Власти Каталонии хотят провести 1 октября референдум о независимости этого региона – точнее, автономной провинции – от Испанского королевства. Испанское правительство в Мадриде, напротив, не хочет не только каталонской независимости, но и самого голосования по этому вопросу. "Никакого референдума не будет", – однозначно заявил в пятницу представитель мадридского кабинета. "Это мы еще посмотрим", – наверняка подумали каталонские активисты, готовя бюллетени и избирательные участки.

Во время написания этой колонки не было известно, чем закончилось противостояние Мадрида и Барселоны по поводу референдума. (В любом случае, куда симпатичнее это соперничество выглядит на футбольном поле – в виде El Clasico). Как бы то ни было, речь идет об очередном проявлении далеко не нового феномена. Кто-то называет его сепаратизмом, кто-то – национально-освободительным движением. Это зависит от симпатий говорящего и от исхода противостояния: политика есть политика, и правила "мятеж не может кончиться удачей, в противном случае его зовут иначе" никто не отменял. Психологически же речь идет о стремлении отделиться от соседей и убежденности в том, что именно сожительство с ними в рамках одного государства – главный корень всех бед и проблем того или иного народа, который (как правило, не весь, но его наиболее активная и убежденная часть) чувствует себя готовым пуститься в самостоятельное плавание по волнам истории.

Пару недель назад я был на мемориальном Лычаковском кладбище во Львове. В воинской его части мирно, по соседству лежат погибшие без малого сто лет назад в короткой, но жестокой войне поляки и украинцы. В конце 1918 года на руинах не пережившей Первую мировую войну Австро-Венгрии схлестнулись польское и украинское национальные движения. Первыми знамя новорожденной национальной независимости над столицей Восточной Галиции, Львовом, водрузили украинцы. В ответ поднялись польские энтузиасты, в основном гражданские люди – студенты, гимназисты, служащие и т. д. Потом в дело вступили регулярные войска – Галицкая армия и Войско Польское. Началась вооруженная борьба, закончившаяся через пару лет торжеством польского дела и включением запада Украины в состав "Второй Речи Посполитой". Но история польско-украинской вражды, как известно, имела свое кровавое продолжение пару десятков лет спустя – и по поводу Волынской трагедии и операции "Висла" обе нации ожесточенно спорят до сих пор. К счастью, теперь только спорят, а не стреляют. Стрельба нынче идет на другом конце Украины, хоть и по схожим причинам: в качестве кровавого послесловия к распаду иной империи – советской. А на Лычаковском кладбище на ветру колышутся ленточки национальных цветов на могильных крестах: бело-красные – на польских, желто-синие – на украинских. Под ними – останки тех, кому в момент гибели было по большей части 18–25 лет.

Если рассуждать без пафоса и по сути дела, то погибли эти совсем молодые люди за право жить отдельно от соседей – ну или по меньшей мере политически и культурно доминировать над ними. Поскольку в логике того, что политкорректно называется "самоопределением наций", сосед зачастую и есть корень всех бед, отделиться от него – значит отделиться от всех или большинства проблем. Как у фольклорного Василия Ивановича Чапаева: "Эх, вот побьем беляков, Петька – и тогда заживем!" Только вместо "беляков" можно вставить поляков, украинцев, русских, немцев, евреев, испанцев, каталонцев... далее везде. В комедии Ларса фон Триера "Самый главный босс" есть эпизод, когда на переговорах между датской и исландской фирмами один из участников, у которого сдают нервы, вскакивает и произносит страстный монолог о том, как "500 лет мы, исландцы, под вами мучились" (Исландия действительно несколько веков, до 1944 года, была частью Датского королевства). Суть, собственно, в этом: при случае любую проблему можно списать на давние обиды и историческую вражду. Предки не договорились, и нам не суждено. Деды воевали, и мы будем, если надо. "Можем повторить".

Нельзя сказать, что в каждом случае это вранье, иллюзия или плоды националистической пропаганды. История человечества, увы, в очень большой степени история войн, угнетения, унижения и репрессий, вплоть до геноцида. Почти у каждого народа есть причины для обид на другие народы, прежде всего соседние. Вопрос в том, является ли национальное самоопределение надежным лекарством от межнациональной вражды – и вообще от тех проблем, ради решения которых борьба за независимость обычно затевается.

