Вокруг этого семиметрового бронзового креста, открытого в начале мая 2017 года в Кремле в память об убитом здесь великом князе Сергее Александровиче Романове, сплелись деяния двух российских вождей разных поколений. Великий князь, напомню, погиб в 1905 году от бомбы революционера, на месте его смерти воздвигли крест-памятник, и свергал его лично Владимир Ленин. До всего было дело вождю мирового пролетариата: увидев памятник на территории Кремля, он кликнул ближайших соратников, велел принести веревки – и раз-два взяли, дернули, свалили. И вот почти через сто лет установлен новый крест – по распоряжению Владимира Путина.

И свержение памятника в 1918 году, и восстановление его в 2017-м отражают смену российских политических декораций – яростного неприятия монархии ранней большевистской властью и попытками путинского авторитаризма восстановить идеологическую традицию православия и самодержавия. Поэтому так благостно, в духе этой традиции совершалось новое открытие памятника. Скопление верноподданнического народа, троекратное лобызание президента и патриарха, благословившего памятник, речь Путина, говорившего о недопустимости политических убийств. И вот в Кремле снова стоит крест, напоминая о террористическом порыве одного человека и мученичестве другого, разорванного в клочья.

Но что же это были за люди?

Сергей Александрович был, судя по всему, человеком сухим и жестоким. С его почти 15-летним пребыванием на посту московского генерал-губернатора связывают и Ходынскую катастрофу, и выселение евреев из Москвы, да и за "кровавое воскресенье" часть вины ложится на великого князя, так как, будучи в тот момент в Петербурге, именно он настаивал на том, чтобы войска встречали мирную демонстрацию рабочих, шедших 9 января к Зимнему дворцу. Его супружество с Елизаветой Федоровной было бездетным и, судя по всему, несчастным: по одной из версий, по причине нетрадиционных сексуальных предпочтений великого князя. Правда, чета воспитывала двух потерявших в младенчестве мать детей младшего брата Сергея Александровича, Павла. Они были в карете великого князя вместе с Елизаветой Федоровной во время первой попытки покушения на него.

Социалист Иван Каляев тогда не смог бросить бомбу в карету, пожалев невинных детей, что было редким случаем милосердия среди террористов: гибель людей, окружавших объект покушения, их, как правило, ничуть не смущала. Кем же был 28-летний Каляев? Сын варшавского квартального надзирателя, студент, поэт (у него и кличка в эсеровской боевой организации была "Поэт"), гимназический товарищ Бориса Савинкова, вовлекшего его в боевую организацию, романтик, писавший возвышенные визионерские стихи.

Сейчас его назвали бы шахидом – только не исламским, а христианским. Метая бомбу в коляску великого князя, в которой Сергей Александрович на сей раз ехал один, Каляев был уверен: его также убьет взрывом. Однако этого не случилось, террорист был схвачен практически невредимым и после скорого суда повешен. В тюремную камеру к нему приходила Елизавета Федоровна – простила ему убийство мужа, вручила образок и, как сообщалось в газетах, вызвала слезы раскаяния у террориста, а затем просила царя о помиловании убийцы. Эта история стала классическим примером христианского милосердия и высоты духа основательницы Марфо-Мариинской обители, что вполне соответствует образу канонизированной православной церковью великомученицы, погибшей впоследствии от рук большевиков.

Своеобразные ореолы святости окружали обоих участников свидания, состоявшегося вечером 7 февраля 1905 года в Пятницкой полицейской части. Только Елизавета Федоровна стала христианской святой, а Каляева на долгие годы поместили на большевистский иконостас. Он вдохновлял своим романтическим образом поэта-террориста множество писателей, от Леонида Андреева до Бориса Пастернака, который, говорят, даже свою поэму "Лейтенант Шмидт" первоначально собирался посвятить Каляеву.

