- Воспоминания Николая Черткова: с трех лет он знал впоследствии канонизированного владыку Иоанна Шанхайского, исцелявшего людей своими молитвами.
- Отец Николая, священник Сергей Чертков, в 1947 году открыл в Париже филиал Толстовского фонда и возглавлял его до 1973 года.
- Толстовский фонд, спасший сотни тысяч беженцев, основала Александра Львовна Толстая, чтобы восстановить доброе имя отца, отлученного от Церкви.
- Николай Чертков уже много лет борется за восстановление фамильного особняка Салтыковых-Чертковых в Москве.
- По мнению Черткова, Московская патриархия не имеет преемственности, и патриарх Кирилл Гундяев - не преемник Тихона.
Яков Кротов: Этот выпуск программы посвящен встрече с Николаем Чертковым.
В России фамилия Чертков ассоциируется с одним единственным Чертковым – Владимиром, толстовцем. Насколько я понимаю, вы об этом Черткове узнали довольно поздно, и ваш отец, священник Сергей Чертков, предпочел бы, чтобы вы не знали.
Николай Чертков: В детстве у нас была книга, я увидел там фотографию – профиль Владимира Черткова, и спрашиваю отца, наш ли это родственник. А папа как-то очень быстро отмахнулся, сказал, что это однофамилец. И когда я уже начал приезжать в Россию, я очень много узнал о нашем роде: дома очень много чего не говорилось.
Отец скончался в 1999 году, не дожил одной недели до 91 года. А в 2000 году в Париже я нашел две книги, уже в переводе Виталия Шенталинского, который написал "Литературный архив КГБ". Шенталинский имел доступ к архивам, интересовался людьми, которые преследовались за свою литературу, и там были Бабель, Мандельштам и – папка "Дело Толстого". А фактически я назвал бы это "Делом Владимира Григорьевича Черткова", а не Толстого. Ленин всегда очень хорошо отзывался о Толстом, говорил, что "Толстой – зеркало русской революции", знал и о Черткове тоже. Его же в царское время тоже ссылали, он десять лет был в ссылке в Англии.
Ленин поручил Черткову работать над архивом Толстого, и он занимался этим вместе с Александром Львовной, дочерью Толстого, которую я знал. И как-то однажды ее забрали на Лубянку. Чертков обратился с письмом к Дзержинскому: она не занимается ничем контрреволюционным, только архивом отца. И Дзержинский ее отпустил. Проходит некоторое время – опять арест, и ее отправляют в лагерь. Тогда он пошел к Ленину, и тот ее освободил. Она доразобрала архив отца, в 1929 году выехала в Японию и больше никогда не вернулась в Россию. Потом поехала в США и там открыла знаменитый Толстовский фонд. Я ее спрашивал, почему именно толстовский, откуда эта идея – помогать беженцам? Она говорила: "Вы знаете, умирая на станции (там и Чертков тоже был), он просил священника, но я его к нему не допустила. Он умер, а я не могла найти себе места. И я подумала: как мне оправдать, восстановить имя отца? Единственный путь был через доброе дело". И ей это действительно удалось: Толстовский фонд был известен по всему миру, кроме Советского Союза.
В 1947 году мой отец знакомится с Александрой Львовной в Париже (он уже был протодиаконом) и открывает там филиал Толстовского фонда, который возглавлял до 1973 года. Через него прошли сотни тысяч русских беженцев. Чтобы им не возвращаться в Советский Союз, он устраивал их в Австралию, США, Канаду, Южную Америку. Толстовский фонд спас миллионы людей! И вот ирония судьбы – отец ничего не хотел слышать про этого Владимира Григорьевича, и он не дожил и не узнал, что если бы не Владимир Григорьевич, Александру Львовну убили бы, расстреляли, и никакого Толстовского фонда не было бы! И никакие сотни тысяч или, может быть, миллионы людей не были бы спасены, если бы не этот, как говорят "злой гений Толстого".
В России фамилия Чертков ассоциируется с одним единственным Чертковым – Владимиром, толстовцем
Яков Кротов: Александру Львовну держали в тюрьме ГПУ, которая тогда, в марте 1919 года, находилась в Новоспасском монастыре, и она в той же книге Шенталинского вспоминает: "Я не могла заснуть, потому что всюду были крысы; я с ногами, как княжна Тараканова, забралась на кровать и вдруг начала читать "Отче наш", как будто бы я маленькая девочка". И Александра Львовна все время подчеркивает в этих мемуарах, что она конфликтовала с большевиками именно потому, что отец был религиозен, а большевики были людьми антирелигиозными. У вас, как я вижу по досье, просто плюнуть некуда, обязательно попадешь в православие: отец – священник, многие годы – настоятель храма в Тегеране…
Николай Чертков: Да, он до 1979 года, до того, как уехал шах, был там настоятелем.
Яков Кротов: Одна сестра, Александра, вела "Голос православия" в Париже, вторая сестра – монахиня в Иерусалиме, еще одна сестра – жена отца Виктора Потапова.
Николай Чертков: А ее близнец – жена священника, отца Владимира Данилевича. А старший брат Владимир совершенно ушел от Церкви.
Яков Кротов: А ваша жена – дочь отца Серафима Слободского.
Николай Чертков: Да, отца Серафима, который написал знаменитый "Закон Божий".
Яков Кротов: Мне рассказывал директор издательства, что в начале 90-х годов митрополит Иоанн, тогда Нижегородский, просто дал ему чемодан с деньгами и сказал: "Напечатай что-нибудь", - и тот напечатал Слободского советским тиражом, 300 или 400 тысяч, и он был всюду. Вы помните его лично?
Николай Чертков: Да, я с ним познакомился в сентябре 1971 года, когда первый раз приехал в США, в Кливленд. А отцу Серафиму тогда было 59 лет, и он очень болел сердцем. Врачи отказались его оперировать. В ноябре или декабре того же года он скончался.
Яков Кротов: Среди ваших знакомых был чрезвычайно почитаемый в России человек - святой Иоанн (Максимович).
Николай Чертков: Я помню владыку Иоанна Шанхайского, как самого себя, приблизительно с трех лет. Он приехал во Францию с Филиппинских островов, куда эмигрировал из Шанхая со своей паствой и этим спас около десяти тысяч человек, пока его правящий архиерей Виктор Пекинский загубил в Харбине людей – убедил их принять российское гражданство, и они все там погибли. Владыка Иоанн отошел от него, отказался от этого, и когда коммунисты пришли в Китай, он выехал на Филиппины и был на острове Тубабао.
Яков Кротов: А как отец Иоанн спас свою паству? Убедил не ехать в СССР?
Николай Чертков: В те времена его все уже знали, он исцелял людей своими молитвами. Он еще открыл приют для бездомных детей, которых в Шанхае было очень много. И вот он попал в Тубабао, а потом поехал в Вашингтон хлопотать о десяти тысячах виз для всей своей паствы. Владыка Иоанн был физически не очень привлекательным человеком, ходил в сандалиях, вообще не смотрел за собой. И он 40 лет не ложился в кровать, с момента, как поступил в монахи, его находили спящим на коленах перед иконой или сидящим не стуле. И вот за ним приходит важный русский человек из Конгресса США, чтобы отвезти его в Сенат, открывает дверь и видит владыку Иоанна на коленах перед иконой. Он проснулся, и ни пошли. А тот немножко смутился, говорит: "Владыка, может, как-то причесаться…" – "Идем, идем, идем…" И таким он пришел в Сенат. Его приняли и сказали: "Мы дадим вам знать". Владыка понял, что явно будет отказ, вышел из офиса сенатора, встал в уголок и начал молиться.