Однозначного ответа здесь просто нет. Скажем, Британия и Ирландия много столетий жили рядом, но не вместе: история ирландских восстаний против власти Лондона и его местных сторонников, а также ответных репрессий необычайно долга и мрачна. К концу XIX века большинство лондонских политиков понимало, что Ирландии неизбежно придется дать самоуправление, дело шло к этому, но из-за Первой мировой решение было отложено. В 1916 году на Пасху группа ирландских романтиков независимости подняла в Дублине преждевременное восстание – и героически погибла, превратившись в мучеников национального дела. После этого процесс стал необратимым: к середине века Ирландия постепенно обрела полную независимость. Но прежние проблемы угнездились в оставшейся британской северной части Ирландии, где вперемешку живут католики и протестанты. Новая печальная история насилия и террора вроде бы кончилась только в 1998 году с подписанием Соглашения Страстнóй Пятницы. Но, как говорится, осадочек остался: в Белфасте многие католические и протестантские кварталы до сих пор разделены стенами и заборами.

Иногда разводятся вроде бы не столько с соседями, сколько с прошлым. Так распадался СССР: не то чтобы ликвидации общего государства хотели "широкие народные массы", но власть КПСС так обрыдла и к началу 1990-х казалась настолько неуспешной, что ее крах, по большей части следствие политической борьбы в верхах, народ воспринял отчасти равнодушно, отчасти с облегчением. Потом, однако, многие затосковали по былому величию, истинному и мнимому, особенно в России, и тому были свои причины. Став юридически правопреемницей СССР, Россия не смогла отделить себя от советской империи также политически и психологически. А с приходом к власти Владимира Путина, для которого распад Советского Союза, как известно, "крупнейшая геополитическая катастрофа ХХ века", эта преемственность стала предметом гордости. Впрочем, несправедливо винить во всем якобы "неизлечимо имперскую" Россию: многие ее соседи превратили прощание с СССР в нарочитое и порой грубое расставание с Россией и русскими, что не могло не вызвать противодействия. В итоге никакого подобия Содружества наций на территории бывшего Союза не получилось, об организации под названием СНГ сегодня почти никто не вспоминает, а после аннексии Крыма, войн в Грузии и Донбассе говорить о мирной и добровольной постсоветской интеграции уже смешно. Или грустно?

Успешных историй соседских "разводов" куда меньше, чем трагических. Чаще всего в этой связи вспоминают Чехословакию, разделившуюся в 1992 году образцово – без крика, бунтов, "холодной", а тем более настоящей войны. Характерно, что распад этой федерации был следствием договоренности чешского и словацкого правительств – на референдум этот вопрос не выносился. Старшее и отчасти среднее поколение чехов и словаков нередко жалеют об общей стране, молодежи это уже безразлично. Тем более что границ между Чехией и Словакией с момента вступления обеих стран в Евросоюз нет, как нет у соседних стран взаимных претензий. Но это скорее счастливое исключение, чем правило. К тому же не стоит забывать, что и Чехословакия знала времена, когда с неудобными соседями обходились совсем иначе: сразу после Второй мировой войны оттуда было изгнано более трех миллионов немцев.

Государственную независимость нации иногда сравнивают с совершеннолетием человека. Подросток мечтает о том, как он станет самостоятельным и начнет взрослую жизнь – и вот наконец это происходит. Свобода! Но обычно с началом взрослой жизни проблемы только начинаются. Означает ли это, что лучше подождать и повисеть на шее у родителей еще пару десятков лет? Нет, конечно. Тем более что отношения формирующихся наций и империй редко можно сравнить с отношениями детей и родителей: куда чаще империя – это неуютное общежитие, а иногда и концлагерь. Но и самоопределяющаяся нация – не романтичный юноша, а несколько миллионов человек, далеко не все из которых охвачены эйфорией. Да и отделиться, как показывает пример Шотландии или Каталонии, можно попытаться не только от жесткой и хищной империи, но и от вполне демократического и довольно либерального государства.

В Каталонии еще в конце июля, по данным опросов, 49 процентов жителей были против отделения от Испании и лишь 41 процент – за. Возможно, неуклюжие действия мадридского правительства в последние недели увеличили долю сторонников независимости, но в любом случае соотношение тех кто за, и тех, кто против, вряд ли сильно отклонилось от 50/50. Как бы ни разрешился вопрос о самоопределении Каталонии, недовольные останутся, и их будет много. Если даже Каталония отделится, Испания никуда не денется – она останется рядом, став, однако, по понятным причинам более враждебным соседом – и возможным источником проблем. Тех самых, от которых, по идее, должна избавлять независимость.

Ярослав Шимов – историк, обозреватель Радио Свобода

Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не соответствовать точке зрения редакции