Повтор программы от 26 мая 2018

Леонид Велехов: Здравствуйте, в эфире Свобода – радио, которое не только слышно, но и видно, в студии Леонид Велехов, это новый выпуск программы "Культ личности", который вы также смотрите на телеканале "Настоящее время". Наша программа не про тиранов, она про настоящие личности, их судьбы, поступки, их взгляды на жизнь.

Сегодня у меня в гостях Ирина Богушевская, исполнительница чудесных песен собственного и не только собственного сочинения.

Ира, здравствуйте, очень рады вас видеть!

Ирина Богушевская: Спасибо, что пригласили.

Леонид Велехов: Спасибо, что пришли!

Ирина Богушевская: Я посмотрела несколько выпусков программы. Очень приятно сидеть в этом кресле, в котором сидели люди, перед которыми я преклоняюсь, в частности, Елена Антоновна Камбурова, которую я считаю свои учителем в том, что называется актерской песней.​

​

Звучит песня "Ангел моей печали" в исполнении Ирины Богушевской

Я знаю: ты не хотел быть

Ангел моей печали.

Ангел моей печали,

Я верю: ты сам не знал,

Что ты войдёшь в мое сердце,

Как входит клинок из стали;

Болью моей ты станешь

И ранишь меня, как сталь.

Однажды среди совсем других садов

Мы свидимся снова.

Мы свидимся снова,

Мы встретимся снова с тобой.

О, как же тебе тогда будет больно

За все, что ты сделал со мной

Средь сада земного,

Печальный ангел мой.

Я помню: ты говорил,

Что мы будем навеки рядом,

Будем навеки вместе.

Ты знал ли тогда, Бог весть,

Что ты войдешь в мою плоть как стрела –

Та стрела, что с ядом.

Станешь ты – Ангел Мести

С сердцем, жестоким как жесть.

Однажды среди совсем других садов

Мы свидимся снова.

Мы свидимся снова,

Мы встретимся снова с тобой.

О, как же тебе тогда будет больно

За все, что ты сделал со мной

Средь сада земного,

Печальный ангел мой.

И год за годом ты ведешь меня

По острию меча и,

Ангел моей печали,

Я вижу: ты сам не рад.

И этот жребий тебе самому,

По-моему, странен,

Но ты меня ранишь и ранишь –

Навылет на этот раз.

Я напоследок улыбнусь тебе,

Побелев под гримом,

А ты – двинешься мимо,

"Привет" сказав невзначай.

Теперь ты, кажется, сделал все,

Чтоб я стала дымом,

Погасла и стала дымом.

И я становлюсь им. Прощай.

Однажды среди совсем других садов

Мы свидимся снова,

Мы свидимся снова,

Мы встретимся снова с тобой.

Не бойся, теперь я знаю все:

Тебе пришлось это сделать со мной

Средь сада земного,

Печальный ангел мой.

Когда

Среди совсем других садов

Мы свидимся снова,

Мы свидимся снова,

Мы встретимся снова с тобой –

Тебе будет больно,

Прости, я-то знаю,

Что ты не виновен

Во всем, что ты сделал со мной,

Печальный ангел мой.

(Видеосюжет об Ирине Богушевской. Закадровый текст:

Ирина Богушевская, как она сама себя называет, певица не для всех. Она говорит об этом без высокомерия, как, впрочем, и без сожаления: не для всех, так не для всех. Тогда для кого? Для тех, кто ценит в песне мелодию и содержание, лирическую поэтическую тему. Конечно, странно, что ценители таких песен теперь в меньшинстве, но что поделаешь: современный шоу-бизнес не просто диктует моду, но формирует вкусы. Ведь в прошлом никому в голову не пришло бы назвать Александра Вертинского, или Изабеллу Юрьеву, или Майю Кристалинскую и Анну Герман певцами не для всех. Наоборот, изысканность музыкальной интонации и утонченность сценического образа восхищали и ценились превыше всего.

Песни Ирины Богушевской – действительно, нежные вещи (так и называется одна из них). "Легкие люди", "Воздух чуда", "Обнимая ветер" – даже в названиях ощутимо, как певица культивирует свою изысканность и связь с культурной традицией в пику господствующей на эстрадных подмостках и телеэкранах моде. Она так и говорит о себе: что всю жизнь плывет против течения.

И еще, особенно в наши дни, удивительно то, что она нонконформист во всем – не только в песенном творчестве, но и в своих взглядах на современную действительность, общество и политику. Как опять же она сама выражается, она предпочитает смотреть на то, что происходит вокруг, широко открытыми глазами. Опять же, вопреки общей тенденции).

Студия

Леонид Велехов: Я именно вас, такое нежно-воздушное и поэтическое создание, хочу полуполитическим вопросом для начала озадачить...

Ирина Богушевская: Ни в чем себе не отказывайте! Я периодически разговариваю на эти темы с разными журналистами. И они аккуратно потом все вырезают. (Смех в студии)

Леонид Велехов: Нет, тут этого не случится.

Ирина Богушевская: Я даже помню, давала интервью какому-то журналу, связанному с аптеками, он раскладывается в сети аптек. И вот меня спросили: "Как вам сейчас нынешняя Москва?" Я сказала "ужас" и давай рассказывать, что у нас в Хамовниках абсолютно какое-то запредельно бессовестное "благоустройство". Я сказала, что невозможно жить, что убивается там все. И что вы думаете?! Они это напечатали?

Леонид Велехов: Не напечатали?!

Ирина Богушевская: Нет! То, что я выросла в Москве, что я ее люблю, люблю Чистые пруды, люблю Университет, это, конечно, большими буквами, а это все...

Леонид Велехов: Ничего себе! Я понимаю, что аптекари должны быть осторожными и аккуратными, но не до такой же степени! (Смех в студии) А как вам общая обстановка: вдруг, в этом весеннем воздухе, чуть ли не войной повеяло, одни ракеты, другие ракеты? Вы это всерьез воспринимаете или нет?

Ирина Богушевская: Я не могу это не воспринимать всерьез. Хочу сказать, что в марте 2014 года я написала у себя на Фейсбуке большой пост про то, что, как мне кажется, моя страна совершила какое-то сальто-мортале – в полном смысле мортале, как я думаю, – и превратилась обратно в Советский Союз. И на меня, конечно, огромное впечатление произвело не только заседание Совета Федерации, которое было посвящено вводу войск в Украину, и которое я зачем-то посмотрела в прямом эфире. И мне стало, ну, прямо очень страшно. Я человек, не подверженный панике, я стараюсь все время балансировать где-то в районе здравого смысла, но это меня очень напугало. Я увидела совершенно советское единодушие. А дальше произошло убийство "Ленты.ру" той, где работали мои близкие друзья. И это было вторым очень ярким впечатлением. И под влиянием этого всего я написала, что у меня есть ощущение, что я не платила за этот аттракцион, но я знаю, куда и по каким рельсам он катится: он катится обратно туда, где я меньше всего хочу находиться. Я там выросла. Я знаю там все, мне там известно все до оскомины. И я этого не хочу! Я не хочу войны – ни холодной, ни горячей! Я не хочу железного занавеса! Я не хочу тотального вранья внутри него! И меня от этого гиперпрыжка во времени и пространстве тошнит, написала я.

Леонид Велехов: Хорошо сказано.

Ирина Богушевская: Хочу сказать, что это все было написано до Донбасса, до санкций первых и вторых, до обвала экономики, до этой ковровой высылке дипломатов. На самом деле, у меня такое ощущение все эти четыре года, что как в фильме "Inception", помните, как вот эти пиксели восстанавливаются очень быстро, так восстанавливается какая-то реальность вокруг тебя, и вокруг нас восстановился Советский Союз. И огромное количество людей чувствуют себя в этом комфортно и произносят совершенно советские речи. Я тогда же в том посте написала, что множество людей вдруг заговорило этим советским языком: "сплотимся", "внешняя угроза", "испепелим". Не знаю, в 2011 году мы пытались с этим что-то делать, в 2012 году пытались что-то делать. Была иллюзия, что можно что-то изменить, что можно надавить на эту систему где-то в одном месте, она скрипнет и развернется...

Леонид Велехов: Плохо надавили.

Ирина Богушевская: Мы не могли, сто тысяч человек, на многомиллионный город надавить хорошо. Это должно было быть гораздо более консолидированное усилие. Да, тогда я поняла, что мы – декабристы 2011 года. Мы находимся в таком же разбитом и пораженном состоянии, как те декабристы 1825 года. Нас не сослали в Сибирь, не казнили, да, но мы раздавлены морально. Многие уехали, многие заняли позицию внутренней эмиграции. Это понятно, на самом деле. Утешает только историческая перспектива. Когда ты смотришь на тех декабристов, уже зная, что то крепостное право, за отмену которого они боролись, было отменено потом сверху...

Леонид Велехов: Почти через сорок лет!

Ирина Богушевская: Да, не прошло и сорока лет, оно было отменено сверху. Реакция сменилась развитием каким-то, потом реакцией, потом снова развитием. Сейчас мы, к сожалению, находимся на таком этапе исторического цикла.

Леонид Велехов: Значит, ждать всего-то нужно будет до 2050 года.

Ирина Богушевская: У меня есть большая надежда на молодое поколение.

Леонид Велехов: Спасибо за такой потрясающий монолог! Я даже не ожидал, что одним полувопросом спровоцирую такое. Тем более мы видим сегодня, между прочим, как богема, артистическая братия ходит по струнке еще почище, чем в советское время. Когда я воспоминаю замечательного Алексея Серебрякова, которого за одну фразу, когда мы все знаем, что фраза совершенно справедливая, закидали грязью... Другое дело, что эта грязь к нему и не приставала, а летела обратно в физиономии закидавших, в том числе и артистов...

Ирина Богушевская: Сейчас вы меня спровоцируете еще на один большой монолог.

Леонид Велехов: Давайте!

Ирина Богушевская: После этой истории с интервью Серебрякова… Оно вышло в тот момент, когда я очень сильно болела. У меня не было просто физически сил об этом писать. Потому что, если ты что-то написал в Фейсбуке, будь готов расчехляться и дальше вести какие-то дискуссии с людьми других взглядов и чистить свою ленту от троллей. У меня не было на это сил. Я просто молча посмотрела это интервью, потом читала в ленте какие-то отзывы. И вдруг увидела у девушки, с которой мы не знакомы лично, но много лет приятельствовали на Фейсбуке, переписывались, мы знаем, как зовут детей друг друга и так далее, – и вдруг я вижу такой отзыв: "Какой он все-таки лицемер и подкаблучник".

Леонид Велехов: Бог ты мой!

Ирина Богушевская: И вдруг я понимаю одну удивительную совершенно штуку. Вот мы с ней видим один и тот же монолог, одно и то же интервью, мы слышим один и тот же текст, но трактуем его диаметрально противоположным образом. Нет ничего общего между ее позицией и моей. И я стала думать тогда – где точка этого раскола? И я вдруг поняла, что это даже не точка раскола, а это такая силовая линия, которая располагается между полюсами: советский человек и несоветский человек. Сейчас объясню. Мне кажется, что именно по этой линии мы раскололись все так драматически в 2014 году. И множество людей, которые критиковали Серебрякова, их объединяет одно: им удобно и комфортно в той системе, где общее важнее частного, где нужно всем сплотиться вокруг какой-то великой цели. Это такие классические коммунитарианские взгляды. На другом полюсе – либертарианские взгляды. И там комплекс идей, который начинается с того, что частное важнее общего, права, свободы и жизнь конкретного человека важнее любых идеологических лозунгов, предлагаемых государством. Хотя бы потому, что мы отлично знаем, что за этими лозунгами всегда стоят чьи-то интересы. Нет никакой революционной необходимости. Нет никакой исторической необходимости. Это всегда интересы определенной группы людей, в данный момент управляющих этой страной, и так далее и тому подобное. И это, к сожалению, две системы мировоззрения, которые я даже не знаю, как примирить, и как возможно нам договориться. Я всегда за то, чтобы разговаривать. А когда только началась эта истерика по поводу ядерных боеголовок с неуправляемой траекторией, я написала у себя большой пост, потом закрыла его, потому что там началась какая-то безумная политическая дискуссия с выходом за всякие рамки... Но множество моих знакомых написали: "Ира, как ты можешь так говорить?! Ведь это же такое счастье, что мы живем в такой безопасной стране!" И я понимаю, что я не могу, к сожалению, им ничего объяснить и ничего доказать, потому что есть еще одна особенность у них, которая отличает их, допустим, от нас. Оруэлл называл это "способностью к двоемыслию". На моем примере: в МГУ, который я нежнейшим образом люблю, я изучала, мы изучали не историю философии, мы изучали критику истории буржуазной философии…

Леонид Велехов: Западных теорий, да.

Ирина Богушевская: У нас всегда есть с собой кривое зеркало. И мы смотрим не на факты, мы смотрим в него, мы смотрим, как они в нем отражаются. И мы интерпретируем их через него, и оно отлично работает!

Леонид Велехов: Я в одном только с вами не соглашусь. Я думаю, что в советское время мы лучше понимали друг друга, чем сейчас. Сейчас произошел еще такой, даже никем не проанализированный раскол. Что за раскол? Двоемыслие нам в советское время помогало. И те же самые буржуазные философские теории мы изучали через их критику, и несмотря на это, становились поклонниками того же экзистенциализма и так далее. Эта система зеркал у нас была хорошо настроена. А сейчас, действительно, в результате этого процесса слома, огромного перелома, который произошел в марте 2014 года, мы раскололись на два сообщества не понимающих друг друга людей. Мне кажется, в советское время этого как раз не было. Изуродованы наши и психика, и восприятие действительности, как какой-то саксаул, все какое-то выкрученное, перекрученное. Долго в этом разбираться, но вам спасибо за эти два таких монолога.

Ирина Богушевская: Потому что я очень много об этом думаю. Для меня больно вести дискуссии с людьми, которых я знаю много-много лет, к которым я очень хорошо отношусь, которых я люблю, когда я вижу, что мы вообще друг друга не понимаем, как будто у каждого из нас на голове какой-то пузырь, шлем скафандра, как у космонавта. И мы этими шлемами бьемся, но не происходит ничего, кроме звука этого столкновения. И ни одна логика – ни их, ни моя – не проникает за пределы наших информационных пузырей. Это чрезвычайно обидно, потому что все-таки нас многое объединяет.

Леонид Велехов: Я думаю, что когда-нибудь это пройдет.

Ирина Богушевская: Конечно, пройдет!

Леонид Велехов: Момент истины наступит. Я думаю, что он уже, на самом деле, наступает, но другое дело, что он может растянуться во времени еще надолго. Потому что, действительно, у многих людей каким-то странным образом оказались затуманены мозги.

Ирина Богушевская: Во-первых, ничего странного, потому что большие силы брошены на пропаганду, телеканалы работают на полную мощность…

Леонид Велехов: Вспомните советское телевидение: какие были брошены силы на пропаганду! И как мы к этому относились?

Ирина Богушевская: Сейчас такого иммунитета нет. Да, мы смотрели в это кривое зеркало, но мы догадывались, что на самом деле все как-то по-другому!

Леонид Велехов: Я про это и говорю!

Ирина Богушевская: А сейчас есть какое-то совершенно безусловное доверие к тому, что раз по телевизору сказали, значит, так оно и есть. А в интернете одни фейки, и там тебе задурили голову, поэтому ты несешь какую-то чушь, а на самом деле у нас все отлично, просто американка гадит, и надо сплотиться.