Сенатор выходит на обед и видит его, возвращается с обеда – видит его, вечером выходит – опять его видит, на следующее утро возвращается, а он все там. Тут он забеспокоился, вызывает своих помощников: "Что он там делает?" – "Он молится, мы его знаем". Этот сенатор позвал других, которые слышали его историю в Тубабао: он обходил лагерь беженцев, окроплял и молился, а там шел ураган, и иначе все они там погибли бы. И Совет сенаторов решил выдать эти десять тысяч виз.
А однажды владыка Иоанн приехал в Марсель, на место, где убили короля сербского Александра, пришел с кадилом и прямо на улице стал служить панихиду. ХХ век - сумасшедший какой-то! (смеется) Полиция начала перекрывать движение, его не тронули, и он отслужил панихиду, а это 40 минут. Вот это была жизнь владыки Иоанна!
Яков Кротов: Можете объяснить разницу – молитвенник владыка Иоанн и другие? Были ли ему подобные?
Николай Чертков: На моей памяти подобных не было. Например, он не допускал того, что сейчас допускается во всех храмах, выгонял торговцев. Я был алтарником владыки Иоанна и видел своими глазами, как он служил, молился и требовал от нас: ни малейшего разговора. От входа до иконостаса он шел 40 минут, читая молитвы у каждой иконы. А мы, дети, стояли в алтаре и ждали. Я был воцерковленным с рождения…
Яков Кротов: Но ваш брат ушел от Церкви.
Николай Чертков: Да, у брата была своя трагедия, и он ушел. А он еще мой крестный отец, ему тогда было 14 лет.
Яков Кротов: В Москве огромное количество церквей, и вот с владыкой Василием Родзянко, например, я имел счастье познакомиться 27 лет назад, после путча, в Успенском соборе. В алтаре была идеальная тишина, служил патриарх Алексий. И я много раз после этого в разных храмах заставал такую гробовую тишину, но это не молитвенная атмосфера, а атмосфера почетного караула около мавзолея, страха и трепета. В чем разница?
По паспорту я гражданин США и Франции, но, конечно, русский в душе!
Николай Чертков: Если не знать владыку Иоанна, его можно немножко испугаться. Но мы его не боялись, любили. И вот как-то началась литургия, и я в алтаре, зная, что садиться нельзя, прислонился к стенке. Он посмотрел на меня и говорит: "Устал – снимай и уходи". И мне стало так стыдно! Я вышел. И потом это никогда не повторялось.
Когда мне было пять лет, я заболел туберкулезом, лежал в госпиталях, из-за этого очень поздно стал учиться. И мама мне рассказывала, что она отправила меня в санаторий на юге Франции, вернулась в Версаль и обратилась к владыке Иоанну, чтобы он за меня помолился. Он встал, подошел к ней, благословил, улыбнулся и говорит: "А Коля будет долго жить". И вот я почти 69 лет не болел, и это молитвами владыки Иоанна.
Яков Кротов: В 1989 году вы написали, что вам 40 лет, и вам нужно еще 40 лет, чтобы сделать то, что вы выбрали главным делом своей жизни: российское дело.
Николай Чертков: Это интервью было в 1997 году, после моего выступления в Госдуме. Я оказался первым иностранцем, который там выступил.
Яков Кротов: Ну, какой вы же иностранец?
Николай Чертков: По паспорту я не россиянин, а гражданин США и Франции, но, конечно, русский в душе! Выступая из-за этого особняка, я тогда сражался с Березовским, с мэром Юрием Лужковым, и, в конце концов, дом восстановили.
Яков Кротов: Это так называемый особняк Салтыковых-Чертковых, купленный одним из Чертковых в середине XIX века, он ровно напротив книжного магазина "Библио-Глобус". В особняке года три назад была выставка "Алиса в стране чудес", очень странная и очень плохая, а сейчас вы заходите на сайт Кейтеринга и в любой момент, на любое время можете заказать особняк Черткова: "Банкет, фуршет, конференция. Один зал – 300 человек, второй зал – 180 человек. Роскошные исторические интерьеры, бальный зал. Парковка на 25 машиномест".
