Иван Толстой: Я отлично помню этот день, точнее вечер, – 2 июля 1977 года, ровно сорок лет назад. Я стоял у окна в ленинградской квартире и раскуривал трубку. Рядом шелестел и посвистывал радиоприемник. "Голос Америки" передавал новости. Дикторша, как и полагается, вполне бесстрастно произнесла: "В Швейцарии скончался русско-американский писатель Владимир Набоков".

И тут – стена рухнула, мир оборвался. Дикая тоска вдруг овладела мною, бессмысленность существования.

На что я, собственно, рассчитывал? На то, что он будет существовать всегда, как прежде – жил во мне, сколько я себя помнил. Причем, я и не думал, что его можно увидеть: Советский Союз все-таки вращался не на общей с планетой орбите, но некая надежда непонятно на что жила в душе. И вот его больше нет.

И почти сразу же, без паузы, я осознал: я буду о нем писать. Что писать? О чем именно? Я этого тогда, сорок лет назад, сказать бы не мог, да меня никто и не спрашивал, потому что обсуждать Набокова можно было в те времена только дома, с отцом или с двумя-тремя ближайшими друзьями.

Сейчас я понимаю, что тот порыв был признанием в любви, запоздалым и отчаянным.

К 19 годам я прочел практически все русские книги писателя – кое-что было у нас дома, кое-что мне привозил из Хельсинки однокурсник-финн. Его на таможне, к счастью, не обыскивали.

В то время я только начал искать биографические сведения о своем кумире, но, слава Богу, не написал ничего. Сейчас было бы очень стыдно.

Прошло сорок лет. Все это время я собираю набоковские книги, редкие и редчайшие издания на русском и английском, фотографии его, газетные и журнальные публикации. Без особого фанатизма, но с удовольствием. Коллекция моя богатая, но любительская. Гимназическая, как сказали бы раньше. С ума по Набокову больше не схожу, но скажи мне, что где-то хранится его неизвестная рукопись, я бы тысячу километров пешком прошел, не задумавшись.

Но вот в этом году, не разрывая на себе никакой тельняшки, я попал в набоковский архив, хранящийся в Нью-Йоркской публичной библиотеке на углу 5-й авеню и 42-й улицы. Архив покоится в специальном помещении – в Коллекции братьев Берг (Berg Collection). Братья Генри и Альберт Берги собрали в течение своей жизни одну из самых впечатляющих подборок английской и американской литературы – редчайшие издания, рукописи и памятные вещи. В читальном зале, где я склонялся над манускриптами Набокова, в застекленных старинных шкафах молча стояли сотни изысканных кожаных переплетов – Теккерей и Диккенс, исторические монографии, библиографические обзоры.

Сюда, в эту сокровищницу, лет 15 назад были переданы из Монтрё набоковские бумаги. С тех пор они разобраны, расписаны, со многих страниц сделаны фотокопии. Архив мертвым грузом не лежит, исследователи изучают его, используют для своих статей и монографий, диссертаций и переводов. Но попасть сюда непросто: требуются разрешения от куратора и от литературного агента, заботящегося о соблюдении наследственного авторского права.

Архив богат: рукописи – беловые и черновые, переписка с друзьями, литераторами и издателями, семейные документы, записные книжки, газетные вырезки с первыми публикациями. Листаешь и понимаешь, как неправильно сложился в твоей голове миф о Набокове, якобы не хранящем своих черновиков и оставлявшем только безупречно отделанные, окончательные варианты текстов. Ничуть не бывало! Зачеркиваний, повторных исправлений, вписываний и вставок – как у Пушкина. Литературоведам хватит надолго. А иногда, листая до сих пор неизданную корреспонденцию, кажется, что можно написать еще одну набоковскую биографию – параллельную знаменитой двухтомной бойдовской, где с текстом Брайана Бойда не будет никаких совпадений: столько еще нерассказанного.

Среди прочего, я познакомился с домашними тетрадями набоковской сестры Елены, жившей вместе с матерью до войны в Праге и обожавшей своего брата Владимира. Все, что попадалось в газетах, Елена аккуратно вырезала и вклеивала в обычные толстые тетради, какие у всех нас были в школе – 96-страничные, со скучными коленкоровыми обложками. Туда же любящая сестра приклеивала и машинописные, и рукописные страницы со стихами брата, а когда редкий гость приезжал проведать семью из Берлина, он иногда что-то вписывал в эти тетради дополнительно. Для текстологической подготовки набоковского собрания сочинений эта коллекция младшей сестры бесценна. Не говоря уже о литературном контексте: у Елены Владимировны был широкий круг чтения, и любимые страницы других авторов подклеивались сюда же.

