“В России можно или загружать себя работой, или пойти и нажраться наркотиков. На меня чисто атмосферно это так действует”, – говорит бывший житель Казани Алексей Курманаевский. У него есть всё: любимая жена, множество друзей, хорошая работа, он востребован как специалист в международных проектах. С обывательской точки зрения у Алексея есть все условия для трезвой жизни. Тем не менее, уже свыше 15 лет он не может справиться с наркозависимостью, хотя сам работал в ребцентре. Он больше 30 раз обращался за наркологической помощью – а в Татарстане она считается хорошей, но срывы продолжались. Помогла Алексею только запрещенная в России заместительная терапия, которую он получает в Израиле, лишившись из-за этого возможности вернуться на родину.

Сейчас Алексею 37 лет. Год назад Курманаевские всей семьей уехали в Израиль, где Алексей встал на программу заместительной терапии. Это отрезало ему возвращение на родину. Но, как уверен и он, и его жена, сохранило жизнь.

Заместительная терапия – это прием небольшой дозы наркотического препарата под контролем врача. Препарат не дает эйфории, но стабилизирует физическое и эмоциональное состояние человека. Этот метод не только разрешен, но и рекомендован ВОЗ и даже Комиссией по наркотикам ООН. Применяется он во множестве стран, в том числе в Китае и Афганистане. Но не в России. В РФ заместительная терапия запрещена и приравнена к употреблению наркотиков. Чиновники и даже врачи-наркологи считают, что она не дает человеку полноценно выздороветь и "вылезти из наркотического болота". Другой частый аргумент против заместительной терапии – что в России создана уникальная система наркологической помощи и есть все предпосылки полностью вылечиться.

– Для меня самым большим шоком в Израиле стало то, – говорит Алексей, – что только здесь жена после 10-летней семейной жизни заявила, что готова от меня рожать. Только здесь, впервые за столько лет Маша почувствовала себя в безопасности: она перестала бояться, что меня или посадят, или я умру. За последние три года я срывался два раза. И это было сильное испытание для всех.

Последний срыв пришелся как раз на последний краткий визит Алексея в Россию. Именно после него и было принято решение войти в программу заместительной терапии.

– Хорошо, что я в тот раз не съехал с катушек окончательно. Я понял, что для меня гораздо опаснее именно находиться в ремиссии, на поддержание которой я трачу кучу сил и времени. Это все равно что сидеть на пороховой бочке. Ведь когда ты торчишь, ты рискуешь лишь свободой. Передоз, конечно, тоже возможен, но, при многолетних навыках, шанс отъехать очень мал. А вот когда ты "чист", любой срыв может обернуться трагедией. Рухнуть может все, ведь многое строится на условиях твоей абсолютной трезвости.

О том, как живется участнику программы заместительной терапии и его семье, Радио Свобода рассказали и Алексей, и его жена Мария.

Мария Курманаевская:

– Последний раз – это вообще жуть что было, на самом деле. Мы только недавно переехали в другую страну, у нас адаптационный год, все сложно, деньги-работа-язык, и тут в России умирает мой папа. Скоропостижно, от онкологии. Параллельно у Леши очень напряженный период: работа, командировки, он три недели дома не был. Состояние на износ. И вот он, наконец, летит домой, и тут нам приходят новости: приезжайте, может, проститься успеете. В таком состоянии мы приезжаем прощаться с папой. И тут же похороны. Мы на какое-то время остались в Казани, Леша еще успел в одну командировку слетать. И буквально дня за два до вылета я пошла к подруге, и тут Лешина мама мне звонит и говорит: "Срочно приезжай. Леша не в адеквате". Я прихожу домой и вижу просто тело в психозе. А у меня билеты на руках. Я в полном шоке, до утра кое-как дожила… С утра стала по друзьям писать. Тут еще папина смерть, голова плохо соображает, идей не особо много. И, с одной стороны, очень страшно с телом в психозе куда-то ехать. С другой, оставаться в России еще страшнее. Потому что те варианты решения проблемы, которые есть в России, уже опробованы по 10 раз, и смысл? Очередной детокс, очередная реабилитация, непонятно, на сколько ее хватит? И я принимаю решение лететь. Друзья помогли мне с внятным наркологом, который вывел Лешу из психоза, он пришел в себя, по крайней мере был транспортабелен. Ну, и я – детей в охапку (у нас с Лешей по сыну от первых браков), чемоданы, мужа и обратно. Но очень тревожно было выезжать.