Леонид Велехов: С нашей точки зрения, те люди заблудились в трех соснах, а с их точки зрения – мы.

Ирина Богушевская: Абсолютно! И я никогда не забываю, когда я разговариваю с людьми, допустим, у себя в Фейсбуке, в соцсетях, о том, что я живой человек и могу ошибиться, и я ошибаюсь. На самом деле, действительно, что-то время расставляет по своим местам. И сейчас у меня нет таких однозначных убеждений по поводу, допустим, крымской истории, как тогда.

Леонид Велехов: Теперь давайте все-таки к музыке, к высокому искусству.

Ирина Богушевская: Давайте.

Леонид Велехов: Откуда взялась эта любовь к музыке, к пению? Ведь в семье, насколько я понимаю, не было музыкантов, музыкальных людей.

Ирина Богушевская: Вообще, моя мама закончила музыкальную школу.

Леонид Велехов: Ах, так! Простите!

Ирина Богушевская: Она прекрасно играла на фортепиано. Я много лет не слышала один ноктюрн, который она играла. Я услышала его недавно и разрыдалась, потому что она играла его совершенно превосходно! Ее просто очень давно уже нет, царство ей небесное. Я до сих пор по ней безумно скучаю. И папа у меня прекрасно пел. Вообще мои бабушка и дедушка дали своим дочерям, насколько это было возможно, то воспитание, образование, о котором мечтали. Средняя сестра, моя тетя, и мама заканчивали музыкальную школу, хорошо говорили по-английски. Обе потом поступили в Иняз. Они старались.

Леонид Велехов: Музыки вокруг было много?

Ирина Богушевская: Музыки вокруг было очень много, потому что мой папа, который тоже закончил Иняз и имел возможность ездить за границу, привозил оттуда прекрасную технику и очень много записей. Он был, что называется, меломаном. Ему важно было, чтобы аппарат был хороший, конечно, но важнее для него была музыка. Поэтому у него огромная была коллекция виниловых пластинок. Вкусы у него были очень широкие: там были всякие роскошные оркестры 60-х, все эти какие-то Джеймсы Ласты прекрасные, коллекции Манчини, Фрэнка Синатры, с которым всегда играли великие оркестры, много-много-много джаза, но не заумного, он очень любил мейнстрим-джаз. Потом, когда появились Beatles, он очень полюбил Beatles, когда появились АВВА, он полюбил АВВА.

Леонид Велехов: Он шел в ногу со временем.

Ирина Богушевская: Никакого снобизма у него не было. А еще по вечерам мы с ним слушали "Голос Америки". Я выросла под этот прекрасный голос...

Леонид Велехов: Замечательно!

Ирина Богушевская: Это какие-то очень сладкие детские воспоминания.

Леонид Велехов: Вы ведь предельно откровенны в своих интервью. Поэтому я о вашей семейной жизни, домашней, а потом уже взрослой, знаю очень много.

Ирина Богушевская: Да, мне нечего вам рассказать. (Смех в студии)

Леонид Велехов: Нет, нет, не в этом дело. Я знаю, что ваша семейная домашняя жизнь с родителями была, с одной стороны, очень счастливой, насыщенной, с другой стороны, была полна каких-то семейных драм и перипетий. Во-первых, я вас хотела спросить, почему вы так откровенны в своих интервью? Что это вам дает? Это какая-то потребность все это заново пережить и изжить?

Ирина Богушевская: Прекрасный вопрос. На самом деле, про то, что наша семья была абсолютно идеальной до определенного момента, а дальше начался распад, который постепенно превратился во вполне себе ад, я впервые рассказала только полгода назад. Во многом потому, что часто меня спрашивают: "Откуда у вас этот надлом, надрыв, вы же девочка из такой хорошей семьи, вы же золотая молодежь, вы же мажор? Вы все это себе придумали!" И я вдруг поняла, что если не сказать правды, как она есть, люди меня не будут понимать как артистку. И, действительно, когда ты говоришь правду, но не говоришь всей правды, возникают какие-то фигуры умолчания, в которых начинают множиться какие-то версии, что, да, действительно, я специально ходила и расцарапывала себе душу. Нет, ничего подобного! Просто у меня на глазах с пятнадцати лет происходила настоящая, очень горячая человеческая драма. Все еще осложнялось тем, что это все происходило в советской колонии в Будапеште, где нельзя было выносить сор из избы, где мама никому не могла пожаловаться. Я пытаюсь поместить себя на ее место. С одной стороны, мне кажется, что я бы, например, как человек более витальный нашла бы какие-то выходы из этой ситуации. Предположим, мой муж ведет себя не так, как мне хотелось бы, я не единственная любовь его жизни. Для меня это катастрофа! Но у меня есть ребенок, у меня есть моя собственная жизнь, я могу жить ею. Может быть, я искала бы какие-то формы более-менее автономного существования. Но для нее это было абсолютнейшая трагедия. И все это варилось, как в пароварке, под такой наглухо закрытой крышкой. Это было ужасно тяжело. Это была такая реальность, о которой ты в школе не мог никому рассказать. Что у тебя дома бесконечные скандалы. И когда ты возвращаешься из школы и не знаешь, что тебя там ждет, это тяжело. В этом состоянии я прожила несколько лет. И потом, роняя тапки, от них просто сбежала, когда я поступила в МГУ. Конечно, родители хотели, чтобы я перевелась обратно в Будапешт, где папа продолжал работать, но я сказала: "Нет!" И в семнадцать лет начала фактически самостоятельную жизнь. И если не рассказать этого, всегда будут подозревать в лицемерии.