Знаменитый филолог Роман Тименчик изучает сейчас историю читателей. Листая тетради набоковской сестры, я не раз думал: а это как раз для профессора Тименчика.

И еще я вспоминал, что в 1996 году я ездил в Женеву, чтобы записать рассказы Елены Владимировны, которой исполнилось тогда 90 лет. Я поселился неподалеку и ходил к ней как на работу, каждый день. Она была исключительно щедра и гостеприимна и потратила на меня гораздо больше времени, чем я заслуживал. Накопилось много часов разговоров, они до сих пор не опубликованы. Предлагаю сегодня два небольших фрагмента.

Женевская квартира Елены Владимировны Набоковой-Сикорской. Я задаю вопрос: говорят, что английский язык Владимира Владимировича отличался вычурностью. Так ли это?

Елена Набокова-Сикорская: Конечно, очень вычурный и очень трудный для чтения. Масса таких загадочных мест. Даже произошла очень интересная история с "Адой". Я прочитала ее, когда она еще не была напечатана, только на машинке была напечатана, но еще не вышла. И вот там есть такой один странный эпизод. Там имеется герой, молодой человек. Я не буду вам рассказывать содержание романа, потому что не в этом дело. Но вот что происходит в одной главе этого романа. Герой, молодой человек, сидит с гостями в своем большом саду. И в это время он видит, что приходят очень плохо одетые люди с бородами, один человек даже несколько косой, расстилают ковер на земле (не настоящий ковер, а полотно или что-то матерчатое) и едят куски хлеба, разломанного на части. Молодой человек, герой романа, подходит и спрашивает их на своем языке, кто они и почему они тут. Они отвечают ему на совершенно незнакомом ему языке. Тогда он пробует все языки, которые знал, французский, итальянский, но они не понимают, машут на него рукой. Потом они уходят и тянут за собой эту материю, на которой у них остались куски хлеба. И потом молодой человек, герой романа, видит, что на одной из веток висит нечто вроде пояса. Их было двенадцать, надо сказать. Они тянули эту ткань, как сети. И, прочитавши это, я сейчас же сообразила, в чем дело. Но, представьте себе, что Бойд это не заметил и потом написал об этом в одной из Nabokovian, которую выпускают в Америке.

Иван Толстой: Может быть, он одну известную книжечку не читал?

Елена Набокова-Сикорская: Бойд? Да нет, у него чудная книга комментариев.

Иван Толстой: Я имею в виду ту самую книжечку, с помощью которой можно понять эту сцену.

Елена Набокова-Сикорская: Он не мог не сообразить!

Иван Толстой: В школе, конечно, читал.

Елена Набокова-Сикорская: Но Вера не заметила! Это прошло мимо нее. Она-то, конечно, знала, она Евангелие знала. Но это прошло мимо нее. Я очень этим гордилась. Замечательно то, что его первая книжка The Real Life of Sebastian Knight, когда я ее прочитала, я ее читала как точный перевод с русского. Вот в этой книжке чувствовалось, что это еще не то, что будет дальше. Это был точный перевод с русского языка. Это была первая его книжка.

Иван Толстой: Она же еще была написана в Париже, в 1938-м.

Елена Набокова-Сикорская: Одна из моих любимых книг, кстати сказать. Вот эта и "Дар" – это мои самые любимые книжки. Я не могу сказать, что я "Аду" так уж люблю, это очень интересная книжка, очень интересно ее читать, но душевно – нет. Очень интересно и то, что я сейчас недавно прочитала, как мы с вами говорили, вот эту книгу Шарлотты Бронте, она тоже основана на так называемом инцесте, то есть отец любит дочь. И мне кажется, что возможно, что он до этого прочитал эту книжку и ему пришла идея написать роман по этому поводу. Потому что есть очень много похожего в этой книге с "Адой". Очень трудно объяснить. Я ее когда-то читала, очень давно, и совершенно забыла, а может, и не читала никогда. И сейчас я нашла что-то общее. Возможно, что он тоже прочитал эту книгу случайно, он мне этого не говорил, но может быть, он ее прочитал и ему пришла идея вот этого инцеста, когда он начал писать "Аду".

