в ситуации сейчас разберутся, что тебя перепутали, что сейчас все проверят, все посмотрят и тебя отпустят. Естественно, человек начинает с другими подследственными общаться, он тратит очень много времени на то, чтобы объяснить, что он не виноват. Происходит первая стадия – это отрицание: со мной этого быть не может, со мной не может этого случиться, потому что я ничего плохого не сделала, я никого не убила, я никого не порезала, значит, сейчас разберутся и отпустят. Каждый из нас смотрит разные фильмы, знает, что бывают всякие случаи в жизни, но, когда это происходит именно с тобой, тебе в это верить не хочется до последнего, до победного.
Потом наступает вторая стадия – это гнев, когда человек начинается злиться на систему, злиться на весь этот закон, на людей. Отсутствует информация, он не владеет тем, что происходит за пределами тюрьмы. Это ситуация смешанная, она переходит от гнева к отчаянию. Потихоньку в общении с другими подследственными, которые сидят под следствием дольше, чем ты, тебе начинают объяснять, что ты не одна такая, что и тут, и там тебя окружает огромное количество людей, которые по тем или иным статьям или по тем или иным причинам оказались здесь в аналогичной ситуации: человеку высосали ситуацию из пальца и отправили за решетку.
Срок отсижен, как говорится, жизнь осталась в лагере, почти 9 лет лишения свободы
И уже когда приходит понимание, осознание, если это слово можно применить, того, что произошло, человек взрослеет, наступает последняя стадия: понимание, что все, это действительно произошло со мной, это действительно я, это действительно меня судят, это действительно я под следствием, это не кино, это не какие-то съемки, никто не прекратит сейчас этот театр с криками "стоп, снято". Принять не значит признать. Конечно, на протяжение всего срока, все 8,5 лет и после освобождения, я пыталась и пытаюсь, доказываю и так далее... Срок отсижен, как говорится, жизнь осталась в лагере, почти 9 лет лишения свободы. Доказывай, не доказывай, объясняй, не объясняй, будешь ты объяснять, сколько это будет продолжаться? В какой-то момент это надоедает и тебе, и людям, ты начинаешь новую жизнь с нового листа.
– Ваше дело похоже на дело Анны Павликовой тем, что и там, и там основным источником информации, автором доносов были люди из силовых ведомств. Чем вы объясняете то, что сотрудники силовых структур готовы сломать жизнь молодой девушки? Вам же тоже еще не было 20, когда Ахмаев начал фабриковать дело?
Вся эта структура – ФСБ, оперативники, силовики, – они не анализируют нас как детей, подростков или еще кого-то, у них есть задача, у них есть отчетность
– Я читала дело. Очень похожа сама схема, которая произошла с "Новым величием". Она почти идентична с той схемой, по которой сажали меня. И в том, и в этом случае были сотрудники, которые и там, и тут предоставляли жилплощадь, сотрудники, которые предоставляли так или иначе материалы, провоцировали разговоры. В моем случае тоже был сотрудник, который приносил книги, просил прочитать и высказать свое мнение, тем самым провоцировал нас на какие-то беседы. Прочитала, если можно так выразиться, но до смешного, прочитала в деле "Нового величия", что девушку обвиняют, что она противник конституционного строя, сложившегося в России. У меня то же самое обвинение в моем уголовном деле – противник конституционного строя, сложившегося в России, вела действия для того, чтобы все разрушить, все уничтожить. Оперативники, провокации, разговоры. Различие в том, что по моему делу не было никаких организаций, уставов или чего-либо подобного, но сама схема идентична.
В принципе, по этой схеме начиная с 90-х годов сажали, то есть это очень популярная схема, когда сажали лиц, представителей Северного Кавказа. Появлялись люди в мечети, появлялись в каких-то местах сбора, где шли какие-то разговоры о политике, на тему религии и так далее, появлялись так или иначе провокаторы, люди, которые входили в доверие, внедрялись, провоцировали, записывали, слушали, писали эти доносы. Потом предлагали совершить какие-то действия, предоставляли для этого всяческие условия и даже помогали приобретать, снимать и так далее. Собственно говоря, для спецслужб просто поменялась методика, тогда были очень популярные дела террористов, сейчас мода, если можно так выразиться, на экстремистов, вот они переключились, а методика и сама схема в принципе очень похожи, просто чуть где-то что-то подкорректировали, где-то что-то подправили, а работают по аналогичным схемам и будут работать точно так же. Сажать им девочку, которой 18, или девочку, которой 20, или девочку, которой 22…
Я много читаю в социальных сетях, люди размышляют о деле "Нового величия" и задаются вопросом: она же ребенок, это же дети, как так можно? Но [силовые структуры] это вообще не рассматривают. Вся эта структура – ФСБ, оперативники, силовики, – они не анализируют нас как детей, подростков или еще кого-то, у них есть задача, у них есть отчетность, у них есть определенная работа, которую они должны выполнить. Они тратят на это время, они посылают людей, они тратят на это деньги, придумывают эти дела, создают их на ровном месте, потом сажают, отчитываются. Естественно, я думаю, что в случае "Нового величия" посадят тоже, будут приговоры и будут сажать. Потому что на это дело потрачена куча денег, человек, которому платили, который провоцировал… Им надо будет отчитаться, они уже отчитались о потраченном, а теперь нужен результат, этот результат будет сделан.
– Что вы почувствовали в ту минуту, когда оказались в СИЗО?
Может быть, если бы я была постарше, реакция была бы чуть-чуть другой. Но первое состояние в тот момент – это был шок
– Это, во-первых, был шок. То есть понятно, что все мы читаем и смотрим, и понимаем, что не все, кто сидит в СИЗО и в колонии, святые люди. Мы понимаем, что система ошибается, а в случае России ошибается очень часто и очень много невиновных людей сидят, но тем не менее есть настоящие преступники, люди, которые совершили тяжкие преступления, и они отбывают наказание. Когда ты попадаешь в СИЗО и с тобой оказывается рядом на одних и тех же квадратных метрах человек – насильник, убийца, даже людоед… Со мной сидела Ирина Трищеба, которая отбывала наказание за людоедство. Они убили человека, вырезали почки, печень, пожарили их и съели. Может быть, если бы я была постарше, реакция была бы чуть-чуть другой.
Но первое состояние в тот момент – это был шок. Потом потихоньку начинаешь к этому привыкать. Шок, страх, не в плане того, что ты боишься заключенных, а что вот эти люди сидят на абсолютно тех же метражах, что и ты, они находятся рядом, убийцы, насильники, детоубийцы, страшные люди по сути, они находятся с тобой в одной камере. Ты живешь с ними, общаешься, разговариваешь, обсуждаешь какие-то темы, погоду, политику, жизнь и продолжаешь с ними жить. Но при этом, естественно, параллельно живет та самая жалкая надежда, которая где-то еще теплится, что ладно, эти люди знают, за что они отбывают свои дни в изоляторе, а потом и срок, но в моем случае придут, разберутся, все будет хорошо. Где-то все равно подсознательно эта надежда живет, без надежды там, наверное, не выжить.
– Когда смотришь на дело "Нового величия", кажется, что на этих двух девушек сейчас еще оказывают дополнительное давление, дополнительную жестокость из-за того, что их, может быть, хотят сломить. Даже на последнем судебном заседании – сначала судья обещала, что даст Анне Павликовой пообщаться с родителями, но сразу выключила экран и не дала говорить, затем ее выводили в наручниках бегом… Вас давили, вас пытались сломать?
У них богатый опыт, у них богатый багаж по отношению к молодым девочкам, мальчикам, молодежи, которая попадает в такую ситуацию впервые
– Да, конечно. Понимаете, какая ситуация, молодые люди сейчас впервые в своей жизни столкнулись лицом к лицу с системой. Во-первых, это шок, это стресс, это потерянность, это давление, это оторванность от родных и близких, отсутствие информации, закрытое пространство. С одной стороны, это заключенные, а среди них и те, которым уже дали задание развести, именно развести на какие-то разговоры, на какие-то беседы, которые будут ходить, стучать, писать, докладывать каждый вздох и выдох. Естественно, будут провокации в камере, драки, давление и всякое разное. С другой стороны, это сотрудники, которые будут приходить, в моем случае было то же самое, когда к тебе приходят, а ты никогда не был в подобной ситуации, у тебя никогда в подобной ситуации не были родные и близкие, а к тебе приходят и начинают рассказывать. В моем случае, например, было так. Сначала оперативники, а потом сотрудники ФСБ приходили и начинали рассказывать: да ты никому не нужна, никто о тебе не вспоминает, родные и близкие от тебя отказались. Мы свидание давали, никто на свидание не приходит. То есть тебя начинают морально уничтожать.