– Ты десять лет замужем за Лешей и все время не знаешь, что будет дальше?

– Качели и вулкан, да. И когда мы прилетели, Леша сказал: "Все, я хочу встать на заместительную терапию". У меня были определенные сомнения и тревоги, потому что я знаю очень разные варианты, как жизнь людей выглядит на ЗТ. Но это было то, что мы еще не пробовали. И я сказала: "Окей, встаем".

– Алексей, ты мне однажды сказал, что если человек добровольно обращается в российскую бесплатную наркологию, значит, он очень хочет изменить свою жизнь. А ты обращался 23 раза в детокс за снятием ломки и шесть раз в реабилитационные центры. То есть ты правда очень хотел вылечиться от наркозависимости?

Мария:

– Я бы сказала, он не хочет, а находится в отчаянии жутком, если он добровольно обращается в российскую наркологию!

Алексей:

– Нарколог в России – это как воспитатель в тюрьме. Им нужно тебя контролировать и перевоспитывать. А лечить при этом им почти нечем. Вместо обезболивающих применяют галоперидол и аминазин. То есть ты должен покаяться и закрепить урок болью. А потом учет в течение 3–5 лет – это чтоб запомнил получше. Когда меня первый раз в государственной больнице на сутки привязали веревками к кровати лишь за просьбу дать обезболивающее, я стер кожу на ногах до мяса – у меня на щиколотках остались шрамы. И тогда я подумал, что сам виноват, раз довел себя до такого. Но когда меня за выпитый не по расписанию чай наказали уколом чего-то, от чего я два часа корчился от боли с температурой 40, я понял, что это с наркологией что-то не так, а не со мной. Спросишь, почему же я 23 раза возвращался туда? Потому что снаружи еще хуже. С учета по неупотреблению снимаются единицы. А тысячи – умирают и попадают в тюрьму.

Мария:

– Когда у Леши года три-четыре назад снова был срыв, мы обращались в частный детокс, потому что жалко было его ремиссию, которая засчитывалась в государственной наркологии. Детокс стоил 3500 рублей в сутки, на минуточку. Запрос от нас был очень четкий – просто приведите человека в состояние, доступное к контакту. Когда мы пришли туда дней через пять, надеясь обсудить дальнейшие планы по лечению, мы получили тело, заколотое галоперидолом, которое чуть не слюной по полу брызгало. Но мало того, они еще и не обеспечили надлежащее наблюдение, и он в частном, платном детоксе упал так, что разбил голову, и ее пришлось зашивать. То есть плюс к шрамам на ногах от "вязок" в государственном детоксе проявился шрам на черепе от платного.

– Галоперидол применяют и в государственных наркологических клиниках, как считается, там легкие дозы дают для успокоения. А тебе он как?

Алексей:

– Ты все чувствуешь, все понимаешь, но ничего не можешь сделать, потому что эта "легкая доза" лишает тебя возможности активного контакта с врачами. Тебя кумарит, но ты овощ.

– А может, так и надо?

– Кому? Зачем надо? Даже в российской наркологии есть нормальные препараты. Зачем эти адские варианты? Вообще, если обо всех наркозависимых говорить, я не понимаю, зачем нужна программа "драг-фри" – полного отказа от наркотиков – как первый вариант помощи. Если у человека нет социальной базы в плане образования, семьи и работы, условий быта, его вообще не имеет смысла отправлять в программу "чистой" реабилитации. Потому что после любого протрезвления – неважно, садистскими методами или человеческими – человек попадает в состояние своей разрушенной жизни, но при этом – в трезвом рассудке. И еще и с огромным чувством долга перед всеми. Плюс – контроль со стороны врачей. Люди, которые резко перестали употреблять, у них проблема не в наркотиках. Им необходимо ежедневно и ежечасно работать с симптомами зависимости, которые проявляются в гораздо более острой форме, если у них нет ничего под ногами: ни дома, ни работы, ничего. И единственное, что в этот момент можно вдолбить, – это сделать из человека либо религиозного фанатика, либо фанатика реабилитации. Мы видим эти многочисленные центры, открывающиеся как грибы. У нас вся Россия – одни торчат, другие пытаются их лечить.

