В этом тексте придется высказать несколько неприятных вещей. Не буду касаться очевидного, например, того, что власть будет использовать питерский теракт для закручивания гаек по части свободы собраний и прессы, а также для новой консолидации и мобилизации общества, для начала путем антитеррористических митингов. Тут придется вспомнить, что во Франции, США и далее по списку люди выходили на митинги солидарности с жертвами терактов без всякой санкции со стороны властей и требовали от своих государств бдительности и улучшения работы спецслужб. В нашем случае власть явно просит о солидарности с ней, с ее силовиками и репрессиями против всех, поскольку контртеррористические операции подразумевают ограничение прав и свобод.

Русские граждане прошли череду терактов в Москве, в Северной Осетии, на Северном Кавказе вообще; последний громкий теракт (точнее, серия) – это предновогодний Волгоград 2013-го. Все эти трагические события связывались с исламским терроризмом в различных его модификациях и с операциями в Чечне и Дагестане. Все они, осмелюсь сказать, объединяли общество на крайне короткое время траурного переживания и весьма вялые требования к власти обеспечить безопасность граждан, поскольку в целом к действиям силовиков в российских исламских регионах в десятые годы претензий почти не было.

Ценой федеральных траншей и невидимых миру слез местных людей Москва была избавлена от страха взрывов и захвата заложников. Затем последовал период “крымской весны” и восточноукраинской кампании, во время которой рвались снаряды и трещали пулеметы (все это продолжается), что сравнимо по силе психологической атаки на общенародное сознание с продленным во времени терактом. На этот период эмоции и переживания граждан были канализированы федеральным телевидением для патриотической мобилизации. Затем Россия вступила в сирийскую кампанию, в целом народу понятную мало. Возможно, отсюда и расщепленная, двоякая реакция на взрыв самолетов в Египте и в Сочи, с артистами ансамбля Александрова и благотворительницей Елизаветой Глинкой. Граждане не понимали, что произошло, а власть не торопилась признавать эти катастрофы терактами или обозначить связи таких катастроф с террористической угрозой; все вновь закончилось вялым ворчанием в соцсетях и личными депрессивными переживаниями. Тогда же впервые обнаружились политизированные комментарии типа “мы сами виноваты, зачем туда полезли”, причем исходили они как от условных патриотов, так и от условных противников кремлевской политики последнего четырехлетия.

Теракт в Питере обозначил новый поворот в отношении общества к проблеме террора (опять же, не буду затрагивать версии о пребывании президента в городе и о том, “кому выгодно”). Это теракт во второй столице России, во втором ее сердце, в городе трех революций, образце высокой культуры и, самое главное, в городе, пережившем блокаду. Последнее обстоятельство стало поводом для многочисленных постов в духе “питерцы должны объединиться, потому что мы блокаду пережили, и наша гордость не позволит нам склониться перед угрозой”. И вновь, как в последних историях с самолетами, такие тексты исходят от людей разных политических взглядов. Это крайне интересный момент. Мне уже приходилось писать, что нынешние петербуржцы в большинстве своем – это “понаехавшие” после 1945 года, и их травма является исторически сконструированной, непрямой, а говоря языком исследователей посттоталитаризма, вторичной ретравматизацией. Жители современного Питера имеют крайне опосредованное отношение к блокаде. Могу только предположить, что “победобесие” последнего времени во многом повлияло даже на самые светлые питерские умы, на разум тех, кто искренне пытаются разобраться, что же на самом деле происходило в блокадном Ленинграде. Такие честные исследования есть, но они известны, к сожалению, в узких академических кругах.

Реакция сочувствия питерцам через сопричастие (любви к городу и его романтическому образу) – тоже распространенный в социальных сетях сюжет. Я даже вступила в спор, была ли сетевая реакция на Волгоград-13 столь же активной, как на Питер-17. По моим наблюдениям, нет: редкие местные патриоты в 2013 году рисковали призывать образ защитников Сталинграда для антикавказской и антиисламской консолидации. Сочувствие Питеру по стране носит характер избирательного и символического: великий город, национальная гордость. Это как сочувствовать Елизавете Глинке, но исключать из зоны сострадания и весь самолет, и мирное сирийское население. И вытеснять из сознания террористические действия собственной власти на востоке Украины.

Если говорить в целом о народной реакции, которую перехватывает Кремль, то она похожа на французскую и американскую, в смысле призыва объединяться на основе национальной чести и гордости. Неловко писать, но такое немного похоже на переживания футбольных фанатов: болеем за наших. Отличие в том, что национальная консолидация в России под сомнением из-за кризиса доверия к власти, что тоже прекрасно видно по протестам последних недель и конспирологическим версиям взрыва.

А если вас огорчает то, что Париж и Берлин не расцветили Эйфелеву башню и Бранденбургские ворота в цвета российского флага, начните с малого: попросите администрацию своих городов в эти дни поднять флаги Питера над главными городскими зданиями. Это был бы очень крутой национальный флешмоб.

Елена Фанайлова – журналист, ведущий программы "Свобода в клубах"

Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции​