Вот что бы вы сказали о следующем письмишке? Не автору – таким авторам что-либо говорить бесполезно, а об этом мировоззрении – тем, кого оно еще не увлекло, но может увлечь? Причем, сказать очень просто, коротко, спокойно.

Читаю: «Термин "рашист", он мне просто непонятен. Это как веганы называют остальных трупоедами. Любой адекватный гражданин РФ является "рашистом" точно так же, как израильтянин является "израилистом". Это нормально. А вот "ойкофобия", то есть, ненависть к своим, она все же является извращением. Нормальный человек лоялен к своим родителям и не будет требовать от них передать часть дома соседям. А если часть дома по каким-то причинам оказалась у соседей, он не будет против того, чтобы взять его назад», - пишет, как видите, непреклонный крымнашист. Продолжает: «А "нацизм"… Опять-таки: что считать таковым? Гитлер извратил великую идею своим стремлением к мировому господству и порабощению других. Дурак не понимал, что рабовладение развращает рабовладельца, губит дух нации, а мировое господство - сама по себе идея абсурдная. В этом смысле сейчас наследниками нацизма являются плутократы из США и всякие евросоюзовские политики. А если считать нацизмом гордость нации, запрет кровосмешения, несогласие с бредовой идеей равенства рас, приоритет нации над личностью, сильного - над слабым, осознание святости борьбы и войны, презрение к мирной мещанской жизни, регулирование предпринимательства и культуры для предотвращения злоупотреблений, презрение к торгашам и осознание того, что торговля есть зло, конечно, необходимое и неизбежное, но все равно зло, наконец, презрение к мечтам о продлении земной жизни. Это великие, прекрасные и опять-таки естественные вещи. Так же, как в нормальной семье ее интересы важнее того, чего хочет левая пятка младшей дочери», - и далее в том же духе пишет этот не такой уж молодой подросток-крымнашист. Именно подросток. Умствует, дерзит, любуется собой, ни на кого, как думает, не похожим. Вы, мол, боитесь войны, а я за нее, вы за равенство рас, а я против, вы потакаете торгашам, а я бы их взял в ежовые рукавицы. Я, я, я… Я не такой, как все. Я выше всех, я шире всех, я всех умнее. Он очарован прошлым. Все лучшее – там, в древности, в джунглях с их людоедскими законами. Таких рождают времена, когда народ обескуражен своими неудачами, когда он не знает, что делать, в какую сторону податься, когда он обижен на весь мир и охвачен тайной завистью к тем, кто сильнее, богаче, спокойнее. Правители сознательно очаровывают такой народ прошлым. Все лучшее, все самое правильное – то, что было когда-то. Оно было сильнее, суровее и, конечно, проще, грубее. Это и есть фашизм. В нем все смешано, все в одном флаконе. Поклоняются сразу всему. И поясу Богородицы, и безбожнику-коммунисту, террористу и самозванцу Сталину. Это все и есть фашизм.

«Индивидуальные предприниматели, - следующее письмо, - теперь платят не тринадцать процентов в виде налога, а шесть, но те, кто желает такого статуса – хозяева автомастерских, парикмахерских, торговых фирм и фирмочек, обязаны делать отчисления в различные фонды: страховой, пенсионный, медицинского страхования, фонд социального страхования. Эти взносы надо сделать до получения прибыли!!! – здесь в письме три восклицательных знака. - А какая будет прибыль, знаешь не всегда. Контракт сорвался - и прибыли нет. Кроме всего, если ты решил продать недвижимость, которую использовал в коммерческих целях, ты тоже обязан заплатить шесть процентов, а это уже не шуточки. Есть и еще нюансы, и все они против нас, против мелкого бизнеса, против людей, которым ничего не нужно от власти, кроме хотя бы некоторой независимости, определенности и понимания», - дальше в письме подробные предложения: сколько бы надо процентов сюда, сколько – туда, какую отчетность отменить, какую наоборот, ввести.