Мария:

– Я только здесь, ходя по врачам с Лешей, поняла, какой же у меня самой уровень стигмы к себе. Я себя считала все это время неправильной и виноватой. И сейчас, спустя полгода как Леша на программе, у меня возникает вопрос: а для чего человека надо было 20 лет мучить? Не в наркотиках дело, а в том, что вся помощь сопровождалась страхом – тюрьмы, смерти, отторжения, унижения, и выхода не было. Кроме того, что Алексей наркозависим, у него еще и ВИЧ. И собираясь в Израиль, у Курманаевских было много опасений – не выгонят ли из страны? К примеру, иностранцу в России, имея ВИЧ, получить гражданство невозможно.

– Вы легко получили медицинскую помощь в Израиле?

Алексей:

– Я полгода оттягивал визит в клинику по поводу ВИЧ, жрал российские таблетки, которые с собой привез. Мне последние схемы вообще разбили – я шесть таблеток в день пил вместо двух. Но я боялся. Я же привез с собой весь багаж паранойи. Мне до последнего казалось, что если узнают, что у меня ВИЧ, то депортируют и отправят обратно всю семью. А если я еще скажу, что я зависимый, это кончится вообще плачевно. Я начал звонить знакомым, и на третьем звонке понял, что спрашиваю какую-то ерунду. Мне все говорили: иди спокойно! Но идти надо было сначала к семейному врачу. Думаю, как он отреагирует, что я наркозависимый с ВИЧ? Я же к нему детей вожу. Доктор – русский, кстати, – даже ухом не повел. Не было никаких эмоций даже на невербальном уровне. Ни грамма смены отношения, отторжения.

Мария:

– Дальше надо было уже ехать в клинику специализированную, и что-то мы это дело затянули. Леша уехал в командировку. И мне позвонили из израильского Минздрава. Я думала, всё, с претензиями... А они с беспокойством! "У вас все хорошо? А лекарства есть? Мы просто вас потеряли, вы не приходите". Позвонили с желанием помочь! Леша начал получать лечение от ВИЧ, и потом мы пошли в программу ЗТ. Мы и раньше были знакомы с людьми на ЗТ, много знали про нее. Но эталонное отношение увидели только здесь. Даже на Украине слышно советское прошлое: "Если клиент, находясь на программе, еще что-то принимает, то с программы надо его снять и наказать, чтобы другим неповадно было!" Здесь нет такого. Здесь нет наказаний! Здесь, когда мы пришли первый раз на прием и Леше дали минимальную дозировку, доктор Виктория говорила: "Ну Алексей, ну давайте чуть побольше сделаем. Ну вы спать лучше будете…"

Алексей:

– Здесь нет системы наказания, здесь есть система поощрений. Программа платная – препарат оплачивается государством, а я плачу за работу врачей. И есть режим, тебя тестируют, к примеру, раз в два месяца. И если у человека еще какие-то наркотики в крови обнаруживаются – это сразу беседа с врачом: что произошло? С тобой сразу начинает работать соцработник, но ты так же будешь получать препарат. А если ты не нарушаешь правила, тебе начинают приходить некие бонусы. Мне, например, снизили в два раза стоимость наблюдения. Потому что врач меньше на меня тратит времени. Меньше тестов тратится. Я прихожу два раза в месяц получить таблетки и пообщаться о жизни. Второй момент, раз я реже прихожу, значит, я и реже получаю препарат. Кому-то дают на три дня, я получаю на две недели. Если я не могу сам приехать – без проблем. Звоню врачу и говорю, что приедет моя жена. Тут это просто таблетки. Нет понимания, что тут нужен особый контроль.

Мария:

– Тут ко всем особый подход. Есть те, кто нестабилен, и им на самом деле надо почаще наблюдаться. Есть девочка, которая года два-три на программе, но она каждую неделю ездит, потому что нестабильна. А с Лешей: доктор посмотрел, что он сохранен, отдает отчет в своих действиях, что у него жена-работа-дети. Нет этого идиотского совкового формализма – врач говорит тебе отмечаться, и ты пять лет отмечайся. И никого не волнует, что ты давно работаешь, у тебя своя фирма и троих детей родили за это время.

– Как ты себя чувствуешь?

Алексей:

– Нормальные врачи, профессиональные, всегда говорили, что наркозависимость – это психиатрия, и первая задача терапии – это стабилизация твоего эмоционального уровня. Но я сам всегда думал, что основная задача заместительной терапии – это контроль над ситуацией: чтобы люди были стабильны с точки зрения поведения. Я никогда не думал, что эмоции – это настолько важный момент. И вот я это прочувствовал на себе. Через пару недель на программе я понял, что за последние 15 лет, или сколько я там пытался лечиться, у меня не было настолько ровного эмоционального состояния: у меня нет перепадов настроения, я не срываюсь, всегда ровная мотивация ко всем делам, мне не составляет труда следовать своему графику, потому что я не завишу от собственного состояния. Находясь даже в трехлетней ремиссии, все равно ежедневно вот эти вот качели настроения присутствовали, когда сегодня все хорошо, а завтра ты психуешь и увольняешься. Сейчас это сведено к минимуму.

