По мере того, как живых свидетелей Великой отечественной войны становится все меньше, победа в ней становится все более праздничной и абстрактной. Трудно предположить, чтобы кто-нибудь из ветеранов, тех самых "дедов", которым "спасибо за победу", одобрил хвастливую наклейку про взятие Берлина на стекле автомобиля немецкой марки или постройку модели Рейхстага в Подмосковье, чтобы юнармейцы, как объяснил российский министр обороны, "могли штурмовать конкретный объект".
Победа, давшаяся ценой непомерных усилий всего народа, огромным числом человеческих жертв, поломанных судеб, очевидным образом связывается с военным потенциалом сегодняшнего дня – нравственным и техническим. Парад победы – демонстрация военной мощи, которая вряд ли впечатлит продвинутого в современных технологиях зрителя, зато напомнит старшему поколению о славных временах, где было место подвигу и каждый получал шанс умереть за Родину и Сталина.
Пока в Германии всем обществом пытаются понять, откуда взялись корни национал-социализма, почему отцы и деды нынешнего поколения поддались общественному психозу, в парке "Патриот" под Москвой строят линию фронта с окопами и блиндажами, а еще деревню для партизан, со свиньями и прочим хозяйством. Для тех, кто занимался историей партизанского движения, подобная реконструкция просто нелепа, она отражает реальные обстоятельства не больше, чем дворовая игра в войну.
Впрочем, в "наших и фашистов" дети уже не играют, теперь это удел взрослых. И роли здесь распределяются совсем иначе – те, у кого есть деньги, играют офицеров Вермахта, кто победнее - надевают советскую форму. Правда, военные реконструкторы решают задачи не государственные патриотические, а собственные, скорее, спортивные.
Реконструктор Михаил Ромашин о немецкой форме и предметах времен Второй мировой
Акция "Бессмертный полк", возникшая из общественной инициативы и раздутая в добровольно-приказном порядке до массового гуляния, на самом деле продемонстрировала понятную тенденцию: память о реальной войне умерла вместе с ее свидетелями. Подавляющее большинство людей, вышедших с фотографиями своих родственников, практически ничего об их военном прошлом вспомнить не могут. И вовсе не потому, что были равнодушны или не спрашивали – правду о Великой отечественной в Советским Союзе мало кто рисковал рассказывать. Даже близким, помня о заградотрядах и известно куда пропавших соседях. А редкие правдивые воспоминания, опубликованные в последние десятилетия, вызывают яростное осуждение и обвинения в клевете, против которых возразить уже и некому.
Травма, не проговоренная отцами, продолжает жить в их детях и передастся по наследству внукам – тем самым, что пойдут штурмовать подмосковный Рейхстаг.
Война как материал
Елена Петровская, философ:
- Я думаю, мы сейчас вступили в период, когда травмы от Великой отечественной войны как таковой уже нет. Нынешнее поколение имеет дело с историческими событиями, настолько от них отдаленными, что травма становится объектом, в лучшем случае, некоторых спекуляций. Она не переживается по-настоящему просто потому, что свидетели самой войны, участники событий уже не с нами. И это очень точно показывают произведения искусства, как не парадоксально это звучит, например, недавний фильм Сергея Лозницы "Аустерлиц". Там не просто осуждение туристов, которые посещают места бывших концлагерей, там предъявлена ситуация, когда человек с одинаковым равнодушием оказывается в любом месте, предложенном в качестве экскурсионной услуги. Но он в этом не виноват, потому что находится в другом отношении к событиям прошлого. И вот эта проблема – может ли война быть сегодня частью нашего живого опыта?
С другой стороны, в России сегодня очень специфическое отношение к войне. Оно связано с тем, что общество, потеряв образ будущего, целиком и полностью обращено в прошлое. То есть, прошлое и есть наше будущее. И главное событие этого прошлого-будущего – Великая отечественная война, из идеологизированного образа которой вычтено все, что составляет суть войны.
Удивительно то, что война сегодня подается как некое триумфальное событие, абсолютно бескровное, поскольку в нем отсутствует ужасный трагический элемент, который и составляет содержание войны. Конечно, это уже объект манипуляций, и он больше говорит о дне сегодняшнем и о динамике идеологического дискурса, если хотите, чем о реальном прошлом, истории, зафиксированной в воспоминаниях и документах. Потому что документы, собственно говоря, никого не интересуют. Интересует обобщенный образ прошлого, где есть мученики, страстотерпцы, где проявлено величие духа. Между прочим, это еще накладывается и на религиозное мировоззрение, которое очень активно насаждается в России, как некоторая форма государственной идеологии.
