При расследовании смерти в московском следственном изоляторе бывшего исполнительного директора Роскосмоса Владимира Евдокимова особенно тщательно будет прорабатываться версия о заказном убийстве. Об этом сообщает в понедельник газета "Коммерсант".
По мнению представителей Следственного комитета, убийство может быть связано с намерениями Евдокимова сотрудничать со следствием.
Источник "Интерфакса" в правоохранительных органах также предположил, что убийство высокопоставленного сотрудника госкорпорации могло быть выгодно тем, на кого Евдокимов мог дать показания. Глава организации "Русь сидящая" Ольга Романова тоже согласилась с тем, что речь может идти о "государевых людях", у которых в деле Евдокимова есть "частный интерес".
Как стало известно в понедельник, что Владимир Евдокимов, которого 18 марта нашли мертвым в московском СИЗО, месяц назад был переведен в камеру без видеонаблюдения. Его сокамерники рассказали представителям Общественной наблюдательной комиссии, что его тело обнаружили в туалете, дверь в который была закрыта изнутри. Конфликтов с другими заключенными и администрацией СИЗО у Евдокимова не было, отметили они. В Главном следственном управлении по Москве сообщали, что Евдокимов погиб от двух ножевых ранений в области сердца. Перед смертью предположительно он пытался оказать сопротивление нападавшим. Об этом сообщил "Интерфаксу" источник, знакомый с ситуацией.
Исполнительный директор Роскосмоса был арестован в декабре прошлого года и обвинен в мошенничестве на 200 миллионов рублей. По версии следствия, он совместно с еще четырьмя подозреваемыми незаконно приватизировал комплекс зданий, принадлежавший авиастроительной корпорации "МиГ". Сам он вину не признавал.
О возможных причинах убийства Владимира Евдокимова и условиях содержания в московском СИЗО – Ева Меркачёва, обозреватель МК, член ОНК Москвы, Валерий Борщев, правозащитник, руководитель правозащитной секции партии "Яблоко", член МХГ, бывший депутат Госдумы.
Ведущий – Владимир Кара-Мурза-старший.
Владимир Кара-Мурза-старший: При расследовании смерти в московском следственном изоляторе бывшего исполнительного директора Роскосмоса Владимира Евдокимова особенно тщательно будет прорабатываться версия о заказном убийстве. Как стало известно, Владимир Евдокимов 18 марта был найден мертвым в московском СИЗО, а месяц назад он был переведен в камеру без видеонаблюдения.
Эту ситуацию мы сегодня обсудим с правозащитником Валерием Борщевым, руководителем правозащитной секции партии "Яблоко".
Валерий Васильевич, как вы считаете, говорят ли все внешние обстоятельства этого дела о том, что его убили преднамеренно?
Валерий Борщев: Несомненно. Поскольку как председатель Общественной наблюдательной комиссии города Москвы я занимался расследованием убийства Магнитского, я вижу здесь единый почерк.
Происходит обычная вещь. То есть нынешняя тюремная система сохранила капитал ГУЛАГа, а именно – единство тюрьмы и следствия. Тюрьма – по сути, это "склад", "камера хранения" заключенных. Я бывал в тюрьмах Англии, туда пройти и следователю, и адвокату достаточно сложно – необходима определенная документация. Никаких привилегий обвинительной стороне, никаких связей с теми, кто ведет следствие. Тюрьма независима. Туда поместили человека, а их задача его там держать, охранять.
А наша тюрьма со времен сталинского режима имеет иные функции – она работает на следствие, на обвинительный приговор. Там существует такая структура, как оперативная часть. Все понимают, что оперативная часть – это особая структура, которая даже главнее начальника тюрьмы. Однажды я устроил российским тюремщикам поездку в Польшу, мы там обсуждали проблемы реформирования тюрьмы, и поляки сказали: "Прежде всего мы ликвидировали оперативную часть". А российские тюремщики сказали: "Как вы правильно сделали!" То есть они страдают от этой оперативной части. А она работает на следствие.
Владимир Кара-Мурза-старший: Причем специально давит на заключенных, чтобы выбить показания.
Валерий Борщев: Да. Она не выполняет функцию уголовно-исполнительной системы, тюрьмы. Она в нарушение закона выполняет обвинительную функцию. И это приводит к тому, что часть тюремщиков вступают в тесный сговор с криминалом.
Для меня и моего друга Валеры Абрамкина в 90-е годы была главная идея – бороться с "пресс-хатой". "Пресс-хата" – это определенная камера, туда подбираются определенные заключенные, отморозки, но управляемые оперативниками. Туда помещают "неудобного" зэка, они его давят, обрабатывают, вплоть до изнасилования, до избиений, а иногда и до убийства. Это зло было весьма распространено. И в "Бутырке" это было весьма частым явлением. Мы с Валерой знали эти камеры, ходили туда. Вроде бы нам показалось, что мы это зло несколько уменьшили.
Но три года назад мне звонят: "Вот ты говоришь, что нет "пресс-хат", а слышал, что в "Бутырке" случилось с Ильей Горячевым?" А Илья Горячев – это мой политический противник. Он был заказчиком убийства адвоката Маркелова и Бабуровой. Но он попал в "пресс-хату". Его там прессовали, и он вскрыл себе вену. Мы с Любовью Васильевной Волковой, моей коллегой по комиссии, пришли и увидели, что это действительно типичная "пресс-хата". Там сидел определенный состав – наглые, циничные уголовники. У них был интернет, "мобильники" – все причиндалы "пресс-хаты". И тогда в присутствии надзирающего прокурора у нас состоялся разговор с начальником "Бутырки", что, в общем-то, с этим надо заканчивать.
Владимир Кара-Мурза-старший: Его Марк Фейгин защищал.
Валерий Борщев: По-моему, да. Мы действительно обнаружили "пресс-хату", подняли шум, начали разговор на уровне прокуратуры. И вроде бы они сделали вывод. Но это зло не пресечено. То есть сама система связи тюремщиков и криминала – ключевая.
Но надо сказать, что не во всех тюрьмах так, не во всех СИЗО. Что касается "Лефортово", "Матросской тишины", 99/1, ФСБшной, там этого нет. Там порядок. Там криминал знает свое место, а тюремное начальство контролирует ситуацию. Там невозможны такие случаи, как в СИЗО-4.
Владимир Кара-Мурза-старший: Давайте дадим слово Еве Меркачевой, обозревателю "Московского комсомольца", члену Общественной наблюдательной комиссии Москвы.
Ева, на каком этапе у вас прервались отношения с погибшим Евдокимовым?
Ева Меркачева: Наши наблюдатели были у него примерно в январе. Но тогда от него никаких жалоб не поступало. А чтобы проследить путь, который он прошел в этом изоляторе, мы изучили все журналы обращений в тех камерах, в которых он побывал, – в камере № 500 на первом этаже, а затем в камере № 600 на третьем этаже. И спасибо огромное Ане Каретниковой, которая добивалась все эти годы, чтобы журналы правильно велись, чтобы в них обязательно записывались малейшие обращения заключенных.
Так вот, по этим журналам мы смогли составить хронологию, начиная с того момента, как он попал в СИЗО: в чем он нуждался, что с ним происходило. И видно, как вначале он пытался свой быт обустроить, например, просил веник. А затем он попросил врача, поскольку перед тем, как его арестовали, ему была сделана операция на плече. Кстати, не очень понятно, почему судья этого не учел, почему он не применил такие меры пресечения, как "домашний арест" или "залог" (за него предлагали большой залог). Ведь он знал, что, во-первых, человек после операции, во-вторых, у него много детей, а в-третьих, у него была кристально чистая биография – он никогда не сидел, не рецидивист. В общем, в этих журналах он просил врача.
И постоянно писал, чтобы ему поменяли матрас. Таких записей мы нашли три или четыре. Видимо, до какого-то момента он верил, что рано или поздно матрас ему поменяют, но этого не произошло. Конечно, матрасы у всех плохие, и это проблема большинства изоляторов Москвы. Но с учетом того, что он болел, а ему достался матрас совсем худой, поэтому спать ему было практически невозможно. И так получилось, что его сосед по камере – начальник Главного управления Спецстроя России... Кстати, он сейчас находится в той же камере, у него рак крови, тем не менее, судья не меняет меру пресечения. Так вот, он уехал в больницу "Матросской тишины" и отдал ему свой матрас, а у него был матрас получше. Но потом он вернулся, и матрас пришлось возвращать. Вообще история с матрасом очень показательна. Все сведено до такого уровня: будет у тебя хороший матрас – ты по ночам будешь спать. А если ты высыпаешься, то у тебя хорошее настроение, ты можешь продумать свою защиту, можешь написать хорошие письма домой, можешь себя по-другому ощущать и иметь силы для того, чтобы бороться.
Евдокимов просил, чтобы его вывели в храм. Мы насчитали таких пожеланий, по-моему, четыре или пять. Но чуда не случилось – в храм его не вывели. Хотя не очень понятно, почему этого не было сделано. Он повторяет, что ему требуется общение либо со священником, либо просто побывать в святом месте. Но это не было исполнено.