– А отношение со стороны врачей – есть разница с Россией?

– Я устроился работать в хорошую компанию. Работа хорошо оплачивается, но она, мягко говоря, не высоко профессиональная. И врач мог бы сказать: "Классно, веди себя хорошо, чтобы тебя не уволили". А наш главврач сказал: "Здорово, но ты не думал, что с твоими возможностями надо идти дальше? У нас в центре есть курсы, с нами сотрудничают разные организации, образовательные и по трудоустройству, и вообще, можем в институт отправить тебя учиться". Я говорю: "У меня иврита нет". – "Так давай с ивритом решать!" И с осени я пойду на бесплатные вечерние полугодичные курсы. И он мне потом час рассказывал про свой опыт, как он здесь устраивался работать. Главврач! На равных. Я не чувствую себя здесь "пациентом".

– Маша, а ты когда смогла расслабиться? В тот момент, когда перестала бояться, что Леша или умрет, или его посадят?

– Когда я увидела, как именно все происходит на программе. Когда я увидела, что Леша не овощ, нет никакой невменяемости, что он нормальный адекватный человек, как все. Меньше нервов, раздражения, эмоциональных перепадов. Первое время была настороженность, но сейчас я вижу, что никто не делает здесь из этого ажиотажа. Есть заболевание – есть лечение. Есть таблетки в тумбочке, и Леша их принимает. Благодаря этому наша семья живет спокойно. Нет переживаний, что "завтра он может слететь, и что мы будем делать?". Мы 10 лет в России не могли родить общего ребенка. Потому что бессмысленно было даже планировать. А вот сейчас решили, что можно. Проконсультировались со всеми врачами, начиная с семейного и заканчивая инфекционистом. Нам все сказали: "В добрый путь. Нет никаких противопоказаний". Одно только то, что только здесь, на ЗТ у меня появилась готовность рожать, уже о многом говорит. Я больше не боюсь ни за него, ни за всех нас. С того момента, как Алексей встал на программу, ему закрыт путь в Россию. Один препарат ЗТ в РФ запрещен как наркотик. Второй применять можно, но в качестве обезболивающего и в таких дозировках, что, как Леша говорит, "хватит на транзитную поездку". А если ехать без препарата – ломка. Именно по этой причине он не поехал на проходившую недавно в Москве международную конференцию по ВИЧ. Впрочем, не он один: побоялись ехать все потенциальные делегаты, состоящие на программе ЗТ.

– А как ты вообще въезжаешь?

Алексей:

– Никак. Никто на ЗТ в Россию никогда не въезжал. По бумагам он может пересечь границу без проблем, есть правила ввоза лекарств. А что с ним будет дальше – никто не знает. Потому что после того, как он пересечет таможню и задекларирует таблетки, таможенное законодательство перестает работать и начинает работать УК РФ и внутренний закон о наркотиках. Нет исключений в кодексе, где бы говорилось, что "в случае если препарат назначен врачом, то хранение наркотиков в особо крупном размере разрешено". Пусть даже это и будет по-идиотски выглядеть, потому что с точки зрения международного права туристам предусмотрен провоз лекарств, если вы их задекларируете. То есть с декларацией на руках вы уже узаконили свое пребывание в стране с препаратом. Но зная российскую действительность, я бы никому не рекомендовал. А у меня в России друзья, родственники. Мама. Я не смогу к ней поехать, случись что, не дай бог. Ну то есть если к ней ехать – то ехать без ничего и покупать на черном рынке. Других выходов для меня нет.

Мария:

– Чем больше я смотрю на это со стороны, тем более жутко мне становится. Когда находишься в этом безумии российском, оно не так страшно. Ты к нему привыкаешь, ты живешь в этом как в некоей норме. А потом ты начинаешь жить в иной норме, где не надо бояться и прятаться. Где все решается просто, быстро, цивилизованным путем и не наносит травму никому – ни обществу, ни человеку. И когда параллельно смотришь на Россию, у которой опять, блин, свой путь, становится дико страшно за тех, кто продолжает в этом находиться. И дико страшно, что в какой-то момент может возникнуть необходимость туда въехать. Это единственный страх, который у меня остался.