Леонид Велехов: В неискренности, конечно.

Ирина Богушевская: Я не манипулятор, я не лицемер.

Леонид Велехов: Я понимаю, для вас это очень важно: искренность и в творчестве, и в ваших высказываниях в форме интервью. Вы просто не можете фальшивить.

Ира, помните, был замечательный фильм Ильи Авербаха "Монолог" с Тереховой, Глузским?

Ирина Богушевская: Нет, не помню.

Леонид Велехов: Он про то, как эти семейные драмы проецируются или репродуцируются в жизни детей, потом внуков и так далее. И это оказывается уже семейным, ну, не проклятьем, но во всяком случае...

Ирина Богушевская: Сценарием.

Леонид Велехов: Да, сценарием.

Ирина Богушевская: Вы знаете, это как мина замедленного действия. Казалось, что эти все ситуации давно уже ушли в прошлое. Ты сотни и тысячи раз их прожил. Ты простил, ты понял, что люди не могли себя вести иначе: ни мама, ни папа, ни ты в той ситуации. Ты не могла, будучи ребенком, спасти этот брак, значит, вины на тебе за это нет. И вроде сам ты компенсировался и создал себе прекрасную полноценную жизнь, полную радости, полную смысла, полную творчества. Но ты можешь подорваться в любой момент на этом! Все равно это никуда не девается. Наверное, надо ходить к психотерапевтам и прорабатывать все эти травмы до конца, потому что сам ты, видимо, не сможешь никогда с этим справиться. Да, это подводит в самый неожиданный момент.

Леонид Велехов: У вас так бывало, да?

Ирина Богушевская: У меня так, конечно же, бывало. У меня, вообще, были огромные проблемы с самооценкой. Потому что вдруг на ровном месте мне начинало казаться, что все хорошее, что я сделала, то, чего я достигла, – это не со мной, это какой-то другой человек. А я, на самом деле, тот самый мизерабль, которому говорят, мол, да кто ты такая, да что ты из себя представляешь?.. Да, с этим надо продолжать работать.

Леонид Велехов: Но сейчас, насколько я понимаю, вы счастливы в личной жизни, в семейной жизни?

Ирина Богушевская: Да, настолько, насколько это возможно. (Смех в студии)

Леонид Велехов: Я настолько, благодаря этой вашей откровенности, много, как кажется, знаю о вашей личной жизни, что не мог об этом не спросить. Совершенно потрясающий сын, которого я видел в передаче "Пока все дома", младший сын, грандиозный подросток!

Ирина Богушевская: Младший сын интересный человек. У него был какой-то период совершенно адского пубертата. Его, бедного, плющило и колбасило так, что... Первое, что я слышала, когда к нему входила: "Мама, уйди!" И это продолжалось больше года, наверное. И я действительно оставила его в покое, поняв, что, если я сейчас буду давить, угрожать, как-то манипулировать, я просто потеряю то последнее, что у нас с ним есть, а у нас есть доверие и контакт. И вроде бы я начинаю видеть какие-то ростки в нем, появляется какая-то осознанность, слава тебе господи, он начинает выныривать из этого своего космоса, как-то приземляться к нам на землю. Мы с ним ведем всякие интересные беседы.

Леонид Велехов: Это была случайная встреча или неслучайная, со "Что? Где? Когда?" и с Ворошиловым? Ворошилов ведь очень неординарная личность. Владимир Яковлевич был очень мыслящий человек.

Ирина Богушевская: Ворошилов совершенно фантастический человек, который для меня и для всей страны был абсолютным небожителем, он создал структуру, которая живет уже много-много лет и очень успешно, он обладал совершенно фантастической эрудицией и совершенно фантастической харизмой. Забыть этот голос невозможно. И когда у меня в трубке раздался этот голос и он сказал: "Ирина, это Владимир Яковлевич Ворошилов. Нам очень нравятся ваши песни. Мы вас приглашаем на встречу. Давайте поговорим. Мы хотим вас позвать в игру" – я не поверила! Я минут десять упиралась. Я была убеждена, что это студенческий театр МГУ меня разыгрывает. В конце концов, он потерял терпение и сказал: "Ну, знаете, если вы не приедете, значит, вы не приедете". И тут я поняла, что... Боже, неужели это он?! (Смех в студии). Приехала. И дальше у нас было совершенно удивительное и фантастическое общение, за которое я ему буду благодарна всегда, по гроб жизни, как и за то, что он вытащил меня с этими песнями на экран. Примерно в то же время я носила эти песни каким-то продюсерам, куда-то на радио. И мне все говорили: "Это вообще не интересно никому, кроме десяти инвалидов в пределах Садового кольца..."

Леонид Велехов: Хотя вроде время было еще не такое попсовое, как сейчас.

