«Что-то не очень хорошее на Москву накатывает, - пишет предприниматель средней руки, как он себя представляет. - Все эти ЕИРЦ, МФЦ, Мосэнергосбыты и прочие казённые счетно-расчетные учреждения угнетают нас и наводят тоску. Был по делам в Мосэнергосбыте. Там рассказывают, что арендаторы нежилых помещений из центра съезжают на окраины, что крупные магазины обеспокоены тарифами: высокие платежи, а прибыль сильно снизилась. Все ж таки кризис и санкции. Все заметнее линия на выжимание денег из населения. Требуют авансы за электричество, настаивают на замене счетчиков, хотя гарантия не закончилась. Сотрудники, которые работают с населением, получают по пятьдесят тысяч в месяц, но их много и бестолково дергают», - говорится в письме. Я выделяю из него слово «линия». Это серьезное слово. Это очень серьезное слово. Это едва ли не самое серьезное, многозначительно грозное слово из советского управленческого языка. Оно означает курс, политику, которая проводится далеко не всегда гласно, но жестко и наглядно. Линия на коллективизацию – и крестьян сгоняют в колхозы. Линия… вот уже забыл, как она называлась – и у колхозников отбирают коров, обещая, что молоком людей будет снабжать колхоз, чему не мог поверить ни один здравомыслящий человек. Нынешняя линия требует пополнения казны деньгами населения. Вымогать с людей лишнее за все, за что можно, и за что нельзя, - хоть копейки, но из них должны складываться миллиарды. Без оглядок на законы, правила, на приличия. Мелкие поборы складываются в большой грабеж. Мелкий произвол превращается в серьезное и уже, пожалуй, лихорадочное беззаконие. Все это вместе напоминает что-то вроде режима чрезвычайного положения, особенно на местах. Мысль о завтрашнем дне становится запретной. Лишь бы продержаться сегодня. Не допустить резкого ухудшения материального положения миллионов. Потихоньку обирать одних для успокоения других. Боятся такого недовольства, на которое придется отвечать террором. Пока что это опасение выглядит чрезмерным, запас русской прочности далеко не исчерпан, но у страха глаза велики – вот чем опасно то, о чем наш слушатель говорит: «Что-то не очень хорошее накатывает на Москву».

Пишет бывший профессор марксизма-ленинизма. Он подчеркивает, что был в свое время едва ли не самым молодым профессором по этой части в Советском Союзе. Теперь он тоже профессор, уже, понятно, пожилой, а его предмет называется политологией. О таком превращении он когда-то не мог подумать и в страшном сне, а потом и наяву особенно задумываться не пришлось. Все произошло быстро и как бы само собой. Прежняя искренность и пытливость не покинули этого человека, что и не позволило ему, по его словам, стать в четырнадцатом году крымнашистом.

Читаю: «Вот ведь какая чудасия, Анатолий Иванович. Заговор молчания против двух исторических событий последнего времени. Это новые американские санкции и участие натовских военнослужащих в параде на Крещатике в Киеве. Что-то слабо наши реагируют по сравнению с тем, как они умеют. Шастаю в интернете. Не особо проявляют себя и официальные эксперты. Но больше всего моя голова занята друзьями. Повторяют, как попугаи, только то, что слышат из телевизора, а о чем он молчит или цедит сквозь зубы, о том и они. Верхам и низам одинаково не хочется останавливаться на тяжелых фактах. На что закрыл глаза, заткнул уши, того и нет. В этом народ и власть едины. Во дни моей марксистской молодости говорилось: народ и партия. Они и сегодня едины, как всегда. Они более едины, чем кажется им самим», - пишет профессор. Считаю это важнейшей мыслью последнего времени. Они более едины, чем кажется им самим. Но и побаиваются друг друга. Возвращаюсь к письму: «Вы почему-то избегаете делать общественно-политические прогнозы, а ведь мы в России взахлеб слушаем и читаем как раз эти вещи. Разведке США приказано собрать подробные финансовые сведения о самых богатых людях вокруг Путина. В конце февраля – начале марта Конгрессу будет представлен соответствующий доклад. Предварительно называются умопомрачительные суммы на заграничных счетах. Не исключены конфискации. К чему это может привести? Что будут говорить фигуранты? Ваш прогноз, Анатолий Иванович?». Мой прогноз давно готов, господин профессор. В таких случаях прогнозы делаются без запинки. Наберут в рот воды, так что Россия почти ничего не заметит. Могу ошибиться, но по-другому будет только в том случае, если эти фигуранты в прямом или переносном смысле провалятся сквозь землю. Предсказываю по наглядной аналогии. Вы на нее и указали: не слишком распространяться о поражениях. Американское решение отстраниться от России как можно дальше в научной среде именуется институциональным обстоятельством. Этонечто сродни погоде, нечто такое, что как бы встроено в госорганизм. В таких случаях просто вздыхают: с этим надо жить - учитывать это, приспосабливаться к этому. Такое настроение подсказывает власть населению, и оно пока принимает подсказку.