Николай Чертков: Роскошные интерьеры не восстановлены! Этот особняк, памятник истории и культуры, находится под охраной государства. Таблички, правда, давно нет, потому что дом был приватизирован. Его захватил Березовский, с которым я четыре раза очень серьезно сталкивался. Лужков дал ему этот дом на 49 лет в аренду, и он хотел добавить там какие-то офисные помещения, казино, совершенно все изгадить. Я нашел Гражданский кодекс РФ, увидел там статью об аренде памятников истории и культуры, и в 1996 году направил Лужкову письмо: "Вы хотите баллотироваться в президенты России, а пока вы мэр Москвы, так давайте соблюдать законы в Москве!" Там написано, что арендодатель требует от арендатора два года, чтобы начать восстанавливать помещение, а если они не восстанавливаются, то Арбитражный суд…
В общем, Березовского выгнали! И особняк восстановили. А залы – еще нет, и сейчас мне предстоит этим заняться. В 2000 году я написал письмо Владимиру Путину, получил от него ответ через Министерство культуры, что в левом флигеле, который был под библиотеку Черткова, можно устроить библиотеку музея. Это было 18 лет назад. Владимир Владимирович идет на свой четвертый срок - ну, надеюсь, получится. Но залы надо восстанавливать.
Яков Кротов: Ну, что вы уповаете на российские законы?
Николай Чертков: Я не уповаю. Не я их писал. И не я писал Конституцию Российской Федерации, где в преамбуле сказано: "Мы чтим память наших предков, которые передали нам любовь и уважение, добро и справедливость". А 44-я статья говорит, что "каждый обязан хранить свое наследие и иметь доступ к памятникам истории и культуры". Вот и все!
Яков Кротов: Если вам обещали, значит, точно не восстановят, а если восстановят, то будет еще хуже.
Николай Чертков: Это не моя, а их проблема. Я ничего от них не требую.
Яков Кротов: Во времена вашего детства, в 50-60-е годы, еще была жива великая русская эмиграция. Потом этот могучий айсберг растаял, умер в толстовском приюте, и все это сейчас погрузилось в небытие. Но произошла еще большая трагедия (и опять же под оперативным прикрытием) - единство русского православия, соединение с Московской патриархией. Я так понимаю, что вы-то как раз отказались отщепенцем и антисоветчиком.
Николай Чертков: Московская патриархия - не что другое, как сталинское церковное учреждение, потому что в 1943 году он "восстановил" патриаршество, и патриархом стал Сергий Старогородский, тот самый, который был отлучен, попал под анафему патриарха Тихона в 1920 году, когда в России начало развиваться обновленчество, и потом в 1927-м была его декларация.
Для нас Московская патриархия не имеет преемственности. Патриарх Кирилл Гундяев - не преемник Тихона. Вот сейчас праздновали столетие восстановления патриаршества, но если бы Кирилл считал себя преемником Тихона, то надо было выбирать жребием, а они все назначались. Сергий – это было в Кремле, в присутствии Кагановича, Молотова, Карпова.
Яков Кротов: Это у вас американская ересь – выбирать!
Николай Чертков: Не выбирать, а жребий, это Божий промысел. Кто должен был технически стать патриархом в 1917 году? По голосам – Антоний Храмовицкий: 144. А Тихон получил какие-то 14 голосов.
Яков Кротов: Как могло получиться, что численно огромная американская эмигрантская Церковь в одночасье соединилась с той Церковью? Как можно было не отличить подделки от подлинника?
Московская патриархия - не что другое, как сталинское церковное учреждение
Николай Чертков: А потому что уже была смена архиереев Собора Зарубежной церкви, и это началось давно. КГБ очень серьезно работал над этим еще в 70-е годы. В моей библиотеке где-то есть книжечка, напечатанная Московской патриархией, а может быть, даже и на Лубянке, - "Политиканы от религии". Если почитать эту книгу, то там каждого архиерея били по голове, кроме двоих – Лавра и Марка. И в конце 70-х годов митрополит Филарет лично мне говорил о том, как он одинок в Синоде. Я говорю: "Владыка, вы – митрополит, кулаком по столу…" – "Нет, Коля, я не могу, я первый среди равных. Они не могут без меня, а я не могу…"
И вот тут он меня научил, что действительно есть горизонтальная власть Церкви.
