Александр Генис: Сегодняшний АЧ откроет новый выпуск авторской рубрики Бориса Парамонова “История чтения”, в котором мы отметим 175-летие одной из главных книг русской литературы. Наряду с “Онегиным”, “Войной и мир” и “Братьями Карамазовым”, гоголевский шедевр “Мертвые души” - один из китов, на которых стоит отечественная словесность. Возможно поэтому, так сложно взглянуть на прославленную поэму свежим взглядом. Собственно, для этого я и пригласил в студию Бориса Михайловича.

Борис Парамонов: Вот ведь, казалось бы, с детских лет знакомая книга: что называется, из первых игр и первых букварей, а что мы толком помним о ней. Ну разве что фамилии помещиков, да Петрушку с Селифаном. Разве еще коней чичиковских вспомнят, каурого с пристяжным чалым.

Великую русскую книгу помнят чисто номинативно: несколько имен да разве что сама афера с ревизскими душами: мол, за мертвых получить заклад как за живых – и гуляй, Чичиков!

Книга не стала родной, поистине детским, то есть самым интимным, на всю жизнь запоминаемым чтением. А ведь такая книга, как она именно с детства должна запоминаться, с таким-то фантастическим сюжетом. Это ведь сказка, род сказки! Именно в школе нужно было навсегда полюбить ее!

Александр Генис: Чем же, по-вашему, Борис Михайлович, наши учителя испортили нам это поистине классическое чтение?

Борис Парамонов: Да социологией своей псевдомарксистской или как там она потом у них называться стала. Вместо того, чтобы насладиться чудесным плутовским романом – и объяснить заодно, что такое плутовской роман, какой это веселый народный жанр, - стали впаривать про первоначальное капиталистическое накопление в России. Вот мол Чичиков рыцарь вот этого самого первоначального накопления, тип зарождающегося русского капиталиста. Ведь "Мертвые души" книга прежде всего очень веселая, смешная, при ее чтении в классе хохот должен стоять. Одна Коробочка с Ноздревым чего стоят!

А Манилов с его сыновьями Фемистоклюсом и Алкидом! Да еще Фемистоклюс уронил в суп саливу. Вот бы и саливу заодно объяснить.

​Александр Генис: Первая задача учителя при чтении “Мертвых душ” – показать и объяснить юмор этой книги. И тогда любовь останется на всю жизнь. Мой брат сорок лет за обедом читает “Мертвые души”. На каждой странице - пятна борща. А все потому, что в молодости мы Гоголем хвастались. Ведь это – восторг, которым нельзя не делиться. Вот и радуешься открытию, неизвестно где скрывавшемуся от всех предыдущих прочтений. Я больше всего гордился разговором Хлестакова с Земляникой:

– Мне кажется, как будто вчера вы были немножко ниже ростом, не правда ли?

– Очень может быть.

Борис Парамонов: Конечо, это же своеобразный ирои-комический эпос. “Мертвые души” как пародийный эпос.

Александр Генис: Поэтому в “Мертвых душах” Гоголь смеется гомерическим – героическим – смехом: если Плюшкин и прореха, то сразу на всем человечестве. Прошлое у Гоголя величественно в грехах и пороках, будущее осталось ненаписанным, настоящее достойно иронии. Например, так:

“Какая бы выгода была их имениям, если бы каждый крестьянин был воспитан так, чтобы, идя за плугом, мог читать в то же время книгу о громовых отводах”.

Борис Парамонов: Да, смешного там – на десять лет обучения хватит. Вот бы и показать ученикам эти сгустки юмора: скажем, при описании псарни Ноздрева, какие там собраны породы и собачьи клички: крепость черных мясов просто наводит изумление, щиток – игла! И цитатой:

«Вошедши во двор, увидели там всяких собак, и густопсовых, и чистопсовых, всех возможных цветов и мастей: муругих, черных с подпалинами, полво-пегих, муруго-пегих, красно-пегих, черноухих, сероухих… Тут были все клички, все повелительные наклонения: стреляй, обругай, порхай, пожар, скосырь, черкай, допекай, припекай, северга, касатка, награда, попечительница».

Или вот еще пример гоголевских словесных игр: коробочкины разнопеки:

- Прошу покорно закусить,- сказала хозяйка.

Чичиков оглянулся и увидел, что на столе стояли уже грибки, пирожки, скородумки, шанешки, пряглы, блины, лепешки со всякими припеками: припекой с лучком, припекой с маком, припеком с творогом, припекой со святочками, и невесть чего не было.

-Пресный пирог с яйцом! – сказала хозяйка.

Александр Генис: Моя любимая цитата - слова Ноздрева: “До забора мое, и за забором мое”. Амбиции Наполеона.

Но еще лучше у Гоголя тот юмор, что уводит в сторону от повествования и под прикрытием легкомысленной и дружелюбной насмешки создает вселенную с чужой, как у Кэрролла в “Алисе”, физикой. Вот, скажем, мирная, как у Диккенса, сцена, описывающая отъезд Чичикова из имения Коробочки в сопровождении малолетней проводницы:

“Они не могли выбраться из проселков раньше полудня. Без девчонки было бы трудно сделать и это, потому что дороги расползлись во все стороны, как пойманные раки, когда их высыпают из мешка”.