Он читал в книжки, которые были в камере. Там было очень много интеллектуальных игр, поскольку камера достаточно привилегированная. Там сидели люди с высшим образованием, у многих даже по три образования. Он сам доктор наук. Там были кандидаты наук. То есть они пытались свой досуг как-то разнообразить. И все время он писал письма домой, поскольку он очень ответственный семьянин, у него много детей. И каждому ребенку он писал письма, а самым маленьким посылал сказки. Эти сказки он сам сочинял, и его жена на ночь должна была им читать.
И вот такой человек попал во все эти условия, конечно, они были для него мучительными, с одной стороны. С другой стороны, он не переживал их хуже, чем все остальные. Его бывшие сокамерники говорят, что он не бросался на стены, по ночам не рыдал, в общем, в его поведении не было ничего, что говорило бы, что он может покончить с собой. Мы всячески пытались проверить версию насчет самоубийства. Адвокат, которая была у него за два дня до гибели, рассказывает, что встреча прошла в позитивной обстановке, что они разработали грандиозный план, способы защиты. Он давал кучу наставлений. Никто не собирался сдаваться. А она много лет защищает заключенных, и она сказала, что есть категории, которых СИЗО очень сильно угнетает, и они, скажем так, расплываются там. А есть те, которые собирают волю в кулак и становятся бойцами. Так вот, Евдокимов был бойцом, по ее словам. И она первой сказала, что не верит в версию самоубийства.
Нам, как наблюдателям, с самого начала (а мы пришли туда в тот же день) сказали, что меня очень насторожило, что в наши права не входит проводить общественное расследование. Мы говорим: "Как же так, ведь это же относится к условиям содержания". А начальник и замначальника СИЗО нам сказали: "Нет, это не в ваших полномочиях. И в федеральном законе об общественном контроле это не прописано". Мы с ними долго спорили. Потом они заявили, что не могут нам в данный момент показать камеру, потому что там идут следственные действия, что там работают эксперты, там убирают кровь и так далее. Сказали, что нам не дадут в этот день поговорить с заключенными из этой камеры, потому что все они допрашиваются следователями. И вообще они всячески пытались выразить сомнение в том, мы, общественники, можем проводить общественное расследование, что это дело следствия, а мы можем им помешать, можем раскрыть какую-то оперативно-следственную тайну.
Наше расследование на тот момент заключалось только в том, что мы проверили журналы учета, проверили медицинский журнал. Мы стали разбираться, чем он болел, когда обращался. Поговорили с врачами, поговорили с заключенными из предыдущей камеры. И по той информации, которую нам удалось получить, у нас было больше вопросов, чем ответов. Наверное, один из главных вопросов: почему все-таки его перевели из одной камеры в другую? Администрация нам ответа на этот вопрос не дала. Они сослались на то, что имеют право это делать, что они не должны ни перед кем отчитываться, почему они переводят заключенного в другую камеру. Они считали, что ухудшения условий не произошло. Хотя мы с этим не согласны. Одно дело, когда камера рассчитана на 6 человек, другое дело, когда такая же по размеру камера рассчитана на 12 человек. В первой камере у всех были одноярусные кровати, а во второй кровати были двухъярусные. Ну, понятно, 12 человек пользуются одним туалетом.
И контингент там, я бы сказала, похуже, чем в предыдущей камере. В первой камере были люди уровня глав серьезных фирм, люди, которые обвинялись во взятках, в мошенничестве. А в камере, в которой все случилось, было очень много людей, которые сидят по статье 228 "Наркотики". И человек, который обнаружил его мертвым, якобы проснувшись ночью, как раз обвинен по статье 228, контрабандист, ему 35 лет. Мои коллеги говорят, что он не очень внушает доверия. Ну, конечно, это вещь субъективная. Мы не можем сказать, когда человек врет, когда не врет. Его рассказ казался вроде бы связным. Но они разрешили нам поговорить с ним только спустя сутки. А что происходило с ним в эти сутки – не очень понятно.
Некоторые из заключенных в последней камере говорят, что их не кормили с того момента, как приехали следователи. Там был заключенный колумбиец, который сказал, что его заставляли подписывать бумаги, хотя он не понимает по-русски, но ему не дали переводчика, поэтому он не знает, что было написано. И была небольшая склока по поводу того, должен ли он был подписывать какие-то признательные показания, если он не понимает, что это такое, потому что русского языка он не знает.