Рассказам о мытарствах мелкого и малого бизнеса не было начала, не будет, наверное, и конца. Люди вносят свои предложения, уверенные, что вот если сделать так-то и так-то, то будет все хорошо, дела в отечестве пойдут на лад. Общее у этих предложений и соображений, которым предаются и ученые мужи, - уверенность, что это все можно сделать без изменения общего порядка, в рамках путинизма. Целые диссертации составляют… Обычно мне вспоминаются старинные разговоры об улучшении колхозного строя: что надо сделать, чтобы страну могли, наконец, кормить они, советские колхозы-совхозы, а не американские фермеры. Собирали иногда лучших председателей (в Москву собирали), просили о полной откровенности – те и выкладывали, как на духу: запчастей не хватает, стройматериалов бы прибавить, ну, а самые смелые, бывало, даже повысят голос: да позвольте же нам держать скота столько, сколько можем прокормить, ведь иначе по сараям стоят кожа да кости, никакой пользы ни колхозу, ни государству! И хоть один сказал бы: да распустить их, эти дурацкие наши колхозы! Это было бы равносильно тому, что призвать на свою голову капитализм. Не потому, что боялись, хотя было и это, а потому что верили, что слаженный по уму колхозный строй может превзойти американское фермерство. Никто так плохо не понимал колхозной жизни, как лучшие, умнейшие и честнейшие председатели этих колхозов. Никто. Слушать их была одна тоска если не для Горбачева, то для некоторых, уже кое о чем догадывавшихся, его людей. В который раз скажу: никто так не оторван от жизни, как человек, обретающийся в самой ее гуще. Никто так плохо не знает, что такое завод, как лучший рабочий этого завода, токарь-многостаночник.

«Анатолий Иванович, - пишет Николай Андрияшин. - Мне девяносто два года. В августе шестьдесят восьмого был изгнан из редакции районной газеты с "волчьей" записью в трудовой книжке за протест против вторжения в Чехословакию. Недавно я издал в Москве книгу. Шестнадцать экземпляров передали во Всероссийскую книжную палату, десять я оставил издательству, и в интернете узнал, что книга продаётся в Москве по пятьсот семнадцать рублей штука. Но у нас в городе Алексине, где я живу уже двадцать лет, в Центральной библиотеке отказались выставить мою книгу на стенд для того, чтобы с нею могли ознакомиться читатели. Тому причиной – помещенные в ней мои стихотворения о Ленине и Сталине, которыми дана соответствующая оценка их изуверствам и злодеяниям». Этому человеку, как мы слышали, девяносто два года. Думал ли он в девяносто первом году дожить до времен, когда упомянутую пару опять будет выгодно прославлять, а если не очень хочется, то просто молчать о ней? Он придерживается мнения, что путинизм намеренно отравляет народные мозги сталинизмом, чтобы со вздохом говорить: ну, как можно давать волю такой толпе – она же затопчет и себя, и все вокруг!

Пишет слушательница «Свободы», которая проехала за рулем от Москвы до Белгорода и далее до границы с Украиной. Читаю: «К дорогам у меня ни одной претензии. Нормальные, скорее, хорошие дороги. Если так пойдет, будем скоро говорить с законным удовлетворением: русские дороги. Заправочными станциями тоже осталась довольна. На каждой есть туалет, которым можно воспользоваться независимо от того, заправляете ли машину. По пути назад подвезла молодого человека. Учится на ветеринара, учиться, говорит, интересно. В группе двадцать пять человек. Живет в общежитии, восемьдесят комнат по три человека, удобства на этаже, везде чисто и уютно, за чистотой строго следят. Все учатся, по его словам, хорошо, куратор группы строгий. Вырастила его бабушка с четырех месяцев, сейчас ему восемнадцать лет. Мать спилась, умерла, отца видел пару раз за жизнь. Летом подрабатывал на стройке, получал пятьсот долларов в месяц, заработал на машину и права. Права обошлись в двести пятьдесят долларов. При мне ему позвонила бабушка. «Да, бабуль, скоро буду дома». Он получает пенсию пять тысяч рублей в месяц, у бабушки семь тысяч. Картошка в Курской области – три доллара ведро. Почти как чашка кофе! Рассказывает, что люди берут кредиты и вставляют евроокна. За три года они с бабушкой вставили шесть окон по десять тысяч за одно. Да, Анатолий Иванович, в Грайвороне я увидела МФЦ и зашла туда из любопытства. МФЦ – это, чтоб вы не окрысились на аббревиатуру, пункт приема, регистрации и выдачи документов гражданам и организациям, чтобы люди не бегали, высунув языки, за справками по всему городу. Красота, слушайте! Как в Москве. Известно ли вам, что это считается заслугой премьер-министра Дмитрия Анатольевича Медведева? Будто бы именно он увлекся этим западным удобством и пробил его своей, пусть и маленькой, властью? Не могу сказать, правда ли это, но должна вам признаться, что мне приятно быть объективной, хоть я не крымнашистка, отнюдь!», - говорится в письме. Мне тоже приятно быть объективным. Скажу честно: не думал дожить до времени, когда в России получение всякого рода справок перестанет быть пыткой. Не так важно, кто внедрил это великое новшество, Медведев или даже сам Путин. В этом случае хочется сказать: Россия внедрила. И прошла всего какая-то четверть века с небольшим с тех пор, как я сходил с ума в очереди в Гагаринском БТИ.