Наглядность сравнения – очевидна, безумие его доходит постепенно и не поддается объяснению вовсе. Гоголь поменял местами дороги и ездоков. Способность к движению перешла от вторых к первым. Одушевив дороги, Гоголь сперва сложил их в один мешок, а потом швырнул в поле, позволил им разойтись, запутав следы. Неуклюжие и неторопливые, как раки, они не столько ползут, сколько пятятся, норовя вернуться в исходное состояние. Поэтому бричка Чичикова никак не может покинуть владения Коробочки. Сплетаясь и кружа, проселки, как в народной сказке, сворачивают вокруг путника пространство. Дорога стала границей, она не ведет, а держит. Но ведь именно по ней, по этой дороге, и должна скакать Русь, обгоняя – или распугивая – другие народы.

Так юмористическое отступление в один короткий абзац оказывается голографическим изображением. Это значит, что одна деталь содержит целое – всю поэму с ее сквозным дорожным мотивом и двусмысленным пафосом. Как известно, в светлое будущее бричка везет изобретательного жулика

Борис Парамонов: Школа отводила ему главное место. Помнится, что при обсуждении “Мертвых душ” главный упор делался на биографию Чичикова, на поучение его отца: копи мол копейку, лучший друг выдаст, а копейка не выдаст. Вот какой нехороший человек Чичиков: копейки собирал, ату его! А между тем Павел Иванович очень ведь приятный человек, вызывающий всеобщую симпатию. Гоголь и сам им любуется: мордашка ты этакой! Александр Блок писал, что Чичиков – тайная любовь Гоголя. Да не такая уж и тайная.

Александр Генис: Об этом Синявский подробнейшим образом написал в книге «В тени Гоголя». Все герои “Мертвых душ” и “Ревизора” – изящнейшие механические игрушки, и автор любуется ими. Или наоборот, останавливая завод.

​Борис Парамонов: Ну да, первый поворот золотого ключа в “Ревизоре” – так называется одна из глав в книге Синявского. "Мертвые души" – атмосфера чистейшего комизма. Биография Чичикова и борьба за копейку – самая скучная часть "Мертвых душ".

Александр Генис: Это несколько разрежается рассказом о его таможенных плутнях – о баранах в двойных тулупах, между которыми спрятаны контрабандные валенсьенские кружева.

Борис Парамонов: Розанов вспоминал, как он в детстве не мог дождаться, когда ему позволят прочитать “Мертвые души”: таким захватывающим казалось само название книги. Прочитав – разочаровался, никаких готических ужасов в книге не оказалось. Но зато потом реабилитировал себя с излишком: это ведь именно Розанову принадлежит новаторское чтение “Мертвых душ”. Он доказал, что никакой сатиры, никаких обличений в книге искать нельзя, не следует.

Александр Генис: У Добычина герой “Города Эн” восхищается дружбой Манилова и Чичикова и завидует ей.

Борис Парамонов: Дело в том, что персонажи “Мертвых душ” вообще не живые люди, это карикатуры, музей искусно сработанных восковых фигурок. Гоголь не обличает, а играет. И мы должны подхватить его в этой игре. Любоваться ею.

Александр Генис: Этим воспользовался Аксенов, который задавал своим американским студентам работу на дом - придумать приключения Чичикова в Америке. Василий Павлович говорил, что получалось забавно. И я могу поверить. Другие герои - Коробочка или Ноздрев - чисто русские, а Чичиков, как вы сказали, типичный герой универсального плутовского романа.

Но всё же, Борис Михайлович, не берет ли временами жуть при чтении "Мертвых душ"?

Борис Парамонов: В самом начале, вернее в главе второй, визит Чичикова к Манилову. Там есть момент определенного страха, когда у Манилова выпадает трубка изо рта. И затем он произносит такие слова:

«Но позвольте доложить, не будет ли это предприятие или, чтоб еще более, так сказать, выразиться, негоция, - так не будет ли эта негоция несоответствующею гражданским постановлениям и дальнейшим видам России?»

Вся фабула, о которой мы еще только догадываемся, вдруг возносится в некое запредельное здравому смыслу пространство. Является некая инфернальность.

И второй такой инфернальный момент, когда Чичиков уже купил души, оформил покупку в городских присутствиях и готовится отправить своих крестьян на вывод в Херсонскую губернию. Тут идут у жителей города N опять же потусторонние разговоры: как Чичикову ловчее управиться с таким хлопотным и громоздким действом. Ведь то ли разбегутся его крестьяне, то ли взбунтуются, то ли что еще. И Чичиков в ответ уверяет, что его крестьяне нрава отменно спокойного. Вы чувствуете, как действие “Мертвых душ” уходит в какое-то иное измерение?

Александр Генис: Или прямо противоположный сюжетный ход: знаменитый разговор Чичикова с его мертвыми душами, которые на этот предмет оживают и ведут свое самостоятельное действие.

Борис Парамонов: У меня на этот счет только одна наготове реплика: смерть, где твое жало? Ад, где твоя победа?

И вот такую метафизику перевести в комический план – русская литература не знает более грандиозной победы!