Ирина Богушевская: Нет, ну, как?! 1998 год. Вы что?! Все-таки в стране был "Ласковый май" и группа "Мираж". Ужасная попса 90-х стала намного лучше и благороднее потом. И вот он меня позвал в эфир и, конечно, это было огромное и испытание, и счастье.

Звучит песня "Кафе "Экипаж""

В тот час, когда в приличных домах свет погас,

В тот час, под взором звездных сверкающих глаз.

Они встречаются в кафе "Экипаж",

Ее обычно провожает некий паж.

Они говорят: "Привет" и начинают джаз.

Ирина Богушевская: Но потом все равно я свалилась в какую-то глубочайшую творческую депрессию, потому что мою вторую пластинку уже не взяли вообще никуда. У меня было ощущение, что я из этого заколдованного круга не вырвусь просто никогда. Вот, действительно, с ярлыком "неформат" на лбу просто нечего здесь ловить. Я, на самом деле, всю жизнь плыву против течения. Действительно, я независимый артист, я играю неформатную музыку, я знаю, что мы не будем собирать стадионы. Я прекрасно отдают себе отчет в том, что мы находимся в какой-то нише. Тем не менее, у нас за плечами был Кремль, был зал Чайковского. У нас был Светлановский зал Дома музыки. У нас были лучшие площадки филармонические и театральные по всей стране. Какие-то вещи я самой себе в первую очередь доказала. И тем скептикам, которые говорили про десять инвалидов внутри Садового кольца.

Леонид Велехов: Это тоже очень важно – доказать самому себе…

Ирина Богушевская: Да! Я доказала себе, что даже с этой музыкой, если долго долбить в одну точку, ты все равно продолбишь дырку в этой бетонной стене. И у нас, слава тебе господи, есть публика, у нас есть аншлаги, у нас их иногда не бывает. В общем и в целом, для независимых людей, которые играют музыку, которой нет в федеральных каналах, в федеральных эфирах, мы чувствуем себя неплохо. Все равно, конечно, всегда хочется большего, это правда.

Леонид Велехов: Как долго этот образ – и музыкальный, и чисто внешний – искался? Или вы сразу к нему пришли?

Ирина Богушевская: Этот образ продиктован той музыкой, которую я пишу. Я совершенно не скрываю того, что эта музыка – сумма влияний. Вот то, что слушала в детстве, что слушала в юности...

Леонид Велехов: А какие самые сильные влияния?

Ирина Богушевская: Во-первых, конечно, сладкие мелодии 1960-х. Я мелодист. Для меня чрезвычайно важно, чтобы музыку можно было напеть. Я мыслю мелодиями.

Леонид Велехов: Мелодия первична? Или так нельзя категорично сказать?

Ирина Богушевская: Паритет должен существовать. Она должна быть со смыслом в одной связке. Как альпинисты, они должны быть вместе. Но когда несколько лет назад прекрасный аранжировщик и композитор Вячеслав Сержанов оркестровал мои песни для симфонического состава, он сказал мне прекрасный совершенно комплимент: "Знаешь, Ира, тут есть что оркестровать". Это было дичайше приятно! И, конечно, было приятно, когда в 2005 году мы только приходили в Кремль, и у нас тоже там был симфонический оркестр под управлением прекрасного маэстро Феликса Арановского. И своего друга, Геннадия Яновича Корнилова, профессора Московской консерватории, он попросил сделать несколько аранжировок. И Геннадий Янович тоже сказал мне несколько приятных слов. Знаете, у меня есть комплекс самозванца. У меня же высшее образование не музыкальное, а философское. И мне всегда казалось, что я такая, немножко дворняжка среди собак с дипломами.

Леонид Велехов: Бог ты мой!

Ирина Богушевская: Серьезно! Я даже ходила на психологические тренинги, чтобы с этим разбираться. И когда тебе профессор Московской консерватории говорит, что приятно работать с твоей музыкой, что она интересна, тут, конечно, психотравмы сами залечиваются. (Смех в студии). Это правда!

Леонид Велехов: Замечательно! Но вы поете и пишете музыку и на чужие стихи, да?

Ирина Богушевская: Очень редко. Я еще сейчас вернусь к теме этого образа. Эта музыка, которая состоит из сладких оркестров 60-х, из джаза, из французского шансона в большой степени, из Вертинского в огромной степени, потому что это очень мощное влияние, из Боба Фосса и его мюзиклов, потому что это важная составляющая, из блюза, босановы…

Леонид Велехов: Почему только 60-х? И 30-е, мне кажется, у вас есть…

Ирина Богушевская: Да, я ту музыку тоже очень люблю…

Леонид Велехов: Рио-Рита, Кукарача – замечательно у вас звучат!

Ирина Богушевская: Да, я все это люблю и из этого состою. Естественно, когда ты исполняешь такую музыку, бессмысленно выходить в рокерской куртке и в перстнях с черепами. Зачем?!

Леонид Велехов: А как вы пришли к Вертинскому? Мне, например, до того как я услышал, как вы поете Вертинского, трудно было представить, что Вертинского может петь женщина. И при этом это именно Вертинский. Это не переиначено.

