Взгляд русского поэта и американского переводчика
Александр Генис: Пушкинский день с 1997 года стал официальным праздником России. Но день рождения великого поэта – значимая дата и за границей. Хотя Пушкина справедливо считают самым непереводимым из наших классиков, в Америке есть влюбленные в него подвижники. Один из них – Джулиан Лоуэнфельд. Адвокат, композитор, поэт, драматург и переводчик (он знает восемь языков), Джулиан – человек разносторонних дарований. Но главная любовь его жизни – Пушкин. Сегодня, накануне Пушкинского дня, мы – в рамках рубрики “В тему дня” – вернемся к разговору о месте Пушкина в Америке, который мы вели в нашей студии с поэтом Владимиром Гандельсманом и переводчиком Джулианом Лоуэнфельдом, выпустившим в те дни большую книгу своих переводов из Пушкина.
Александр Генис: Джулиан, прежде всего я хотел задать вам вопрос, который меня, как всякого русскоязычного человека, живущего в англоязычном мире, всегда волновал: каково место Пушкина в англоязычном мире по сравнению с другими русскими классиками?
Джулиан Лоуэнфельд: Меня этот вопрос тоже волновал. Собственно, поэтому я и выпустил эту книгу. Потому что я не видел никаких нормальных переводов, и честно говоря, многие даже по сей день не знают, кто такой Пушкин. Однажды меня спрашивал кто-то: кто такой Пушкин? Ах, это был либреттист Чайковского, по-моему? Не знают его, как Толстого или Достоевского, просто потому, что нет таких переводов, и действительно его стихи ускользают, не улавливается его музыка. Трудно их перевести.
Александр Генис: Набоков, рассуждая на ту же тему, однажды привел обидное высказывание француза. Я, честно говоря, подозреваю, что французом был сам Набоков. Так вот, француз у Набокова говорит, что Пушкин – как русское шампанское. То есть для западного человека Пушкин – это обратный перевод с европейского. Что вы думаете об этом?
Джулиан Лоуэнфельд: Вот что Набоков сказал на эту тему: "Можно ли перевести стихотворение Пушкина, или "Евгения Онегина", или любое другое с определенной ритмикой? Безусловно, нет. Воспроизвести рифмы и в то же время перевести все стихотворение математически невозможно. Потеряв рифму, стихотворение утратит свою прелесть, свое цветение, которое не восстановят ни сноски на полях, ни алхимия учености". А что он нам подарил?
Александр Генис: Да, как вы относитесь к его опыту?
Джулиан Лоуэнфельд: Набоков нам подарил тысячу страниц замечательных комментариев. Но это – алхимия учености. И там очень много сносок на полях.
Александр Генис: То есть вы считаете, что опыт Набокова с "Евгением Онегиным" не привил Пушкина к англоязычной культуре?
Джулиан Лоуэнфельд: Нет, к сожалению. Он сам признался, что принес в жертву своему идеалу дословности абсолютно всё – и элегантность, и изящность, и музыкальность, и рифму, и игру, даже грамматику иногда. Лишь бы было дословно. А главное в Пушкине – не дословность, а легкость, музыка. Специалист по бабочкам нам приколол мертвую бабочку к стеклу, и хоть там есть латинская надпись, никогда не почувствуешь прелесть живой бабочки в полете.
Александр Генис: Полюбить Пушкина из-за Набокова никому не удалось?
Джулиан Лоуэнфельд: Не получилось, нет.
Александр Генис: Володя, а теперь я хочу задать вопрос вам. Что получится, если сравнить Пушкина по-английски с русскими Шекспиром или Гете, которые вошли в русский литературный оборот?
Владимир Гандельсман: Джулиан замечательно все сказал, я совершенно с ним согласен, но русскому читателю страшно повезло. Потому что среди русских переводчиков были великие поэты. На этот счет есть разные мнения, со мной многие переводчики не согласятся – те, которые считают, что перевод Пастернака "Фауста" или Шекспира ужасен. Тем не менее, великий поэт Пастернак иногда попадал совершенно великолепно. Не всегда, зато у него были такие удачи, которые несравнимы с удачами ремесленника.
Джулиан Лоуэнфельд: Да. Поэт поэта понимает, мне так кажется. Еще у Лозинского замечательные были переводы.
Александр Генис: Но "Божественная комедия" не вошла в состав русского образования, как вошли Шекспир или Гете.
Владимир Гандельсман: В чем тут дело? Это гениальная работа, гениальный труд, гениальное ремесло – перевод Лозинского. Конечно, эта гладкопись Данте совершенно не соответствует тому, что было в подлиннике. Но тут можно только снять шляпу перед огромной работой Лозинского.
Так вот, мне кажется, что Пушкину гораздо меньше повезло в англоязычном мире, и вся надежда на Джулиана:
Джулиан Лоуэнфельд: ... спасибо!
Владимир Гандельсман: ... потому что великие поэты им не занимались. Вот и всё.
Александр Генис: Джулиан, русские поэты часто приходят к англоязычному читателю через прозу. Именно так произошло с Мандельштамом и Бродским. Как обстоят дела с Пушкиным?
Джулиан Лоуэнфельд: Через прозу и приходит. В основном американцы читали "Пиковую даму". Правда, я в Англии встретил человека, миллиардера, ни слова не говорящего по-русски, который пятьдесят раз читал "Капитанскую дочку", каждый год, иногда несколько раз в год. Это для него как мини-Библия.
