"Меня все достало, учителя, родители, школа, аттестат не дают. Все хреново. И вообще. Иди вы все на..." – так написал в ответ на вопрос одноклассницы "Зачем ты это сделал?" девятиклассник Андрей, который 19 января ворвался в школу №5 в Улан-Удэ с топором и "коктейлем Молотова". Две учительницы в больнице, нападавший пытался покончить с собой. Это нападение на школьников и учителей – уже третье за эту неделю: 15 января в пермской школе №127 двое подростков напали с ножами на учеников 4Б класса и учителя, ранены 15 человек. А через два дня, 17 января, в школе поселка Смольное Сосновского района Челябинской области во время конфликта на перемене один из девятиклассников ударил ножом другого.

– Если говорить с научной точки зрения, то все эти случаи – это проявления школьной жестокости, есть такой вполне устоявшийся научный термин, – говорит Мария Новикова, научный сотрудник лаборатории профилактики асоциального поведения Института образования ВШЭ, кандидат психологических наук. – Он включает в себя очень много разных неприятных явлений, в число которых входят и нападение, и другие возможные вещи, например, школьная травля. Это очень яркое проявление этой школьной жестокости. Конечно, нам очень хочется каждый раз, когда что-то подобное происходит, сразу выяснить, кто же виноват в этом. Хочется быстро ответить на этот вопрос и быстро принять какие-то меры для того, чтобы этого не повторялось. Возможно, ответ мой будет разочаровывающим, но дело в том, что действует достаточно большая совокупность факторов, и каким-то одним действием, связанным, например, с ограничением проноса в школу оружия, постановками металлоискателей и т.д., мы можем воздействовать на какой-то один из этих факторов, но не на все вместе. Потому что факторы эти относятся не только к школе, но и к семье, в которой растет ребенок. Его индивидуальные характеристики, безусловно, тоже играют большую роль. Поэтому профилактика противодействий может носить только комплексный характер и включать в себя работу всего сообщества как школьного, так и вовлечение в эту работу семьи ребенка, его родителей. Практически всегда у подобных историй есть определенная история, связанная с отношениями ребенка с родителями.

– Вы в лаборатории как раз изучаете таких "сорвавшихся с цепи" подростков. Исходя из вашей практики, что чаще всего лежит в основе их поведения? Это желание прославиться, заявить о себе? Проблемы в семье?

​– Не только семейные проблемы, но и они тоже. Здесь есть разные уровни, и каждый из них вносит свой вклад – это и семья, и школа, и индивидуальные особенности ребенка. Часто сейчас говорят, что в этом виноваты соцсети и нужно ограничить к ним доступ, и, если бы они не увидели определенный ролик, который произвел на них такое впечатление, они бы не захотели повторить действия подростков, которые сделали что-то незадолго до этого. Но я думаю, что не каждый подросток, увидев ролик криминального содержания, захочет повторить то, что в нем происходит. А если у него возникает такое желание, значит, у него есть определенные личностные особенности. И здесь уже вопрос встает об адекватной работе школьной психологической службы. Школа должна знать про детей, которые в ней учатся. Все это не сводит к нулю возможность того, что такие случаи могут происходить, но, по крайней мере, все это понижает их вероятность, потому что чем больше школа знает про семью ребенка, в которой он учится, чем больше школа знает про самого ребенка, про какие-то его особенности, предпосылки и т. д., тем больше у нее возможностей предотвратить и вмешаться до того, как что-то подобное происходит.

Подписывайтесь на нас в telegram

– Пятничный случай в Бурятии, где школьник пытался покончить с собой, не был ли это такой расширенный суицид на публику?

– Здесь пока нет проверенной информации в отношении того, что произошло в Улан-Удэ. Здесь я могу делать только какие-то предположения очень осторожные, опираясь на предшествующий опыт, потому что было множество случаев ранее, когда подобные нападения заканчивались попытками суицидов со стороны агрессоров. И я не исключаю, что в этом случае суицид и был конечной целью. Но здесь вопрос в том, что разные подростки ведут себя по-разному. К сожалению, многим из них приходит в голову желание покончить с собой, и кто-то его даже реализует, но не каждый пытается забрать с собой еще какое-то количество людей. Это опять же говорит о том, что, скорее всего, были какие-то предпосылки этого, были определенные особенности у этих ребят, которые при своевременной возможности, профессиональной диагностике, скорее всего, могли бы быть выявлены.