Выбор Алексея прокомментировал Владимир Менделевич, российский психиатр, нарколог, заведующий кафедрой медицинской психологии Казанского государственного медицинского университета и эксперт ВОЗ. Он – один из немногих российских врачей, кто поддерживает идею заместительной терапии.

– Как так получается, что человек лечится 15 лет от наркомании и все равно употребляет? Существует идеальный метод лечения?

– Если бы существовал идеальный метод лечения наркомании, то в мире к настоящему времени было бы множество излеченных. И Леша бы давно перестал мучиться. Но, к сожалению, наркомания – хроническое заболевание мозга, от которого выздоравливают единицы (как и от любого иного хронического заболевания). В таких условиях главной целью лечения становится достижение ремиссии, снижение интенсивности и риска от продолжающегося употребления ПАВ (психоактивных вещество. – РС). ЗТ признана в научном мире доказанным методом. Считается, что этот вид лечения, применяемый в большинстве стран мира и законодательно запрещенный в России, как и иные методы терапии, не приведет к излечению, но способен существенно помочь каждому зависимому от опиатов.

– Насколько в России наркозависимые охвачены наркологической помощью? Есть ли сдвиги за последние лет пять?

– У нас наркологическая помощь добровольна. Но ее выбирает минимальное число нуждающихся. Причина – система, построенная на наказании и ограничении в правах. В реальности именно она отталкивает больных. К примеру, формально для постановки на диспансерный учет (наблюдение) требуется согласие пациента. В реальности – все не так. На учет могут поставить, не спрашивая, и даже за одноразовое употребление. То есть получается, что наказать могут даже не больного. И в отечественной системе наркологической помощи мало что изменилось даже не за пять лет, а за последние десятилетия. По-прежнему действует учет, продолжают лечить антипсихотиками, как будто наркомания – это шизофрения. Несколько лет назад была предпринята попытка гуманизировать помощь наркозависимым и было введено альтернативное лечение. Это когда за нетяжкое правонарушение в сфере оборота наркотиков зависимому предлагалось на выбор: тюрьма или лечение. Так вот, оказалось, что подавляющее большинство выбрало и продолжает выбирать тюрьму.

– Алексей говорит, что в Израиле побывало множество наркологов из России, и все всё знают про ЗТ. Но они возвращаются и – снова говорят о деградации. Почему?

– Сложный вопрос, почему наши наркологи настроены против пациентов. Возможно, это связано с тем, что многие из них не убеждены, что наркомания – это заболевание. Врачи считают, что для избавления от "вредной привычки и аморального поведения" надо либо запугивать больного, либо поучать. Честно говоря, в мире, включая Израиль, такие врачи тоже есть. Они составляют там меньшинство. Но в мировом профессиональном сообществе неприлично говорить от имени общества или родственников. Европейский врач обязан, во-первых, быть адвокатом своего пациента, а во-вторых, лечить в соответствии с принципами доказательной медицины. Удивительно, что наши врачи продолжают игнорировать доказательный подход, при котором лечить разрешается только проверенными на эффективность и безопасность методами.

– Вы рады за Алексея?

– Я не только рад за Лешу, но и горжусь его стойкостью и целеустремленностью. Ради собственного здоровья и благополучия своей семьи он прошел тяжелый путь борьбы за то, чтобы получить-таки доступ к нормальному лечению. И одновременно мне очень жаль остальных. Тех, кто вынужден "лечиться" тем, что дадут.

Согласно документу "Совместная позиция ВОЗ\Управление ООН по наркотикам и преступности\Объединенная программа ООН по ВИЧ (ЮНЭЙДС)":

"Потребители инъекционных наркотиков, не включенные в лечебную программу, инфицируются ВИЧ почти в шесть раз чаще, чем те, кто приступил к участию в программе ЗТ и продолжает лечение. Смертность среди лиц с опиоидной зависимостью, получающих заместительную терапию, составляет 25–33% аналогичного показателя среди не охваченных подобной программой. Среди потребителей наркотиков перед включением их в лечебную программу зарегистрированы очень высокие показатели вовлеченности в преступную деятельность, которые, однако, после года заместительной терапии снизились примерно вдвое".

В России ежегодно умирает от передозировки около 8 тысяч человек. За последние 10 лет количество людей, которые осуждены за преступления, связанные с наркотиками, увеличилось более чем в два раза. Сейчас за решеткой находится 138 тысяч таких осужденных – треть от общего числа.