Автор следующего письма не был в Москве двадцать три года. «В метро, - пишет, - на Курском вокзале сразу же поразили рамки детекторов (отдельные — для людей с кардиостимуляторами), через которые проходит весь без исключения люд. Вещи пропускаются через сканеры - как в аэропортах. На Белорусском я, чтобы войти в кассовый зал, свой тощий и очевидно пустой рюкзачок должен был пропустить через такой сканер. После меня интеллигентного вида пожилая женщина ставила на ленту картонную открытую сумку. И человек шесть молодых мужчин в униформе нас с нею рассматривали. В вагоне метро длинный текст о том, как осенью сорок третьего года советские войска героически форсировали Днепр и брали Чернигов и Киев. Текст возглавляет герб с двуглавым орлом и надписью по кругу: «Российское историческое общество». В вагоне бодрый, даже радостный голос объявляет: «Уважаемые пассажиры, о подозрительных предметах немедленно сообщайте машинисту поезда». Адский шум городских магистралей и строек. За два дня встретил около десятка молодых и даже совсем взрослых мужчин на самокатах! Самокаты, оказывается, складные, в метро проносятся. Мне понравилось. Входы во все дворы перекрыты металлическими оградами с кодовыми замками. Там, где дворов нет, высокая решётка просто идёт параллельно дому на расстоянии метра два. Озабоченный, страшно куда-то спешащий, нелюбезный, но на вид вежливый город, которому ты (да и никто) не нужен. На невзрачной старой девятиэтажке на Аэропортовской улице — мемориальная доска с надписью без знаков препинания: «Русский писатель радетель православия Владимир Алексеевич Солоухин», - здесь конец письма. Правда же, вы, это я обращаюсь к слушателям «Свободы», точно знаете, что это написал кто угодно, только не крымнашист?

Еще письмо о Москве: «Люди выбрасывают на помойки роскошные кухни, диваны, кровати, как в Америке и Германии уже. Но это в дорогих районах. Мне жалко смотреть на все это, я начинаю это подбирать и бедным предлагать. Но это тоже геморрой. Бедному ехать за вещами либо не на чем, либо некогда, либо неохота, а значит - привези еще им. И думаю: а оно мне надо? Многие богатые нанимают рабочих и контейнер и все выбрасывают из квартиры. Технику дорогую... Вот мои знакомые выбросили роскошную кухню, холодильник, стиральную машину-автомат... Недавно у нас в дачном поселке машину выбросили, газик. Так наши узбеки подобрали, отремонтировали, поставили на учет и ездят, работают на ней! Москва не бедная. Вот знакомая из Орла, закончила плохонький вуз, искала работу с хорошей зарплатой, ей предлагали семьдесят-восемьдесят тысяч, она не шла. Потом ей предложили логистикой заниматься на почте за сто тридцать тысяч. Поработала год - ушла в декрет. Теперь ее ждут уже на сто семьдесят тысяч! Нормально же! Я живу на верхней планке среднего класса, но я очень бедный человек по сравнению с теми, кто, кажется, только то и делает, что выбрасывает нужные и вполне добротные вещи. Но меня зависть не разъедает. Мне хватает. У меня машина за тридцать тысяч долларов, но я не стану счастливее, если куплю себе за сто тысяч. Москва не бедная, - повторяет эта слушательница. - Это только если у человека горе: онкология, ребенок- инвалид, тогда совсем беда».