– Каким образом это должно выявляться?

– В первую очередь это работа школьного психолога. Но здесь еще очень важна возможность психолога общаться с детьми на достаточно регулярной основе – это проведение интервью, особым образом построенные беседы с учеником. Здесь как раз речь идет не о том, чтобы как-то поверхностно снять какие-то характеристики при помощи тестов, а возможность достаточно глубинно проводить эти интервью и взаимодействия на определенной основе с какой-то частотой, что возможно при условии того, что психологическая служба имеет достаточное количество сотрудников и достаточную квалификацию, чтобы они могли это делать. Сейчас не все школы имеют такую возможность.

– На фоне этих трех случаев говорить о серьезной работе психологов вообще не приходится...

– К сожалению, да. В большинстве случаев это так. Есть исключения, но, к большому сожалению, это систематическая вещь. К сожалению, если никаких изменений в этой серии не произойдет, тогда риски повтора таких событий продолжают быть высокими.

– Что вы предлагаете – вернуть в школы психологов, увеличить их количество или разработать и внедрить какую-то методику, которая будет вычислять таких подростков-агрессоров?

– Я думаю, что здесь, конечно, все важно. Психолог в школе быть должен. Он должен быть не один, а адекватен количеству учащихся, которые находятся в этой школе. Адекватен с точки зрения того, чтобы у него была возможность личной встречи с каждом из этих учеников и чтобы у него было время познакомиться с каждым, провести диагностику и при необходимости сделать дальнейшие коррекционные процедуры. Существует множество практик работы психолога именно в школе, именно знаний в области того, как практически должна строиться эта работа. Наверное, здесь важен этот аспект практической подготовки психолога. У нас есть такая специализация в вузах, педагогическая психология, но важно, чтобы в ней делался акцент на практическую работу. Потому что часто у нас бывает, что очень хорошо развита теоретическая база, но на практике, когда студенты приходят в школу, они не всегда в полной мере понимают, что делать "руками" с учениками. Но это очень важные знания. Они должны быть. Да, количество психологов должно быть выше, чем оно есть сейчас, но это вопрос еще и адекватной подготовки их именно с практической точки зрения.

– То, что подростки, которые пришли в школу с оружием, состояли в популярных пабликах криминального характера типа "Колумбайна", могло быть первопричиной случившегося?

– Я думаю, что здесь есть определенное влияние, но оно не первично. Если же мы говорим о профилактике, то контроль за содержанием пабликов, контроль за тем, какие информационные ресурсы посещают подростки, по крайней мере, так же важен, как и систематическая работа на уровне школы, на уровне всего сообщества, включающего учителей, психологов и администрацию, и не менее важен, чем работа с семьями учащихся, которая заключается в важности диалога школы и семьи. На данный момент этот диалог специфический, в нем не хватает некоторой глубины, некоторой степени доверия с обеих сторон по отношению друг к другу.

– А что делать родителям подростков, как им быть? Вот они увидели, что ребенок вступил в группу типа "Колумбайн". Что делать дальше –​ контролировать соцсети?