Иван Толстой: Да, я понимаю, что вы говорите о литературном источнике, но был какой-то еще и собственный внутренний источник, который все время развивался, эта тема все время развивается, тема взрослого мужчины, любящего девочку, постоянная тема. Это и та самая пошло и отвратительно рассказанная история этим Щеголевым в "Даре", потом "Волшебник", "Лолита" и вот – "Ада". Это закономерно развивающаяся тема. "Дар" и "Себастьян Найт" – две любимых ваших книги. А "Подвиг"?

Елена Набокова-Сикорская: "Себастьян Найт" – книга очень биографическая, чрезвычайно. Это встреча моего брата, которая рассказана у Бойда, так что это не секрет, в 1937 году с русской барышней в Париже. Вы знаете это. Как ее звали?

Иван Толстой: Ирина Гуаданини.

Елена Набокова-Сикорская: И это отражено в "Себастьяне Найте", и даже Бойд заметил и написал об этом.

Иван Толстой: Так рассказывала сестра Владимира Набокова в беседе, записанной в ее женевской квартире в 1996 году.

В мае нынешнего года я имел счастье читать набоковские рукописи в нью-йоркском архиве писателя, хранящемся в здании Публичной библиотеки в помещении Berg Collection. Далеко не все биографические сюжеты рассказаны в самом большом и основательном двухтомнике Брайана Бойда.

Одна из драматичнейших историй вокруг набоковских книг приключилась с произведением, которое, казалось бы, должно было пройти по рынку без сучка и задоринки. Это история русского издания "Лолиты". К середине 60-х годов, после выхода романа на множестве мировых языков, Набоков был исключительно состоятельным человеком. Он мог позволить себе не просто образ жизни, непредставимый в его молодые годы, но и стиль существования, недоступный большинству пишущих людей в мире.

Еще в середине 50-х он торговался с издателями за каждые 50, нет – 20, нет – 10 долларов прибавки к гонорару. Но с 1958-го изменилось решительно всё. Он смог наконец-то оставить преподавательскую лямку, перебраться в Европу поближе к сыну, певшему в Ла Скала, и к сестре, работавшей в Женеве.

Потом начались заботы приятного рода – не уговаривать издателей напечатать новую книгу, а отбиваться от маловыгодных предложений переиздать старое и самому выбирать и выстраивать издательскую тактику. Первый раз за всю писательскую жизнь. Он наконец-то заслужил это.

В феврале 1966 года Набоков приступил к поискам издателя для русской "Лолиты". Два европейских издателя уже были готовы предложить свои услуги. Но на этом пути возникало несколько препятствий юридического характера, и главный из них – опасность нарушения копирайта: Набоков был американским гражданином, и его адвокаты объяснили ему, что он обязан публиковаться прежде всего в Соединенных Штатах. Вот почему его выбор остановился на Оскаре де Лисо, президенте молодого нью-йоркского издательства Phaedra ("Федра").

Вера Евсеевна Набокова, регулярно писавшая за мужа практически все письма, сразу же объяснила издателю, что интерес в России к "Лолите" огромен (tremendous), несмотря на то что распространяется там пока что только английский оригинал. Что уж говорить о будущем русском переводе! Поэтому всё желание Набокова – не допустить, чтобы какой-нибудь неведомый "мясник" перелопатил эту книгу.

Однако набоковские произведения в России запрещены. Вера Евсеевна просит де Лисо ответить, что он думает о русском издании, раз уж в его планы, как она слышала, входит выпуск некоторых книг для публики за железным занавесом.

Поначалу кажется, что де Лисо был рекомендован Набокову кем-то, кто рассказал о его подключении к Книжной программе – особому плану печатания и перевозки книг за железный занавес, в Советский Союз. Но с каждым письмом всё яснее, что именно Набоковы растолковывают нью-йоркскому издателю, как следует вести себя на книжном рынке – именно русском рынке. Доходит до комических разъяснений: де Лисо понимает, что рекламировать русскую "Лолиту" в Москве и Ленинграде он не сможет, значит, придется торговать ею без рекламы, а это плохо. Да нет же, поясняют Набоковы, не торговать, а отправлять туда бесплатно. Советские читатели заплатить за роман не смогут.

Как коммерсант де Лисо такой постановки вопроса не понимает. Зачем в таком случае выпускать роман?

Именно Вера Набокова подсказывает издателю: надо обратиться на Радио Свобода, оно сможет купить сразу 500 экземпляров и само, по своим каналам, переправит книгу в СССР.

При чем тут, спрашивается, Радио Свобода?

Переписка не содержит пояснений, как этот механизм сработает. Поэтому проясним эту ситуацию мы сами.