Ирина Богушевская: Это не была попытка его, как сейчас говорят, косплеть. Это не было шоу "Точь-в-точь". Я не пыталась ему абсолютно подражать, потому что это совершенно бессмысленная и обреченная с самого начала затея. До какого-то момента я даже не могла себе представить, что я когда-нибудь возьмусь за Вертинского, потому что это была какая-то такая Джомолунгма! И когда в театре МГУ мы слушали его пластинки… Я очень поздно его услышала. Я его услышала, уже учась в МГУ. Потому что невозможно было в советском детстве услышать его в трехпрограммнике на кухне.

Леонид Велехов: Его первый диск у нас вышел во второй половине 60-х годов, кажется, в 1967-м.

Ирина Богушевская: Так или иначе, я его узнала, когда мне было уже 20. И я не могла себе представить, что я возьмусь за эту музыку. Потом мы с Сашей Скляром познакомились и решили поработать вместе. Это какая-то была спонтанная прекрасная идея – отметить юбилей Вертинского: тогда отмечалось 110-летие. Я начала много-много его слушать в попытках найти себе репертуар. И тогда, конечно, влюбилась в него абсолютно и окончательно, особенно когда прочла книжку его воспоминаний "Дорогой длинною".

Леонид Велехов: Да, замечательная.

Ирина Богушевская: Она фантастическая совершенно! У него фантастически легкий, цепкий, яркий, искрящийся слог! Невероятный талант, в том числе и литературный.

Леонид Велехов: Конечно! Он же поэт грандиозный. Это же все совершенно самоценные стихи.

Ирина Богушевская: И поэт грандиозный, и прекрасный, совершенно уникальный, герметичный такой автор. Я просто не могу никого поставить рядом с ним.

Леонид Велехов: Да, я тоже не могу. Фамилия Скляра прозвучала. Вспоминая начало нашего разговора и ваш монолог, я думаю, что ваши пути с ним, наверное, разошлись?

Ирина Богушевская: Да, мы, к сожалению, не общаемся больше совсем.

Леонид Велехов: Та же самая, видимо, линия раскола, да? Или на какой-то другой почве?

Ирина Богушевская: Та же самая линия раскола, да. Потому что мы совершенно по-разному представляем себе судьбу страны, в которой мы живем. И мне чрезвычайно обидно, что почему-то именно Саша и его соратники присвоили себе вот это звание патриота. Это называется "патриотическим лагерем". Я хочу сказать, что я не меньший патриот своей страны. Я бесконечно ее люблю. Просто я хочу, чтобы здесь закон был одинаковый для всех.

Леонид Велехов: Я думаю, что просто в принципе никто – ни Скляр, ни президент страны – не имеет право себе присваивать монополию на патриотизм! Потому что как только кто-то себе присваивает позицию патриота, значит, остальные – это кто?

Ирина Богушевская: Враги народа.

Леонид Велехов: Враги народа, диссиденты и все прочее.

Ирина Богушевская: Ну, мы это все проходили уже, на самом деле.

Леонид Велехов: Вот это уж точно, что мы это проходили.

Ирина Богушевская: Я никогда раньше не могла понять свою бабушку, как они жили?! Понятно, что они все пережили 1937, 1938 годы. Я не могла понять, как все это происходило?! Как люди могли в этом во всем жить, в каком-то кошмаре и быть настолько счастливыми?! И вдруг я увидела, как это работает! Я Даньке рассказывала про эксперимент в американской школе, когда детям объявили, что сейчас учитель истории реконструирует фашистский режим на примере отдельно взятого класса, у них устанавливается новый порядок, они теперь отдельный коллектив, они избранные, у них особая миссия. Их просили доносить о том, кто думает не так, как должно думать большинство. И дети фантастическим образом буквально за несколько суток создали сообщество на этих основах…

Леонид Велехов: И это доказательство того, что это может случиться абсолютно с любым народом.

Ирина Богушевская: Да! Меня в Риге несколько лет назад… Там есть прекрасная радиостанция, Балтком. Я пришла туда на интервью. И мы тоже говорили о политике, естественно. И один из ведущих произнес фразу про "генетическое рабство русского народа". И я ему сказала: а вы знаете, когда я слышу фразу о генетическом рабстве русского народа, я хватаюсь за пистолет! Посмотрите, пожалуйста, на послевоенную Германию, которую распилили на две части: и одна называлась ФРГ, а другая называлась ГДР, одна строила коммунизм, а другая жила при капитализме. Посмотрите на Северную Корею, посмотрите на Южную Корею. Это один и тот же этнос, разделенный какой-то стеной на два абсолютно разных социума, которые противоположным образом устроены. Нет никакого генетического рабства! В каждом человеке есть светлое и черное. И что выиграет – зависит от внешней среды очень сильно.

Леонид Велехов: Конечно! А помимо этого, вспомним, что с Германией произошло в 30-е годы! И как эта великая нация философов, поэтов и музыкантов – во что ее превратил режим.

Ирина Богушевская: Да.

Леонид Велехов: Увы! На эти, такие простые рецепты общественного и социального счастья любой народ клюет, к сожалению, очень легко. Тоталитарное общество на этом и построено, что оно предлагает только одну модель и все, никакой антитезы.

Ирина Богушевская: Потому что, к сожалению, ненависть к чужим и агрессия – это базовые свойства человеческой психики. Они зашиты в наш мозг.

Леонид Велехов: Как поет мой любимый Вася Обломов: "Ненависти в нас больше, чем любви".