Все это приводит к аберрациям восприятия прошлого. Возьмите парады 9 мая! Это демонстрация военного превосходства, а не просто дань погибшим или тем, кто завоевал победу. А постройка Рейхстага в Подмосковье, которую одобрил министр обороны! Посмотрите на эти блиндажи сквозь призму российской кампании в Сирии. Это сочетание времен - того и этого!
образы прошлого экстраполируются на сегодняшнюю реальность
Я думаю, что создание таких мест – это не дань исторической памяти, а обращение к системе образов прошлого, которые экстраполируются на сегодняшнюю реальность. Еще это, конечно, область военно-патриотического воспитания, которая, на самом деле, была хорошо известна моему поколению, рожденному в СССР. В то время в школах был такой предмет - начальная военная подготовка, НВП. И здесь больше общего с советским, позднесоветским образом патриотизма, чем с войной. Война - это материал, на котором разыгрываются и решаются сегодняшние задачи.
Есть важный момент, связанный с военно-историческими реконструкторами. То, что они так внимательны к внешним деталям, говорит об очень интересном изменении отношения к тому времени, что заметно, в первую очередь, по кино. Заметьте, в современном кинематографе образ времени передается через стиль. Нет никакого ощущения исторического времени, но можно указать косвенно на него через стилистическую верность какому-то периоду, например, периоду войны. Это такой специфический обходной путь - минуя отсутствующее чувство истории, указать на нечто, что было когда-то в прошлом. Очень интересная вещь. И поэтому детали играют свою опознавательную роль. Они как бы и есть знаки достоверности, что мы имеем дело с историческим материалом в каком-то приближении. И неважно, имеем мы с ним дело в действительности или нет, поскольку все равно этого чувства времени нет.
Школьники о памяти и мероприятиях 9 мая
Как сделать так, чтобы война была частью живого опыта? Это сложный вопрос. Потому что травма - это такой опыт, который как раз оставляет определенное зияние, и оно ничем не восполняется. Когда случается травма, нас с вами там нет. Этот опыт настигает потом - появляются симптомы, искаженные образы и т. д. В жизни общества может проявиться отложенный, отсроченный эффект. Сегодня мы все меньше и меньше говорим о травме. Значит, надо находить какие-то способы встраивания в историю или в этот исторический опыт, которые позволят нам хотя бы удерживать его как некоторое актуальное представление, как то, что для нас действительно важно.
Есть еще один момент. В Германии была проведена денацификация. Это колоссальное событие! Государство заявило свое отношение к событиям войны и сформировало определенное умонастроение в обществе, которое передается, закрепляется и транслируется с помощью образовательных и академических практик.
В России не было десталинизации, поэтому существует очень специфическое, ускользающее отношение государства к Сталину. Он же герой! И эта двойственность переносится на события войны, и получается, что Сталин фактически реабилитирован как победитель. В результате возникают странно переплетенные моменты, связанные с прошлым, ведь нужно говорить не только о жертвах войны, но и о жертвах репрессий, поскольку все это происходило примерно в одно и то же время. Однако этого не происходит в той официальной истории, которая сегодня предъявляется российскому обществу.
В мире реальных войн
Николай, реконструктор, клуб "Five-0- Five":
- Вообще я начинал с реконструкции наполеоновских войн, делал полк Русской императорской армии. Но в какой-то момент сильно заинтересовался Второй мировой, еще школьником последних классов. Много рассказывал дед, который воевал и на Западном фронте, и с японцами. Поэтому захотелось узнать, что происходило на советско-германском фронте, даже занялся реконструкцией этого периода. Но в какой-то момент понял, что у меня очень личное отношение к тому, что тогда случилось. Для меня немцы - это кошмарные враги, которые творили совершенно неприемлемые вещи.
для меня немцы - это кошмарные враги, которые творили неприемлемые вещи
Мой прадед пропал под Вязьмой. Поэтому, надевая форму РККА, я не могу играть в семейную трагедию. А то, что происходило на Западном фронте, рассматривается как некий отстраненный вариант. Да, понятно, что это тоже большая человеческая трагедия, но трагедия других людей, союзников. И я надел американскую форму, поскольку мне импонирует то, с каким большим профессионализмом они воевали.