Современными историками проведено расследование обстоятельств встречи великой княгини с террористом. Выводы любопытны. Есть мнение о том, что Елизавета Федоровна, будучи человеком умным и политически активным, понимала: самодержавию нечего противопоставить сложившемуся в общественном сознании образу революционеров-террористов как бескорыстных мучеников и борцов за права народа, власть явно проигрывает им информационную войну. О жесткости великой княгини, столь противоречащей каноническому образу человека мягкого, доброго, интересующегося лишь духовными вопросами и благотворительностью, свидетельствует ее письмо царю в 1902 году, после убийства эсером Балмашевым министра внутренних дел Сипягина: "Неужели нельзя судить этих животных полевым судом? Необходимо сделать все, чтобы не допустить их превращения в героев". Это слова скорее расчетливого политического деятеля, чем молитвенницы и благотворительницы.

В свете этого письма и других архивных источников можно предположить, что, оправившись от шока, связанного с убийством мужа, Елизавета Федоровна поняла: возникла возможность использовать сложившуюся ситуацию и представить революционеров не героями, а несчастными, заблудшими людьми. Того же мнения придерживался и начальник департамента полиции Алексей Лопухин. Он-то и организовал этот визит великой княгини к Каляеву, от него-то и газеты, и царское окружение получили затем информацию обо всем произошедшем в тюрьме.

Трудно сказать, что там на самом деле происходило. Каляев, видимо, высказал сострадание горю посетительницы, но о чем они говорили двадцать минут наедине – неизвестно. Но уж какими только подробностями не обрастала эта история в общественном сознании, превращаясь в легенду. И громкие рыдания потрясенного Каляева слышны-то были из-за закрытой двери, и на коленях-то он стоял, умоляя о прощении, а великая княгиня потом оказывала помощь его семье… "Ну да! Он тверд, безжалостен, он фанатик идеи и долга, – с пошлой восторженностью писала в те дни газета. – Но эта женщина, явившаяся к нему из царских чертогов, от не остывшего еще праха дорогого человека, столь дико изуродованного, к нему, не умывшему еще рук от крови жертвы, и принесшая вместо гнева – любовь… Как подкошенный упал он к ногам этой женщины – не великой княгини, а великой страдалицы".

Информация о таких настроениях хотя бы в какой-то мере не могла не доходить до Каляева, хотя бы в пересказе его адвоката. Он попросил о повторном свидании с великой княгиней. Елизавета Федоровна отказалась, потребовав оставить ее отказ в тайне. Тогда Каляев сочинил сохранившееся в архивах письмо, своего рода предсмертный документ, многое открывающий в этой истории: "Ваш отказ от вторичного свидания плохо рекомендует бескорыстие первого... Как это случилось, какие интриганы, несомненно, из-за каких-то расчетов, опубликовали сведения о нашем свидании, как о каком-то торжестве православия, и скрыв самое существенное, открыли простор самым вольным толкованиям о характере свидания. Под личиной безобидного извещения о “факте” они бросили в публику семя клеветы и тревоги за честь революционера... Клеветническая интрига и тенденциозное изображение нашего свидания налицо".

Каляева повесили 10 мая 1905 года в Шлиссельбургской крепости, он отказался подать прошение о помиловании. Тюремный священник Флоринский впоследствии рассказывал: "Я никогда не видел человека, шедшего на смерть с таким спокойствием и смирением истинного христианина. Когда я ему сказал, что через два часа он будет казнен, он мне совершенно спокойно ответил: „Я вполне готов к смерти; я не нуждаюсь в ваших таинствах и молитвах. Я верю в существование Святого Духа, Он всегда со мной, и я умру сопровождаемый Им. Но если вы порядочный человек и если у вас есть сострадание ко мне, давайте просто поговорим как друзья“. И он обнял меня!"

Михаил Румер-Зараев – прозаик и публицист

Высказанные в рубрике "Блоги" мнения могут не отражать точку зрения редакции