Радио Свобода книгами никогда не занималось, но у Американского комитета по освобождению народов России (сокращенно: АмКомЛиб, позднее – Комитет Радио Свобода) была специальная Русская книжная программа. У Радио Свобода (первое название – Радио Освобождение) и у Книжной программы был один президент – Хауленд Сарджент. Книги и Радио были сестринскими организациями. Радио называлось Свободой, а Книжная программа – издательством "Бедфорд".

Русская книжная программа АмКомЛиба создавалась под руководством американского дипломата Айзека Пэтча.

Некоторое время Айзек Пэтч возглавлял в Мюнхене Отдел специальных проектов, выпускавший газету и ежеквартальный журнал для русской эмигрантской общины, а в 1956 году был переведен в Нью-Йорк, где и приступил к Книжному проекту. Поставленную перед ним цель он обосновывал так: "Доводить западные идеи до советских граждан с помощью книг о политике, экономике, философии, искусстве и немного о технологии – обо всем, в чем советская диктатура им отказывает".

Помимо нью-йоркской штаб-квартиры компания "Бедфорд" открыла свои представительства в Лондоне, Мюнхене, Париже и Риме. В общей сложности под руководством Айзека Пэтча фирма просуществовала 14 лет – с 1956–1957-й по начало 1970-х и закрылась по причинам все того же публичного разоблачения связей Комитета Радио Свобода с ЦРУ. Тем не менее, последователи Пэтча рук не опустили и продолжили работу под другими вывесками.

Все это происходило в эпоху, когда человеческие контакты Запада с Советским Союзом были еще относительно слабы, – во времена "героической поры" тамиздата.

Вот эту Книжную программу и имела в виду Вера Евсеевна Набокова, предлагая Оскару де Лисо обратиться к Радио Свобода. Он так и сделал, 500 экземпляров были закуплены и, очевидно, проникли в страну Советов.

Прошло несколько мучительных месяцев. Русская "Лолита" вышла в свет, но продавалась очень плохо. Почему?

Во-первых, Набоков переоценил интерес русского эмигрантского читателя к его скандальному роману. Читающая публика в изгнании была слишком ханжеской, любовь Гумберта Гумберта к 12-летней девочке ее не интересовала. К тому же, кто хотел и мог, давно уже прочел книгу по-английски или по-французски, посмотрел фильм Кубрика, знал о книге по множеству рецензий и обзоров.

Во-вторых, Оскар де Лисо установил слишком высокую цену. Поначалу он вообще оценил экземпляр в твердом переплете в 10 долларов, затем с неохотой снизил до 6 долларов 40 центов, но и это было в 1967 году дорого для русского покупателя. В своих письмах Набоковым издатель сообщает, что в русских магазинах Америки продается один экземпляр в неделю. (Повторяю на случай радиопомех: один экземпляр в неделю, по всей Америке).

Де Лисо понимал, что основная читательская масса находится за железным занавесом, но его политическая наивность доходила до того, что он писал в Монтрё: собираюсь обратиться к одному американскому книготорговцу (Лайопинкотту), чья фирма работает аж с 1788 года; у них крепкие связи с Вашингтоном, и он надеется, что Вашингтон надавит на советские власти, и те снимут запрет с имени Владимира Набокова.

Набоковы с грустью откликаются: увы, вся надежда только на советских туристов и западных посетителей России – ученых, спортсменов, музыкантов.

Между корреспондентами нарастает напряжение. Набоковы раздражены финансовым провалом русского перевода. Справедливо или нет – но раздражены. И заканчивается дело тем, что они нанимают адвоката для дальнейшего общения с издателем.

Это только один сюжет из множества, который всплывает при чтении бумаг в Коллекции братьев Берг. Я сейчас пересказал эту историю коротко и без единой цитаты из писем. А серьезного и никуда не спешащего исследователя ждет море исторического удовольствия.

Голоса Набокова не было еще сегодня в нашей программе. Исправим это упущение.

Владимир Набоков:
Мы с тобою так верили в связь бытия,
но теперь оглянулся я, и удивительно,
до чего ты мне кажешься, юность моя,
по цветам не моей, по чертам недействительной.

Если вдуматься, это как дымка волны
между мной и тобой, между мелью и тонущим;
или вижу столбы и тебя со спины,
как ты прямо в закат на своем полугоночном.

Ты давно уж не я, ты набросок, герой
всякой первой главы, а как долго нам верилось
в непрерывность пути от ложбины сырой
до нагорного вереска.