Когда работаешь с историческими документами, начинаешь понимать, как в действительности все происходит. А прыжки с парашютом позволяют почувствовать себя в шкуре солдата такой же специальности. Когда ты знаешь, как раскрывается купол парашюта, как тебя сносит ветер, как ты встречаешься с землей, ты совсем по-другому смотришь на многие вещи. Некоторые, например, любят критиковать высадку в Нормандии, что парашютистов там раскидало. А когда ты знаешь, что высаживали много тысяч человек без современных средств навигации, с примитивными лампочками-фонариками, тем более ночью, ты понимаешь, что по-другому быть не могло.
Наш клуб очень плотно занимается походами, попыткой реконструировать бытовую сторону, скажем, копание окопов в мерзлой земле. Были и попытки ощутить себя солдатом на фронте под тем самым обстрелом, когда решается вопрос жизни и смерти.
Война - штука абсолютно не смешная. В свое время, когда в начале 90-х зарождалось движение реконструкции в России, не было даже слова "реконструкция", называлось просто "историческое движение". И его лозунгом была простая и емкая фраза - "Дорогами прошлых войн к миру". Лучше мы будем играть, чем воевать и реально умирать. Потому что одно дело через игрушечный прицел винтовки видеть парня на немецкой стороне, а после игры выпить с ним по пиву, обсудить и посмеяться. Или это будет реальный Ганс, у которого есть мать, братья, сестры, дети. Его смерть для них будет такой же трагедией, как моя смерть для моих родственников.
Свою тягу к реально военному я удовлетворил в армии. Не исключаю возможности, что при определенных обстоятельствах снова вернусь на службу. Если нужна будет реальная война, в нашем мире реальных войн сами знаете сколько - где угодно, как угодно, под любым флагом. Пока я играю по-серьезному в войну, сильно приближенную к реальности, и меня это устраивает.
лучше мы будем играть, чем воевать и реально умирать
Клуб «505» небольшой, междугородний - Москва и Питер. Мероприятия, как правило, проводим для своих, и построены они не на каких-то публичных демонстрациях, элементах тактики, а на попытке воспроизвести очень локальные, маленькие эпизоды, или тренировочные выходы. Поскольку мы реконструируем парашютистов, 505-й парашютно-пехотный полк, то, соответственно, считаем, что каждый должен прыгнуть, если противопоказаний по здоровью нет.
Конечно, в Подмосковье мы не изобразим Нормандию. Но даже в Нормандии местность очень сильно изменилась. В этом году мы собираемся там встретиться с западными коллегами, которые регулярно прыгают в июне в память того исторического прыжка. Да, достоверно все изобразить невозможно, нельзя воссоздать действия по минутам, секундам. Так или иначе, мы вынуждены играть что-то альтернативное, свое, абстрагируясь от реальных людей. Что касается вживания в образ, то в клубе у каждого есть свой английский вариант имени и фамилии, некий вариант легенды - штат, где родился, как попал в армию и т. д. Мы просто пытаемся почувствовать себя людьми того времени, почувствовать на себе кровь, пот, боль, грязь, голод в миниатюре.
Для нас значение имеет даже не местность, а сезон, месяц, поскольку на высадку в Нормандии комплект формы один, а на высадку в Голландии - другой. Для Советского Союза на 22 июня 1941 года и на 5 декабря 1945 года форма тоже разная. Такие вот нюансы, которые зависят от хода событий... Нельзя же битву в Арденнах изображать в июле! Однако мы не можем воссоздать даже ход боя отдельного взвода, хотя по нашему полку, благодаря трудам Ассоциации ветеранов 505-го, известно очень много. Но сегодня все изменилось: нет тех живых изгородей - мест жестоких боев, где каждая канава имела огромное значение.
В остальном по возможности стремимся к оригиналу. Есть какие-то вещи, например, фляжки, стаканы для них, вилки, ложки, которые время не портит. Довольно часто брезентовое снаряжение в очень хорошем состоянии можно найти. Однажды какой-то хитрый грек продавал на том же e-bay рационы то ли февраля 1944 года, то ли мая 1944 года, довольно дешево. Все подумали и решили, что рисковать не будем - слишком давно их выпустили. Но мы стараемся свои рационы приблизить по наполнению, по формату к тому, что тогда выдавалось. Плюс огромное количество освобожденного от нацизма имущества, которое присваивалось в зоне боевых действий всеми сторонами. Такое мелкое мародерство - атрибут любой войны, любой армии. Стараемся как-то изображать - на краснодарское вино налепил французскую этикетку с оккупационным штампом и уже неплохо.