«Ура, мы остались на плаву! – написал сразу после немецких выборов наш берлинский слушатель Вильгельм, он из советских немцев. - А ведь уже в день выборов, утром, засомневался. Собираюсь идти на участок, зазвонил телефон. Узнал голос дяди, звонит крайне редко. Вопрос: на выборы ходил, за кого голосовал? Собираюсь, говорю, голосовать буду за тех, кто нас, советских немцев, сюда пригласил и приютил. Тут пошли нравоучения: мол, я не на верном пути, надо голосовать за тех, кого я для себя называю фашистами, то есть, правых радикалов. Им всегда нужны враги, теперь это беженцы, уже не столько сирийские, сколько афганские, пакистанские, иракские. Мой дядя и такие, как он, кто и дня не простоял здесь у станка или на другой работе, теперь говорят: мы платим налоги и таким образом содержим у нас этот Ближний Восток, хотя никто из них никогда ничего не платил, а только получал и продолжает получать. А не подсчитать ли вам, говорю дяде, во сколько каждый из вас обошелся коренным немцам, тем самым, которые тут вершили экономическое чудо, когда вы строили коммунизм в Казахстане? Здесь суммы будут покруче. Дядюшка бросил трубку», - пишет Вильгельм. Когда мы хотим понять какое-то явление, то ищем для него слово. Нам нужно как-то определить это явление, повесить на него бирку с надписью, что это есть то-то и то-то. Сейчас часто употребляют слово «жлобство». Вот это оно и есть. Скаредный, завистливый, недоверчивый, недоброжелательный человек. Очень грубый на людях или про себя. Все ему не так, как надо, все ему не такие, и своя рубашка так близко к телу, как только можно. Жлоб, короче. Это я говорю вместо того, чтобы разводить философию про советское происхождение дядюшки нашего слушателя. Жлобства хватает везде, не одинаков только удельный вес его в разных краях.

«Понимаете, А.И.Стреляный, в чем ваша проблема? – следующее письмо. - Вы не очень хорошо видите или не видите вовсе, что Россия живет, развивается и прогрессирует. Россия все-таки изменилась. Изменились и подъезды, стали чище, изменились дороги, стали лучше, изменились магазины, не отличить от западных, ну и "жигули" тоже стали лучше и один в один как иномарки. И люди изменились, и жизнь изменилась. Как говорил еще Чернышевский, вот назвать уездного начальника префектом, пусть даже ничего больше не сделать, но все-таки вести себя тот будет хоть немного, а по-другому, жизнь хоть немного, а изменится. Вот так и тут. Везде теперь "президенты", "главы администраций", "субъекты", "мэры", везде "выборы", "партии", "депутаты". Изменилось все. В России - демократия. Демократия. Вот это вы признавать не хотите. Верно? Ну сознайтесь, что так. Вас по-прежнему слушают, вас помнят, но слушают чрезвычайно скептически. Видят умолчания, например, про национальные притеснения на Украине, ваши натяжки, когда вы подозреваете россиян в каких-то сталинистских симпатиях и т.п. Вам не верят. Вот и все», - так заканчивается это письмо.

Мне, конечно, хотелось бы, чтобы мне верили. Но еще больше – чтобы слушали, читали. Ведь когда человек слушает, читает меня, это значит, что в это время он не слушает кого-то, кого, по-моему, не следует слушать и читать. Я рад, что мой недруг вспомнил мысль Чернышевского – важную, серьезную, провидческую мысль. Слова, рожденные свободой, слова, описывающие свободную жизнь, они, можно сказать, магические. Как их ни выхолащивай, что-то в них остается, и этот остаточек действует на людей – потихоньку-полегоньку, незаметно для них самих. Как дальние маячки в ночи… Проходит время – и вроде бы совсем пустые слова наполняются своим смыслом.