– По поводу контроля соцсетей и, вообще, любого контроля. Первое и главное, чего я бы не рекомендовала родителям – это следить за их ребенком каким-то тайным образом, либо каким-то образом вводя его в заблуждение, завладевая его паролями, не ставя его об этом в известность. Самое главное – это доверие. Это самый ценный ресурс, который поможет предотвратить многие неприятности. Поэтому себе портить ситуацию, каким-то образом подрывать это доверие, тайком наблюдая за ребенком – это как читать его дневники. Этого делать не стоит. Что стоит делать, и чем раньше это произойдет, тем лучше, потому что сейчас дети очень рано начинают заводить профили в соцсетях, неплохо, чтобы родитель хотя бы знал, под каким профилем, под каким именем находится ребенок, и чтобы он изначально добавил его в друзья. Если ребенок говорит, что по каким-то соображениям он не готов это делать, тогда хорошо было бы попробовать найти какого-то человека, возможно, старшего родственника, старшего брата, еще какого-то члена семьи или близкого друга семьи, к которому ребенок испытывает доверие, кого бы он мог зафрендить, чтобы кто-то мог видеть, что происходит на странице. При этом очень важно, чтобы ребенок всегда знал, что специально добывать информацию, которую он скрывает, родители без его ведома не будут. И еще один момент. По-хорошему, родитель, конечно, должен знать пароли и вход в аккаунт, но получить он их должен от ребенка и дать очень четкое обещание ему, и никогда этого обещания не нарушать, что без ситуации угрозы жизни или здоровью вы ими не воспользуетесь. Это такая ситуация на экстренный случай, потому что мы знаем, что дети пропадают иногда, к сожалению. Это та ситуация, в которой родитель совместно с правоохранительными органами может залезать в его переписку и читать, что там обсуждается. Краеугольный камень касается не только социальных сетей, а всего остального – это доверие. И чем больше внимания этому уделяется еще до подросткового возраста ребенка, тем лучше, потому что как раз этот непростой возраст наступит, это пригодится больше всего. Да, родитель должен знать, но не обманывать ребенка.

– Может, имеет смысл поставить какие-то "заслоны" на некоторые паблики, чтобы подросток просто не мог в них попасть?

– Честно говоря, мне это не кажется очень эффективным, потому что, во-первых, запреты порождают интерес. Во-вторых, опять же возможности зайти туда все равно будут. Иначе ребенок должен быть весь накрыт какими-то ограничениями и, например, вообще без интернета сидеть дома. Это маловероятно. Поэтому здесь скорее вопрос в том, чтобы не бояться говорить с ребенком на эти темы, на любые темы, в частности, связанные с происходящим в школе. Очень здорово, если родитель может донести до ребенка мысль того, что "а ты знаешь, я волнуюсь. Я знаю, что иногда в школах бывает так и так. Мне важно понимать, что если у вас в школе будет происходить что-то настораживающее, если тебя будет кто-то обижать, если ты будешь чувствовать, что может произойти что-то нехорошее и т. д., я хочу, чтобы ты мог рассказать мне об этом. И мы вместе подумаем, как помочь тебе и твоим одноклассникам". Это опять же вопрос не о том, чтобы запрещать, а вопрос о том, чтобы это обсудить, чтобы ребенок не боялся наказания за то, что если он скажет родителям, а я вступил в группу и такое увидел. Здесь много разных вариантов. У тех же "колумбайнских" стрелков мать одного из них на протяжении многих лет после того, как это произошло, после того, как ее сын совершил самоубийство, она много лет публично говорила об этом, записывала интервью. И это очень интересные беседы. Родители с детьми, кстати, тоже могут их посмотреть и обсудить. Здесь скорее вопрос не ограничений информационного ресурса, а максимальное его использование в диалоге, в обсуждении и в доверии.

– Три однотипных нападения на школу подряд. И все это не в период обострения психических заболеваний, сейчас не осень и не весна, тогда бы еще понятно было. Почему это случилось сейчас?

– Здесь, конечно, можно предполагать, почему так происходит. Первый момент: дети вышли с каникул. Сейчас, конечно, не весна и не осень, но начало года, начало самой длинной третьей четверти, приближение экзаменов и всяких работ, напряжение нарастает. Мне было известны случаи, когда количество подростковых суицидов возрастало в январе, в первые дни выхода в школу. Такое тоже бывает. В каком-то смысле это такой рискованный период не с точки зрения какой-то общей статистики психических заболеваний, но если мы говорим про школу, то этот момент есть. Второе. Действительно, не стоит сбрасывать со счетов, что те, у кого есть определенные предпосылки к такого рода действиям, увидев, что что-то подобное было совершено, решили скопировать, возможно, это видео стало для них одним из триггеров. В этом смысле, наверное, очень сильно подвергать каким-то подробным описаниям сложившейся ситуации, как именно происходили нападения, что было сделано нападающими по отношению к одноклассникам, как-то это так смаковать и расписывать, наверное, не стоит. Поскольку лишние подробности для того, кто нестабилен, могут вызвать некоторый интерес и привести потом к конкретным печальным действиям.