Слушайте признание, которое объясняет все, что происходит между Украиной и Россией. Во всяком случае, мне. Все. «Я выросла на Донбассе, поэтому имею право сказать то, что скажу. Донбасс - родная мне земля. Начиная с девяносто первого года, Украина стала другой страной. Никого не удивлю, но напомню: Донецк был в составе Украины все эти годы. Я в России плакала, когда моя Украина отвернулась от России и объявила независимость. Когда подписали закон о дружбе и сотрудничестве, закрепивший статусы разных государств, я поняла, что это конец», - у нее стоит другое слово, скверное слово, дальше еще много разных, но я ограничусь для большей выпуклости этими. Они прямо относятся к поражению России, о котором мы только что говорили.

«Вы, Анатолий, - читаю из следующего письма, - сейчас упиваетесь превосходством Запада. Особенно рассчитываете на непобедимую Америку. Которую сами, правда, себе нарисовали. У неё много ракет, подводных лодок, авианосцев. Но разве у СССР их было намного меньше? Едва ли. Вся эта силушка янки будет парализована, когда в этой стране возникнет внутренний кризис. Который уже пошёл. Американского президента вон уже попрекают зависимостью от вражеских разведок и чужой мафии. Это цветочки. 3ападный мир охвачен небывалым упадком. Отмечают ничтожность его главарей. Но она, эта ничтожность, всего лишь отражает деградацию вашей модели демократии. Они продажны и мелки, убоги и безвольны. Уже. Дальше будет хлеще. А вы нас ими пугаете».

Чуть ли не в тот самый день, когда пришло письмо, из которого я прочитал вам этот кусочек, в Подмосковье на сыроварне " Русский пармезан" состоялась торжественная ярмарка, которую одна наша слушательница назвала сырным фестивалем. Съехались фермеры- сыровары из Калужской, Владимирской, Смоленской и Тверской областей. Народу набежало столько, что при съезде с Новорижского шоссе образовалась пробка - сырный затор! «Снимать сырный аншлаг, - пишет она, - приехало и центральное, и кабельное, и районное телевидение. Не хватало только CNN. Отпускали деликатесный продукт по триста граммов в одни руки. К обеду машины встали в глухую пробку, люди их бросали на обочинах и шли за сыром пять километров пешком! Были названы лучшие российские фермеры, которые владеют волшебством – у них породистые коровы, у коров правильная диета, идеальная чистота, используют импортное оборудование. Других секретов нет. Все сыровары дружно сошлись на одном: "Только бы не отменили санкции! Конкуренции с западной продукцией нам все равно не выдержать, мы разоримся!" На фестиваль- ярмарку привезли даже сырные конфеты. Три штучки - двести рублей! Делаются они из хорошего бельгийского шоколада и дорогого швейцарского сыра - своего твердого в России нет», - закрыть кавычки. Это я читал, как вы поняли, к вопросу о деградации Запада, о которой говорилось в предыдущем письме.

