Воронежский Камерный театр считается одним из лучших театров России, а в июне зрители из Москвы и других городов приезжают в Воронеж на великолепный Платоновский фестиваль искусств. Художественный руководитель театра и фестиваля Михаил Бычков, в отличие от некоторых московских и петербургских режиссеров, не побоялся открыто выступить в защиту своих коллег, арестованных по делу "Седьмой студии". Он приходил на суд над продюсером Алексеем Малобродским, чтобы разобраться в обвинениях и поддержать своего товарища.

В заявлении дирекции Платоновского фестиваля говорится:

"Программу третьего детского театрального фестиваля МАРШАК, организацией которого занимается дирекция Платоновского фестиваля искусств и который осенью 2017 года пройдет в Воронеже, составил театральный продюсер Алексей Малобродский. Вся совместная работа с Малобродским убедила нас в том, что это честный и порядочный человек, компетентный специалист. Не пытаясь вмешиваться в ход следствия, выражаем недоумение по поводу избранной для него меры пресечения. Арест – мера жестокая и в данном случае не оправданная".

​

Этот разговор с Михаилом Бычковым записан через несколько минут после того, как стало известно, что суд отправил Кирилла Серебренникова под домашний арест.

– Знаю, что у вас только что закончилась репетиция. Что вы ставите?

– Мы готовимся к открытию сезона, делаем уточнения в спектаклях из текущего репертуара. Два новых спектакля в начале этого сезона появятся, но я лично ничего нового сейчас не делаю, внутренних сил не нахожу для этого.

– Вы, наверное, видели обращение Марины Давыдовой, которая в связи с началом театрального сезона пишет, что нельзя рассказывать о новых планах, объявлять фестивальные программы, презентовать проекты, делая вид, что ничего не случилось. "И первым и главным пунктом всех пресс-конференций, всех презентаций, всех интервью худруков в прессе должен стоять вопрос о деле Кирилла Серебренникова". Согласитесь с призывом Марины?

– Пожалуй, да. Не знаю, как можно не делать этого сегодня. Я не могу сконцентрироваться на творчестве потому, что уже несколько месяцев в моем сознании, в моем ощущении страны, в которой мы живем и работаем, происходят сдвиги, изменения. И все это действует таким образом, что творческие центры парализуются. С момента, когда начались задержания по делу "Седьмой студии", особенно после ареста Алексея Малобродского, я в особенном внутреннем состоянии нахожусь. В первые недели мне казалось, что это недоразумение, здравый смысл должен возобладать, сейчас мы всем миром объясним, поручимся, обратимся, расскажем, что ничего такого быть не могло, – наверное, вы ошибаетесь или переносите свое мышление о том, как происходят экономические преступления в других сферах, на сферу театральную... Но потом я побывал на суде, последил за тем, как развивается это дело, и понимаю, что нет, это не недоразумение – это что-то большее. Я еще не до конца способен это осознать, не могу определить, но понимаю, что все очень серьезно.

– Вы ведь работали с Алексеем Малобродским, хорошо знакомы с ним?