А что получается здесь? Вертикальная государственная власть и вертикальная церковная власть. А в Церкви не может быть вертикали. Я всегда беру пример Христа: когда Он воскрес, кому Он явился? Марии Магдалине. Она его узнает, и он говорит: "Пойди скажи моим братьям…" То есть всемогущий Бог, который победил смерть, обращается к нам как к своим братьям. Вот вам горизонтальная власть! А что мы видим тут? Бьют, бьют и бьют сверху вниз.
И вот таким был митрополит Филарет, а он это взял от владыки Иоанна. Это потрясающее явление у нас в эмиграции! Я с 3 до 16 лет был с владыкой Иоанном, а потом, в 1965 году, он приезжает с новым митрополитом, которого никто не знает, и идет знакомство. И как быстро мы с ним сошлись! Это человек потрясающей духовности, он любил детей, молодежь, устраивал кружки. Он очень интересно говорил насчет исповеди: "Да, мы читаем, что "я самый грешный, самый грешный", но никогда не надо преувеличивать исповедь". И привел пример: старушка приходит на исповедь и плачет, а он молчит, ждет, и, в конце концов, спрашивает: "В чем согрешила?" – "Во всем, владыка, во всем, во всем, во всем!" – "А вы лошадь крали?" – "Нет". – "Ну, видите, не во всем". (смеются) Такие люди оставляют глубокие следы.
Вот мои дети: их четверо, они уже взрослые: старшая дочь и три сына. Они не застали в живых владыку Иоанна, но как они его любят и почитают! Мы живем в Нью-Йорке, а он похоронен в Сан-Франциско, и мы ездили в Сан-Франциско еще до его прославления. Сколько он находил мне работу, как он мне помогал!
Яков Кротов: И все-таки ваш изначальный опыт в Церкви – это опыт Церкви папы, мамы, братьев и сестры, большой мир православия, который вам, кстати, не нравился. Я читал, как вы говорили отцу, что не хотите ходить в воскресную школу…
Николай Чертков: Я протестовал, потому что я не русский, а француз. А папа говорил: "Не валяй дурака, ты еще увидишь Россию!" И я не только ее увидел, но еще и выступил в Государственной Думе на русском языке! И потом дал прочесть это отцу, уже старику, в "Русской мысли", он долго читал, снял очки, я вижу – глаза мокрые, и он говорит: "За то тебе и стоило родиться".
Яков Кротов: И все-таки в итоге Церковь соединилась с большевистской, и вы сидите на крошечном кусочке…
Николай Чертков: Нет-нет!
Яков Кротов: У вас нет страха, что вы в меньшинстве?
Николай Чертков: "Не бойся, малое стадо", - сказал Христос. Чего бояться?
Яков Кротов: Если кто-то предупреждает, значит, есть чего бояться. Я боюсь только одного: когда придет мое время, какой ответ я дам там? И у меня есть ориентир в смысле православия – это Леснинский монастырь во Франции: они тоже туда не пошли. Еще до того, как Лавр предал нас, монастырь пошел под омофор другой Церкви, не Московской патриархии. И Леснинский монастырь – это монастырь святителя Иоанна Шанхайского, митрополита святителя Филарета, и это был монастырь брата Иосифа, у которого была мироточивая икона Монреальская.
И в заключение – цитата из Льва Николаевича, который писал Владимиру Черткову: "Одно скажу, что в последнее время не мозгами, а боками, как говорят крестьяне, дошел до того, что ясно понял границу между противлением – деланием зла за зло и противлением – не уступанием в той своей деятельности, которую признаешь своим долгом перед своей совестью и Богом".