В прошлой передаче прозвучало письмо от пожилого человека с Кубани, которому горько, что молодые супруги торопятся заводить не детей, а собак и кошек – их и окружают поистине человеческой заботой и теплотой. Я сказал, что не вижу в этом ничего страшного. Планирование семьи – важнейший признак сознательной жизни во времена, когда вдумчивым отношением к себе может похвалиться еще далеко не каждый, когда многие и появляются на свет, как трава, и проводят на нем отпущенное им время, и покидают его тоже, как трава. Слушайте, какое я получил то ли возражение, то ли дополнение: «Горько мне от того, что святая человеческая потребность любить и заботиться о тех, кто от тебя зависит, замкнулась не на маленьком человечке, а на домашнем животном», - говорится в письме. Я ко всему этому отношусь, виноват, спокойнее. Приходится убеждаться каждый день, что такой потребности: "любить и заботиться о тех, кто от тебя зависит" очень многие не испытывают, так что и переносить на животных тут просто нечего. Убеждаешься также, что даже самая большая любовь к животному подспудно сознает, что она обращена именно к животному, а не к человеку. Это все-таки разные чувства, пусть кому-то и кажется, что она или он любят своего кота, как родное дите. Короче, не вижу я в жизни ничего более страшного, чем было в ней до сих пор. Противопоставлять планирование семьи и увлечение животными - это, что ни говорите, перехлест.

Следующее письмо: “Вчера на приёме у врача неожиданно - разговор про прошлое. Он: раньше я за двадцать (или сорок?) копеек мог целый день питаться, а теперь денег ни на что не хватает! Я: бросьте ерунду говорить, чем вы там питались?! Он: хлебом и сахаром. Я: так и сейчас можете так. Он: нет, сейчас выбор большой, не получается. Но ведь двадцати копеек хватало (мечтательно)». К таким мечтаниям, обращенным в прошлое, относится и вечное мнение, что раньше русские люди не были так равнодушны друг к другу, как сейчас. Мне, когда заводится такая речь, вспоминается запавшее в голову почти с детства кое-что о Чаадаеве, первом русском философе. Он вошел в историю тем, что сокрушался о пустой, по его мнению, судьбе России. Эта страна рабов, мол, ничем иным, кроме самого подлого рабства снизу доверху, не была и никогда не будет известна в мире и ничего ему, миру, не даст, кроме примера, как не надо жить. Перед тем, как это написать, он, поиздержавшись за границей и желая продлить пребывание там, среди немцев и французов, продал в рекруты своих крестьян (русских крепостных крестьян, разумеется), то есть, отправил своих рабов в еще более страшное рабство многолетней солдатчины. О чем, понятно, скорбел: «Надеюсь вымолить себе у крестьян прощение», - писал брату. А в одном месте своих бессмертных «Философических писем» с недоумением и горечью отметил, что русские едва ли не единственный на Земле народ, который сам - сознательно и нетерпеливо - потребовал для себя крепостного состояния. А не потребовал бы, остался бы свободным – и не пришлось бы философу номер один продавать своих мужиков, как скот, чтобы иметь больше досуга для общения с европейскими мыслителями. С передовыми, разумеется.

Пишет Мирон из Сергиева Посада: «Навестил знакомую. Большая патриотка, крымнашистка до костей. Двенадцатилетнему ее сыну велели в школе нарисовать триколор и сочинить про него стихи. Триколор она за него нарисовала, а за стихами обратилась ко мне: «Напиши, Мирон, тебе же это ничего не стоит, я знаю, ты у нас в классе был поэт». Я ей ответил, что задание получил ее сын, а не я. Она обиделась, но все-таки научила меня различать наш флаг: какой цвет за каким идет. «Это же, - говорит, - легко запомнить. Красный, голубой, белый – КГБ». Я долго не мог прийти в себя. Задыхаться от любви к отчизне, к власти - и тут же их надувать: и отчизну, и власть, и отпрыска приучать к надувательству. Это мы и есть, Анатолий Иванович! Мы! И чего от нас ждать?». Да того же, видимо, и ждать, Мирон: любви к отечеству и надувательства.