– Да, много раз и много лет, и в разных обстоятельствах, в разных качествах. Конечно, я ни на мгновение не сомневаюсь в честности этого человека. Но я присутствую при событиях, которые меня убеждают в том, что это не имеет никакого значения. Дело не в том, честен человек или нет, дело не в том, совершил он преступление или нет, а дело в том, что, если он стал частью какого-то показательного дела, то его накажут, даже если он ничего не совершал. Вот в чем ужас. Очевидно для всех, кто хотя бы чуть в теме, что театр – не та территория, где возможны серьезные экономические преступления. При резонансном, громком этом деле, при большом внимании к нему СМИ должно было следствие что-то дать обществу, прессе, чтобы доказать хотя бы в какой-то части серьезность своих обвинений. А что дает следствие? Показания больного напуганного человека, заключенного под стражу… А если она, извините меня, лжет, если она от страха оговаривает своих бывших сотрудников – это допускается? Достаточно ли ее показаний и показаний еще одного бухгалтера, чтобы говорить, что люди реально что-то расхищали? Я не верю ни на секунду. Предъявляют показания этого бухгалтера, еще одного бухгалтера и дочек этого бухгалтера, которые напуганы и за маму готовы пойти на все. То, что эти женщины выбрали способ защиты, заключающийся в переводе стрелок, в оговаривании других людей, – это дело их совести, никто не обязан быть героем. Я их не осуждаю, я просто понимаю, что этого не должно быть достаточно. Ни Малобродский, ни Серебренников не занимались финансами, не имели права финансовых подписей, один продюсировал проект, а другой художественно реализовывал. Для хозяйственного процесса, сопутствующего этой деятельности, необходимы были наличные, но это не значит, что слово "обналичивание", которое у нашего слушателя вызывает ассоциации с какими-то темными махинациями 90-х, имеет отношение к чему-то преступному. Это превращение денег из безналичной формы в наличную для того, чтобы оплачивать услуги, товары, связанные с производством сложнейших художественных проектов, – костюмы, аренда оборудования, гонорары композиторам, зарплата артистам, аренда помещений и так далее. Только часть этих процессов может быть осуществлена в безналичной форме. Особенно 5-6 лет назад, когда не было у нас еще карточек, удобных способов перевода денег, которыми мы сегодня пользуемся. Этим занимались все. Деньги должны стать наличными для того, чтобы заплатить кому-то или для того, чтобы на них можно было что-то купить.

Я, конечно, не сравниваю свой опыт с деятельностью проекта "Платформа", но мы в маленьком нашем театре 10 лет назад все с рынка приносили. От нас недалеко был вещевой рынок, мы там покупали парики, костюмы. Естественно, мы занимались там не безналичными расчетами, мы носили этим торговцам деньги, которыми располагал театр в тот момент. Это, естественно, не противозаконная форма.

Никто не объяснил, никто не сказал внятно, кто, когда, что украл. То есть была некая сумма, и есть доказательства того, что человек ее присвоил. Ведь это надо доказать, ведь это надо аргументировать не просто, извините меня, звучащими по-идиотски словами обвиняемой, что Серебренников с Малобродским создали "Седьмую студию" с преступным умыслом расхищения бюджетных средств. Мы относимся к этому как к идиотизму, а это становится реальностью сегодняшнего юридического процесса, серьезно рассматривается судьями. И суд принял решение о домашнем аресте Серебренникова. Никакие аргументы защиты, понял я за эти несколько месяцев, когда столкнулся с нашей судебной системой, не имеют никакого значения, суд всегда поддерживает только следствие. А следствие в этой ситуации не чувствует себя обязанным что-либо доказывать, оно делает то, что считает нужным. А работают там не лучшие силы, не интеллектуальная элита нашей страны. Судя по тому, как они действуют, работают они не в интересах закона. Это мое мнение, за которое я готов отвечать. Потому что я гражданин этой страны, и у меня есть уже личный опыт, связанный с делом, в котором я в какой-то степени понимаю – это театральный процесс, которым я занимаюсь всю жизнь.

– Если это показательное дело, то кто, что и кому хочет показать? Есть разные трактовки. Например, политическая трактовка, что это указание "мастерам культуры", чтобы они не выпендривались, а быстро бежали записываться в доверенные лица. Есть много других трактовок. Какая у вас?

– Я вижу, что дело не в экономике, дело, скорее всего, действительно политическое. Когда кто-то это с выборами связывает в своих оценках, я только могу сказать, что это самое худшее, что может происходить в предвыборный период, самое худшее для страны, для кандидатов, для желающих каким-то образом демонстрировать связь между властью и народом, самое худшее, что может быть – это преследование творческих людей, преследование Серебренникова, преследование Малобродского и всех обвиняемых по делу "Седьмой студии". Не могу я сейчас предложить свою версию внятную. Я человек, живущий не в столице, в серьезных кругах не вращающийся, никогда с очень высокого уровня людьми не сталкивавшийся. Я сегодня не знаю, откуда растут ноги или рога у этого дела, я понимаю только, что все очень плохо и с каждым днем становится все хуже и хуже.