Физическая боль болит, но, по крайней мере, она проходит, тяжело переносить в местах лишения свободы моральное давление, которое на тебя начинают оказывать. Ждешь встреч с адвокатом, как я не знаю чего. Оказывают психологическое, физическое давление, запугивают, бьют. В случае девочек я все-таки надеюсь, что они не посмеют на них поднять руку, потому что внимание прессы, внимание людей, все-таки надеюсь, что они их не тронут. В нашем случае двух девочек, которых задерживали вместе со мной, забирали на Петровку, били, меня били отдельно, их били отдельно, запугивали. Я думаю, что у всех, кто в той или иной степени был под следствием, знает, что в какой-то момент они приходят и начинают играть в игры, в плохого и хорошего следователя.
Когда один следователь начинает тебе угрожать побоями, изнасилованием, пытками, проклинать, оскорблять, провоцировать, швырять в тебя бумаги, требовать, чтобы ты что-то подписала. В какой-то момент входит "хороший" следователь, который начинает как бы сдерживать "плохого" следователя, начинает тебе рассказывать, что он понимает, какая несправедливость с тобой случилась, что все это такая драма и несправедливость, но если ты сейчас пойдешь на сотрудничество, возьмешь на себя, подпишешь все бумаги, "подпишешь все то, что мы придумали, составили и под тебя подготовили, тебе срок скостят, мы тебе поможем". Была такая игра. Было физическое давление, побои, угрозы. Было моральное давление. Было то, что приходили и говорили, что девочки на тебя накатали, твои друзья, знакомые на тебя накатали, ну все, хана тебе, сейчас мы тебя закатаем лет на 25. Много чего было. У них богатый опыт, у них богатый багаж по отношению к молодым девочкам, мальчикам, молодежи, которая попадает в такую ситуацию впервые.
– Как вы выдержали? Вы даже улыбнулись на суде, вы прошли эти 8,5 лет, вы заново начали свою жизнь, вы продолжили образование. Что дало вам силы?
Они вообще боятся всего этого внимания, им это очень сильно мешает в работе над подследственным или над заключенным
– Сначала о "выдержала". Очень часто я слышу: молодец, сильная. Что значит сильная? Были драмы, были истерики, было все, был долгий тяжелый путь. Я улыбалась – это случилось абсолютно естественно. У меня даже написано в деле, что Зара Муртазалиева неуважительно относится к суду. Я никак не могу забыть слова двух оперативников, которые меня избивали на Петровке, 38. Один из этих оперативников мне сказал матом, оскорбляя, сказал: я заставлю тебя плакать кровавыми слезами. Я не знаю, где он сейчас, что с ним, как сложилась его дальнейшая судьба, но он, сам того не подозревая, сказав эти слова, в какой-то степени заставил меня морально собраться. Гнев может убивать, а может как раз помогать собрать в себе все психологические и моральные силы и как-то бороться дальше.
Безусловно, была очень сильная поддержка от родных, близких, правозащитных организаций, СМИ. Люди писали, помогали, приходили адвокаты, передавали какую-то информацию. И уже стало полегче. У тебя появляется какой-то стимул, когда ты понимаешь, что там за забором очень много, огромное количество людей, которым ты дорог, которые тебя любят, которые в тебя верят, верят тебе и ждут тебя, даже если ты их не видишь, даже если у тебя очень редкие встречи. Тем не менее я приходила в зал суда, где видела знакомых, людей, которым просто была небезразлична моя жизнь, моя судьба, тем же правозащитникам и журналистам, которые приходили, я видела, и это мне очень сильно помогало.
Их это дико раздражает, им это не нравится, им это не нужно – вся эта шумиха
А систему это очень сильно раздражает. Они вообще боятся всего этого внимания, им это очень сильно мешает в работе над подследственным или над заключенным. Потому что у тебя начинают появляться те самые моральные силы, какие-то силы сопротивляться, а им этого не надо, им надо тебя морально, физически уничтожать, чтобы ты, в конце концов, пришла к заключительному этапу и сделала то, что они от тебя хотят. В какой-то момент, это было в Мосгорсуде, было очень много народу, которые пришли на судебный процесс, я помню, что появился, хотя он совершенно не должен был там быть, один из следователей, который участвовал в моем уголовном процессе, и чуть ли не ругаясь матом, начал мне говорить: "Муртазалиева, тебе зачем все это? Что, заплатили твои родственники, согнали сюда все эти СМИ, журналистов. Больше будешь выпендриваться, больше дадим". Их это дико раздражает, им это не нравится, им это не нужно – вся эта шумиха, – вспоминает Зара Муртазалиева.