Из Германии пишет Вилли Миллер, водитель тяжелых грузовиков, бывший казахстанский немец: «С большим уважением отношусь к людям, которые готовы покинуть свои дома для достижения поставленных целей. Я помню, как к нам на целину, уже поднятую, приезжали сезонные работники из Армении, Украины и других союзных республик. Особенно запомнились мне ребята из Мукачево. Они говорили на русском, венгерском и украинском языках. Они тогда уже хотели жить по-европейски. Работали по подрядному договору, требовали, чтобы не было перебоев со стройматериалами. За один сезон они зарабатывали то, что местный строитель - за пару лет. Теперь для целеустремленных людей "целиной" стала Европа. Как- то при разгрузке познакомился с молодым эстонцем, водителем фуры. Зарплата сносная, но, как оказалось, ему столько и не надо. Хватало и того, что зарабатывал до российских санкций, когда возил грузы в Россию. Именно российских санкций. Работа начиналась в понедельник и кончалась в пятницу. За это время он проезжал всего от шестисот до тысячи километров, потому что с удовольствием простаивал в "колейке", то есть, в очереди на таможне. А тут, в Германии, он уже сегодня: погрузил груз, это надо было открыть обе стороны фуры, накинуть пятнадцать ремней, отвезти груз потребителю, разгрузить, потом все вернуть в транспортное состояние, поехать на фирму, взять другую фуру и - к новому клиенту. Работа! С Россией ему было развлечение, а с Германией – работа. Кому это понравится? – читал я на его лице», - пишет господин Миллер.

Примерно в эти дни одна наша слушательница провела некоторое время в очереди из фур на белорусско-литовской границе. Занимала эта очередь около десяти километров. Любознательная женщина расспрашивала водителей, томившихся в ожидании уже трое суток. Ее интересовало, кроме прочего, что за грузы в этих огромных вагонах на автомобильных колесах. «Да барыжим, в основном, - рассказал ей один парень. - Вот только что забрал из Москвы пластиковую крошку с Варшавки, теперь везу в Литву, там переупакуют, наклеят новую этикетку и уже будет «сделано в Евросоюзе» и снова эта крошка поедет на Варшавское шоссе". То же рассказали и другие водители. В Литву ввозят белорусскую мебель, наклеивают литовские бирки и везут в Питер, Москву: «сделано в ЕС». Туда - сюда обернулись - вот вам экспорт- импорт, производители гешефт сняли. Самый прикол, конечно, был в рассказе о том, как в Испанию везли двадцать две тонны деревянного бруса, сороковку. Выгрузили в горах, возле какой- то мастерской и там вручную каким- то раствором этот брус покрыли чуток, и покрашенный брус обратно в Белоруссию поехал, получился обработанный в ЕС … Из реального экспорта-импорта только из Старого Оскола в Германию ехал металл, а обратно, этой же машиной, в Россию из этого металла поедут подшипники. Выяснила, что можно купить конвой МВД за сто долларов с машины и тогда - без очереди, зеленый свет! У них прямо на лобовом стекле табличка: конвой МВД», - эта рассказчица, думаю, согласится с не очень хитрым замечанием, что спрос рождает предложение. Если кому-то наклейка нравится больше, чем то, что под нею, он ее обязательно получит. Пока у бестолкового русского покупателя пластмассой крошки с вильнюсским ярлыком есть на нее деньги, она будет ему поставляться. Станет у него меньше денег или проснется здравый смысл – будут ему возить что-то другое, дешевле крошки, но с той же наклейкой. Это и знак, и порождение отсталости. Напрасный, скажете, труд – возить доски туда-сюда? Но если так рассуждать, то легко прийти к выводу, опровергнуть который невозможно, а именно – почти весь человеческий труд бесполезен. Зайдите в любой магазин. Хоть в прод-, хоть в пром…Осмотревшись, легко убедитесь, что большинство товаров – продукты напрасного труда. Без них можно обойтись, причем, нередко - со всяческой пользой для ума и сердца, не говоря о здоровье. Если чему и учат многокилометровые очереди на границах, то… Да ничему они не учат! Они просто помогают нам закреплять пройденный материал, то, что нам рассказывали на уроках истории: что все буржуазно-демократические революции во все времена и у всех народов были войнами против таможен, привилегий, особых зон, особых прав. Во всех этих революциях находила выход мечта человечества о свободе, о равенстве всех перед законом, о свободной конкуренции. И понятно, почему во всех революциях сильно доставалось ментам. Потому что грабители, обиралы, беспредельшики. Что представлял собою тот сбой компьютерной системы, из-за которого на границе образовалась десятикилометровая очередь? Мне это стало ясно, как только прочитал про конвой МВД по сотне долларов за фуру. Менты одной страны, желая подзаработать, договорились с погранцами другой – вот и сбой системы, вот и очередь. Обычная история. Почему водители фур покорно стали в очередь? Почему не ломанули через шлагбаумы с криком на весь мир? Потому что очередь в десять километров для них терпима. Вот если бы пятьдесят километров… Алчность одних и терпение других. Алчность не знает пределов, а терпение… Терпение пределы знает, оно только кажется беспредельным. Когда оно лопается, тогда происходит бунт или революция.