– У вас в рамках Платоновского фестиваля прошла выставка, посвященная Мейерхольду. Сейчас дело Мейерхольда сравнивают с делом Серебренникова повсюду – это уже стало общим местом за два дня. Справедливая аналогия или все-таки натяжка?

– Я считаю, что по силе, по демонстрации того, что происходит, это очень уместное сравнение. Репрессивность государства возрастает и оказывается направленной на сферу искусства. Это можно начинать сравнивать с тем страшным временем. Мы не вернулись полностью в 1939-й, но мы в тренде, в этом направлении. Наверное, правильнее, понятнее это и не представить, чем сравнив арест Мейерхольда и арест Кирилла Серебренникова.

– Несмотря на эту мрачную политическую атмосферу, продолжается расцвет искусств. Можно далеко не ходить, а просто открыть программу Платоновского фестиваля, художественным руководителем которого вы являетесь. Парадокс?

– Да нет, все несколько иначе. Во-первых, хвастаться сегодня нет моральных сил, хотя Платоновский фестиваль действительно очень успешный. Но могу сказать, что если так все будет продолжаться, то восьмой Платоновский фестиваль либо превратится в обычный смотр достижений в русле импортозамещения, либо вообще перестанет существовать. Потому что до сих пор мы строили логику и идеологию фестиваля на том, чтобы открывать наш город миру, а для публики открывать весь мир, все многообразие мирового искусства, непохожесть, иногда остроту этой картины поисков достижений, экспериментов, шедевров, спорных вещей. У нас есть признанные вершины мирового искусства, и обязательно работы полемические, которые открывают или ищут новые пути, новый язык в искусстве. То есть это открытый фестиваль открытого общества. Я в общем так нашу жизнь и воспринимал, так строил свои отношения и с фестивальной публикой, и между зрителями моего театра и нами. Если что-то будет сейчас серьезно меняться, я думаю, что "Седьмой студией" дело не ограничится. Я готов к потерям, в том числе к личным. Я понимаю, что сделать вид, что ничего не происходит, когда рядом судят невиновных людей, и продолжать работать дальше, говорить о добром и вечном не получится – это точно.

– Часто звучит такая претензия к деятелям культуры: вы берете государственные деньги, а раз вы работаете с государством, ждите, что государство может вам откусить голову. Есть в такой логике резон?

– Смотря о чем идет речь. Если руководствоваться действующим в нашей стране законодательством, то государственные деньги, которые, естественно, формируются из налогов граждан, направляются на поддержание и развитие искусства, потому что государство осознает важность культуры и искусства в жизни общества. У нас запрещено законом вмешательство в творческую политику художника, учреждений искусства, и департамент культуры, который субсидирует наш театр, не имеет права определять нашу репертуарную политику. Он субсидирует нашу деятельность в рамках государственного задания, которое состоит из определенных показателей. Они включают в себя обязательства показать определенное количество спектаклей, чтобы на них побывало определенное количество зрителей, выпустить сколько-то новых премьер. Вот наши взаимоотношения с учредителями, с теми, кто дает нам деньги. Конечно, драматический театр – вещь совершенно неокупаемая (я имею в виду репертуарный стационарный театр, как в основном театры России), но в нашем бюджете доля государственных денег уже меньше половины, около 40%, а около 60% наш театр просто получает, продавая билеты, показывая спектакли, общаясь со своей публикой. Это редкий для нашей страны показатель, но это позволяет нам действительно именно так, как написано в законах, быть независимыми. Когда государство в лице, на мой взгляд, ведущих ошибочную в этом смысле политику федеральных чиновников говорит, что кто платит, тот заказывает музыку, оно имеет право говорить только о конкретных грантах. Придумали выделить деньги на пропаганду российского спорта или на юбилей полета в космос и честно сказали: ребята, хотите получить грант на постановку пьесы про покорение космоса – поставьте такую пьесу. Это понятно, они заказали музыку, желающие подняли руки и взяли эти гранты, поставили эти пьесы. В основном же субсидируется (или в случае, когда это бюджетное учреждение, то полностью дотируется) деятельность учреждения как такового. Ничего в этой системе не говорит о том, что мы должны потворствовать вкусам чиновников или их пониманию того, что нужно для нашей страны. Мы эксперты, мы, художники, высказываемся о мире, который нас окружает. Мы знаем, какая у нас страна, какой у нас народ, мы отличаемся слухом к жизни, видением жизни. Поэтому мы работаем – кто-то артистом, кто-то режиссером, кто-то писателем. Нам лучше знать, какая жизнь нас окружает, и не будем мы рисовать ту картину жизни, которая была бы желательна людям, сидящим на финансовых потоках.