Ирина Богушевская: Это базовые человеческие инстинкты. Поэтому ими так легко играть и с ними так легко играть. А все, что касается умения договариваться, умения понимать другого и умения сотрудничать, – это уже другого порядка функции мозга. Они гораздо более высокие, эволюционно гораздо более поздние, и они гораздо слабее.

Леонид Велехов: Конечно. У них гораздо слабее иммунитет.

Ирина Богушевская: Поэтому гораздо легче взять дубину и бежать кого-нибудь гвоздить, чем попытаться в другом увидеть такого же человека и договариваться.

Леонид Велехов: Первобытный рефлекс.

Ирина Богушевская: Да! Ну, вот тоталитаризм, получается, эксплуатирует эти первобытные инстинкты и очень успешно. Противостоять этому тяжело, но я вижу свою позицию в хорошо информированном стоицизме. И я никогда не отказываюсь от попыток разговаривать и убеждать. Мне кажется, что это очень важно.

Леонид Велехов: Ну, только так и можно.

Ирина Богушевская: Нет, можно по-другому.

Леонид Велехов: Только так и можно! Единственное, что отличает человека в положительную сторону от животного, потому что во всех остальных отношениях животное, по-моему, более совершенно, это речь, это умение говорить и вести диалог…

Ирина Богушевская: Ну, да. Мне иногда кажется, что животные гораздо разумнее нас.

Леонид Велехов: Мне тоже так кажется.

Ирина Богушевская: Они никогда не вступают в драку без необходимости.

Леонид Велехов: Я знаю, что вы большая любительница животных, да?

Ирина Богушевская: Да, я безумно люблю животных. У меня дома живут кошка и собака.

Леонид Велехов: Две собаки были раньше. Или уже одна осталась?

Ирина Богушевская: Осталась одна собака и одна кошка.

Леонид Велехов: Какая, корги?

Ирина Богушевская: У меня прекрасный кардиган.

Леонид Велехов: Великолепной расцветки.

Ирина Богушевская: Но главное в нем не расцветка, главное в нем – это умище! Это замечательный друг, готовый тебя постоянно порадовать. Он как раз очень нацелен на сотрудничество. У него вся семья такая. Он из хорошей семьи мальчик.

Леонид Велехов: Да, и потом он из семейства овчарок. А уж кто-кто, а овчарки всегда нацелены на сотрудничество.

Ирина Богушевская: Ну, как мы видели, овчарок тоже можно использовать очень по-разному.

Леонид Велехов: Ну и что? И там они сотрудничали с двуногими.

Ирина Богушевская: Да, они выполняли то, что хотели их хозяева.

Леонид Велехов: Конечно! Они в этом совершенно не виноваты. Но я знаю, что вы и к лошадям неравнодушны, да?

Ирина Богушевская: Я и к лошадям неравнодушна. Это детская болезнь. Обычно девочки этим заболевают лет в десять, одиннадцать, двенадцать. Наверное, я думаю, что в запахе конского пота есть какой-то феромон.

Леонид Велехов: Ну, еще бы!

Ирина Богушевская: И девочки просто совершенно сходят от лошадей с ума.

Леонид Велехов: Вы можете сформулировать свое жизненное кредо?

Ирина Богушевская: Давным-давно я на него наткнулась у Воннегута в "Бойне номер пять". Он там цитирует знаменитую молитву, которую приписывают то оптинским старцам, то каким-то монахам какого-то ордена: "Господи, дай мне душевный покой принимать то, что я не могу изменить, дай мужество изменять то, что могу, и мудрость – всегда отличать одно от другого". Я уже очень давно живу с этой максимой и хочу сказать, что это совершенно потрясающий ориентир по жизни.

Леонид Велехов: Да, это грандиозная совершенно мысль. И последний вопрос: вы счастливый человек?

Ирина Богушевская: Да, я счастливый человек, несмотря на то, что я держу глаза открытыми.

Леонид Велехов: Изумительно! Спасибо большое!

Ирина Богушевская: Спасибо вам огромное! Я что-то так разговорилась в начале…

Леонид Велехов: Замечательно! Это было замечательно! Спасибо!

Звучит песня "Я опять посылаю письмо…" Александра Вертинского в исполнении Ирины Богушевской

Я опять посылаю письмо и тихонько целую страницы

И, открыв Ваши злые духи, я вдыхаю их сладостный хмель.

И тогда мне так ясно видны эти черные тонкие птицы,

Что летят из флакона – на юг, из флакона "Nuit de Noёl".

Скоро будет весна. И Венеции юные скрипки

Распоют Вашу грусть, растанцуют тоску и печаль,

И тогда станут легче грехи и светлей голубые ошибки.

Не жалейте весной поцелуев, когда расцветает миндаль.

Обо мне не грустите, мой друг. Я озябшая хмурая птица.

Мой хозяин – жестокий шарманщик – меня заставляет плясать.

Вынимая билетики счастья, я гляжу в несчастливые лица,

И под вечные стоны шарманки мне мучительно хочется спать.

Я опять посылаю письмо и тихонько целую страницы.

Не сердитесь за грустный конец и за слов моих горький хмель.

Это все Ваши злые духи. Это черные мысли как птицы,

Что летят из флакона – на юг, из флакона "Nuit de Noёl".