«Уважаемый Анатолий Иванович, вы осмелились положительно высказаться о политкорректности в такой исторический момент, под такое настроение многих на Западе и в России, что я просто поражен. Вы произнесли великие слова, что это – законное дитя гуманизма и высшее достижение цивилизации. За эти слова вас могут побить на некоторых кухнях где-нибудь во Франции или Америке, особенно - на кухнях бывших советских людей. А ведь вы сказали всего-навсего о том, что в политкорректности допускаются перегибы и что не следует на этом основании с водой выплескивать ребенка», - пишет господин Осадчий. Политкорректность сродни идеологии, а любая идеология - это такая вещь, от которой здравый человек держится подальше. Это вера, а всякая вера хочет быть обязательной для всех, потому что считает себя единственно правильной и посему призванной осуждать и преследовать любые другие веры. Так идеология сама по своей природе рождает своих перегибщиков, своих ретивых не по уму приверженцев. Утешимся тем, что перегибы вызывают протесты. Идет вечная борьба. То берут верх одни, то другие. Бывшая москвичка, много лет живущая на Западе, преподававшая в одном из немецких университетов, пишет, как ее достала тамошняя политкорректность. Приводит примеры глупейших, писаных и особенно неписаных, правил, запретов. Боже упаси рассказать, например, еврейский анекдот! Она даже на своей странице в фейсбуке осторожничала, чтобы товарищи по работе не усмотрели чего-то недозволенного. Причем, не дозволенного ими, а не правительством. Теперь она на них не оглядывается. «Но я, - пишет, - стала это делать только после того, как вышла на пенсию». Я читал эти строки и видел другую преподавательницу университета, только не западного, а русского, самого МГУ. Знаю ее много лет. Она тоже таится от студентов и коллег, не говорит им, какого она мнения о путинизме, о его идеологии, которой будто бы нет. Точно так же обе эти преподавательницы в свою бытность студентками этого самого МГУ держали при себе свои мысли о советском образе жизни, о дорогом Леониде Ильиче Брежневе. Теперь одна, как вы слышали, дождалась немецкой пенсии, чтобы, наконец, безбоязненно высмеивать уродства политкорректности, а другая, думается почему-то мне, и на пенсии будет держать язык за зубами. Разница не только в этом, иначе русская молодежь не стремилась бы на Запад, а в Россию шел бы поток западной. То, на что нападает одна, - издержки идеологии, если уж так ее назвать, - идеологии, призванной мирить, успокаивать, облагораживать людей. То, на что не решается ополчиться другая, которая в МГУ, - это нечто такое, в чем нет простого здравого смысла.

«В общем, не навру я вам, Стреляный, - следующее письмо, - когда скажу, что подьезды в российских домах стали чище, чем двадцать пять лет назад. Это факт. Могу подтвердить как свидетель. Наверно, это идет против вашей шерстки, ведь вы привыкли к присказке насчет грязных подьездов в России, чтобы ставить на место и давать отпор собеседникам, которые выскажутся в том смысле, что Россия должна действовать активнее в мире. Ваши речи к россиянам на тему "чистите свои подьезды, а не лезьте в Сирию или на Украину"! - все это воспринимается чрезвычайно скептически», - пишет этот слушатель, и пишет он правду, отдаю ему должное. Очень многим в России действительно не нравятся разговоры о грязных подъездах, о мусоре, который выбрасывают куда попало, о липовых дипломах, о взятках и поборах и о прочих отдельных недостатках. Выражение на века: отдельные недостатки. Еще встречаются кое-где иногда.

На волнах Радио Свобода закончилась передача «Ваши письма». У микрофона был автор - Анатолий Стреляный. Наши адреса. Московский. Улица Малая Дмитровка, дом 20, 127006. Пражский адрес. Радио Свобода, улица Виноградска 159-а, Прага 10, 100 00. Записи и тексты выпусков этой программы можно найтив разделе "Радио" на сайтеsvoboda.org