– Вы недавно сказали в интервью: "Проводимая государством политика, в частности, в области культуры и искусства, далека от того, что я считаю правильным". Что вы имели в виду?

– Прежде всего возникшую в последние годы тему границ интерпретации классики, традиционного и нетрадиционного искусства, традиционных ценностей. Вот этот набор понятий, не имеющих отношения к настоящему творчеству и настоящему искусству, касающийся уже области идеологии, пропаганды и так далее. У нас началась тенденция возвращения к тому, чтобы придавать искусству идеологическую функцию. Это последовательно делается на уровне политики Министерства культуры Российской Федерации, и это большая ошибка.

– А чувствуете вы это в отношении к вашему театру? Я посмотрел в интернете и вижу, что у вас немало недоброжелателей в Воронеже.

– Недоброжелателей у меня немало – это естественно. У нас устроена страна таким образом, что чувствуют окрики нашего Минкульта федеральные учреждения. Поэтому Новосибирский театр оперы и балета, федеральный театр, мог испытать на себе гнев нашего министра культуры. У нас областной театр, он финансируется из бюджета Воронежской области на деньги людей, которые живут в Воронеже, которые каждый день приходят в наш театр, заполняют его на 99%, любят наши спектакли, демонстрируют свое отношение к театру тем, что наш театр им нужен, интересен. Что с этим может сделать федеральное Министерство культуры? Мы выполняем все показатели, которые от нас требуют наши учредители. У нас, безусловно, успешная экономическая жизнь, насыщенная и интересная творческая. Мы связаны с федеральным центром только одним – мы входим в число получателей гранта президента Российской Федерации, правда, это уже много лет происходит, поскольку считается, что наш театр представляет собой ценность в общей картине русского репертуарного театра, несмотря на то что он расположен не в столице, не является академическим.

– Последний мой вопрос сформулировал Кирилл Серебренников в коротком интервью, которое он давал в тюремной камере перед заседанием суда. Сейчас он уже никакие интервью давать не сможет. Он сказал так: "Нужно понять, почему обыденность зла стала возможной". Есть у вас ответ на этот вопрос?

– Конечно, нет. У меня нет ответа на вопрос, откуда растут ноги этого дела, кто стоит за этим и так далее. Как человек не очень молодой, разные периоды страны вместе со страной проживший, я думаю, что истоки всего в нашей гражданской пассивности. Всему, что происходит у нас плохого, мы дали возможность происходить. Мы, граждане, упустившие в какой-то момент возможность правильно реализовать свое право на выбор, правильно воспользоваться сменой исторических формаций, переформатированием постсоветского пространства. Мы очень многое упустили. Безусловно, за это будем расплачиваться. Мы, конечно же, виноваты в том, что наше стремление к комфорту стало заслонять, отодвигать тихонечко в тень чувство правды, справедливости. Так, повозмущаться в социальных сетях мы можем, но сделать что-то большее, рискнуть чем-то большим, как правило, не готовы. Мы пожинаем плоды вот этого.