Слушайте письмо об одной старой книге. «Соседи чуть не сожгли ее, а я как открыла - полночи не могла оторваться. Это про "величайших гениев человечества - В.И. Ленина и И.В. Сталина"! О мавзолее: "Могила Ленина - колыбель свободы всего человечества. Мавзолей Ленина стал священным местом для всего трудящегося человечества. Сюда, на Красную площадь, к великой могиле, приезжают испанцы, французы, американцы, немцы, итальянцы, греки, англичане, китайцы..." Дальше авторы ведут к Лобному месту, цитируя речь Ленина на закладке памятника: "Этот памятник представляет одного из представителей мятежного крестьянства. На этом месте сложил он голову за свободу… Гибли лучшие люди пролетариата и крестьянства, борцы за свободу, но не за ту свободу, которую предлагает капитал, свободу с банками, частными фабриками и заводами, со спекуляцией. Долой такую свободу, нам нужна свобода действительная, возможная тогда, когда членами общества будут только работники". Прекрасно все! – замечает автор письма. - Тут и стихи, и песни, и воспоминания... Профессор Александров (это который - ансамбль песни и пляски или пляски и песни, если не ошибаюсь) рассказывает: «Благодаря И. В. Сталину удалось улучшить репертуар. Сталин сделал замечание, что песня "Волжская бурлацкая", несмотря на эмоциональное воздействие, не имеет хорошего конца. Так же он сделал замечания по поводу темпа песни и других музыкальных и исполнительных деталей". Короче, не оторваться! – говорится в завершение письма. И последнее предложение: «И всему этому не суждено было хорошего конца». Тем важнее помнить, говорю я в таких случаях себе, что и тогда, в самый разгар всего этого, были люди, и немало людей, причем, разных, и образованных, и малограмотных, которые смотрели на происходящее так, как я смотрю сегодня. Самые светлые умы России. Но если так, то остальные умы – миллионы и миллионы – были отнюдь не самые, и совсем не светлые. Логика подсказывает. Темные были умы. На них и рассчитывали, на них и полагались улучшатели репертуара русской жизни.

А вот после следующего письма легко можно представить себе ожившего Ленина с его речью к бедноте о кровопийцах и их попах. О попах – обязательно, своих попов русские бедные люди не любили (Ленин это хорошо знал, и не только от Белинского) и не горевали, когда тех большевики стали отправлять на тот свет или за колючую проволоку. Читаю:

«Вы не были в каком-нибудь из коттеджных поселков в Подмосковье? Их строят со всей инфраструктурой: продмаг премиум класса, фитнес тоже премиум, частная школа, где берут до девяноста тысяч рублей с головы за месяц ее обучения, ветлечебница для собак и котов. Есть поселки, в которых выпускаются свои газеты, например, "Княжье озеро", «На Рублевке», «На Новой Риге». Эти анклавы богачей России окружены шестиметровыми заборами, с колючей проволокой, с охраной из антитеррористического подразделения "Альфа", во многих свои церкви. Жители этих поселков считают, что у них все должно быть экстра-класса. Вот и перекочевала в церковь поселка «Княжье озеро», по благословению Святейшего Патриарха Кирилла, чудотворная икона из запасников Русского музея. Знающие люди мне говорили, - продолжает автор, - что икона истомилась в запасниках и сама просилась у министра культуры: "Отпусти меня! Отпусти меня в церковь". Ктитор этой церкви - президент группы компаний «Сапсан» - православный меценат Сергей Шмаков, он же житель поселка "Княжье озеро", подкрепил просьбу чудотворной двадцатью тысячами подписей в Министерство культуры и Русский музей, и икона, Милостью Божьей, переехала. Встречена она была как подобает. В церкви мраморные полы, мраморная купель, иконостас, врата в алтарь в золоте, прихожане одеты, как в Венской опере, после причастия делают селфи или прибегают к услугам находящихся здесь высококлассных фотографов. Есть туалет, где бумага высочайшего качества. В храм приезжает Сретенский хор. После службы прихожан угощают дорогими конфетами. Упомянутая икона называется "Одигитрия". В книге обращений к ней можно прочитать просьбы прихожан. "Любимая мамочка, Пресвятая Владычице Богородице, люблю тебя и сына Твоего сладчайшего Бога... Спаси нас от Антихриста. Дай сытости в винопитие моему мужу". Или вот: «Освободи нас от гнета дочери, чтобы дочь нашла свою семью». Или просто: "Матушка, голубушка, пресвятая Богородица! Спасибо за все, за все, за все! Прости за все, за все, за все!" В основном, просят избавления от пьянства и наркотиков, для дочерей – благочестивых и состоятельных мужей. При мне батюшка призывал приход: "Христос нас учит: отдай всё! Отдай! Оставь себе только любовь!" Я увидела его сразу после службы. Садясь в мерседес, он кому-то отдавал распоряжение по телефону: «Накрывайте столы». Мерседес был с блатным номером - первый из первых: три единицы». Это было письмо о жизни за шестиметровым забором в одном из подмосковных поселков для богачей.