Александр Генис: Очень приятно слышать. Если вы его еще раз встретите, скажите ему, что наш любимый писатель Довлатов тоже постоянно перечитывал "Капитанскую дочку" и всегда цитировал ее, считая, что лучше книги в мире нет. Скажите, а как проза Пушкина переведена?
Джулиан Лоуэнфельд: Прозу легче, конечно, перевести, но, по-моему, нет там той изюминки.
Александр Генис: Ну, а если сравнить переводы пушкинской прозы с переводами Достоевского, Толстого, Тургенева на английский?
Джулиан Лоуэнфельд: Там тоже проблемы, но не такие же, как со стихами, где главное - музыка.
Александр Генис: Это понятно. Вы считаете, что пушкинская проза заслуживает новых и новых переводов?
Джулиан Лоуэнфельд: Да, я так считаю.
Александр Генис: И вы занимаетесь переводами прозы тоже?
Джулиан Лоуэнфельд: Да, следующий том будет прозой.
Владимир Гандельсман: При этом "Пиковая дама" переводилась более 12 раз на английский язык. Еще в 19-м веке переводилась проза Пушкина.
Джулиан Лоуэнфельд: Поэтому он и был известен. Я ведь не хочу сказать, что Пушкина совсем не знают. Но знают его, в основном, из-за его прозы.
Александр Генис: Ну, началось все с французского языка. Мериме лучше других знал и пропагандировал Пушкина.
Джулиан Лоуэнфельд: И все равно, когда Тургенев показал эти переводы Флоберу, тот сказал: "Он пресен, ваш поэт". Флобер пытался понять, что это за стихи, но ему это не удалось.
Александр Генис: Мне всегда казалось, что сложность Пушкина для иностранцев заключается в том, что Пушкин писал о человеке вообще, а иностранцу интересен русский человек. Поэтому Достоевского так за границей любят, а не Пушкина. Вы так не считаете?
Джулиан Лоуэнфельд: Пушкин универсальный, я не считаю, что он должен принадлежать только русскому народу. Это, может быть, мой пунктик.
Александр Генис: Ну, что ж, мы с удовольствием поделимся, да, Володя?
Джулиан Лоуэнфельд: В Пушкине, между прочим, смешалось шесть кровей.
Александр Генис: По этому поводу я хочу задать вам вопрос о роли Пушкина среди афроамериканского населения Америки? Однажды я в Гарлеме в книжном магазине видел большой портрет Пушкина, где он был совершенно черного цвета – вместе с Дюма стоял его портрет, – и я не раз встречал афроамериканцев, которые любят Пушкина.
Джулиан Лоуэнфельд: Гордятся Пушкиным, да, действительно: the black poet. The black Russian poet, так и говорят.
Александр Генис: То есть можно сказать, что Пушкина в Америке лучше других знают афроамериканцы?
Владимир Гандельсман: Вот послушайте, я хочу процитировать. Американский поэт Джон Уитьяр написал статью с такими строчками:
"С 29 января по 1 февраля 1837 года в одном из особняков русской северной столицы на берегах Невы умирал Александр Пушкин. Поэт, историк, любимец императора и народа, тяжело раненный в роковой дуэли, еще совсем молодой, чтобы думать о смерти. Мне хотелось бы рассказать о способностях этого чудесно одаренного и уважаемого человека, о том, как его, негра, оплакивали в этой стране – факт, который покажется невероятным американскому читателю. Мы имеем основания полагать, что против этого выдающегося человека испытывается в нашей стране безрассудное, несправедливое предубеждение, как и против цветной расы в целом".
Александр Генис: Когда это написано?
Джулиан Лоуэнфельд: В 1837 году.
Владимир Гандельсман: То есть мгновенно после смерти Пушкина.
Александр Генис: Замечательная цитата!
Джулиан Лоуэнфельд: Это было немножко политизировано, и нельзя так близко принимать к сердцу.
Владимир Гандельсман: Ну, конечно, это с юмором сейчас воспринимается.
Александр Генис: Джулиан, что для вас труднее всего, когда вы работаете над переводами Пушкина?
Джулиан Лоуэнфельд: Первый момент – читаешь и думаешь: божественная вещь! Как это можно передать? Не передашь. Но нужно это выкинуть из головы, благоговение отставить в сторону, быть смелее. А второй момент – отсутствие в английском языке стольких односложных, емких слов. Кое-что нужно добавить.
Александр Генис: Маяковский однажды сказал: "Я русский бы выучил только за то, что им разговаривал Ленин". Как вы считаете, стоит выучить русский за то, что им разговаривал Пушкин?
Джулиан Лоуэнфельд: Уверен на сто процентов.
Александр Генис: А вы сами почему его выучили?
Джулиан Лоуэнфельд: Именно потому, что им разговаривал Пушкин. Так получилось. Просто был международный кинофестиваль, уже не помню, в каком году, и показывали замечательный русский фильм "Три дня из жизни Обломова". Это были мои студенческие годы, и обломовщина была мне очень близка. Это так понравилось мне: и этот язык, и эти милые люди. Я влюбился в язык и решил им заниматься.
Владимир Гандельсман: Все мы помним, как Пушкин называл переводчиков – "почтовая лошадь просвещения". И я желаю Джулиану, чтобы в этом забеге почтовых лошадок просвещения он пришел первым.