В общем, очень много сомнений и много вопросов. И прежде всего предмет убийства – это керамический нож, который можно спокойно пронести в изолятор, потому что он не сработает на рамке металлодетектора, который установлен на входе. То есть в плане проноса ничего удивительного не произошло. Но человек, который пользовался этим ножом, должен был быть профессионалом, как я считаю. По последним данным, было нанесено несколько ударов, в том числе один в грудь, он был глубиной 2 сантиметра. И теперь говорят, что это могло быть самоубийство, потому что если бы это был профессионал, то он бы глубоко ударил: было бы не 2 сантиметра, а прямо в сердце. Но он в сердце не попал, потому что он не профессионал. Но я считаю, что этот удар мог быть имитацией самоубийства. Когда настоящий профессионал перерезал ему сонную артерию и понял, что ему уже конец, он просто сымитировал дополнительными ударами, как будто была либо попытка самоубийства, либо ссора на бытовой почве, и кто-то непрофессиональный ему ткнул в грудь. Понятно, что это только наша версия, мы по этому поводу можем только рассуждать.
Но сам факт, что это произошло все-таки в условиях изоляции... Как правильно сказал Валерий Борщев, это место, где должны хранить заключенного, как в сейфе, как некое сбережение. Потому что его судьба на данный момент доверена людям, которые руководят СИЗО, которые там работают. И эти люди не должны зависеть ни от кого. А у нас за последнее время было много вопросов и претензий именно к оперативным частям. И я помню последний скандал, который был в СИЗО № 2 "Бутырка", там люди жаловались на оперативных работников. Они говорили, что те ведут себя неподобающим образом, что пытаются вступить в сговор с криминалом, и что все вымогательства каким-то образом связаны с оперативниками. Единственный способ исключить подобное – это чтобы не было ни Оперативного управления, ни оперативников, чтобы были обычные сотрудники, которые занимались бы тем, как накормить заключенных, как сделать так, чтобы они были здоровы, и вывезти их к следователю или к адвокату.
Владимир Кара-Мурза-старший: Валерий Васильевич, все, что рассказала Ева, по-моему, наводит на определенные размышления. Мне кажется, сейчас надо отстранить от работы начальника этого следственного изолятора, приостановить его полномочия и начать следствие.
Валерий Борщев: Несомненно. Все, что сказала Ева, говорит о воспрепятствовании осуществлению общественного контроля. А это нарушение закона. Когда мы расследовали "дело Магнитского", с нами пришел начальник УФСИН генерал Давыдов. Он сидел, молчал, пока я разговаривал с начальником "Бутырки" Комновым. Потом взял журнал, который был ложный – он был написан одной рукой, что потом подтвердилось. ФСИН потом сказал, что они не вели журнал. Журнал, который они вели, где были жалобы Магнитского, они уничтожили. Но тогда и Давыдов, и начальники СИЗО – и Комнов, и в "Матросской тишине" – разговаривали с нами. Мы же не касались дела. Закон говорит о том, что члены Общественной наблюдательной комиссии не могут заниматься уголовным делом. Их полномочия касаются содержания в тюрьме, в СИЗО. И то, что говорили в СИЗО членам ОНК, – это воспрепятствование общественному контролю, и надо писать в прокуратуру.
Понятно, что это было не самоубийство. Я ходил с Леной Масюк в СИЗО-4, там криминал свободно ходил по СИЗО, заходил в нужную им камеру, избивал нужного им заключенного – вымогали деньги. И так избивали, что доводили до самоубийства, калечили. Вопрос: может быть, и здесь так было? Может быть, это не сокамерники совершили, а пришел какой-то специальный человек? Потому что люди, сидящие по 228 статье "Наркотики", не очень профессиональны в этих делах – убийства, у них другое направление. Я думаю, что можно предположить, что был использован другой человек. И вопрос: приходил ли кто-то еще, кто совершил это убийство, или нет?
Сотрудники СИЗО оказывают давление на членов ОНК и препятствуют осуществлению общественного контроля. Тут надо поднимать шум, надо заявлять в прокуратуру, надо говорить громко, потому что цель воспрепятствования одна – скрыть преступление.
Ведь система налажена, когда руководство тюрьмы находится в сговоре с криминалом, и у них есть люди, которые осуществляют эти грязные полномочия. Кто сидит в "пресс-хате", а кто, как "медведи" в СИЗО-4, ходят по камерам и осуществляют свои дела. Рожков, "положенец", который руководил всеми этими делами, Малыш и так далее. Это глубокий, глобальный вопрос. Это не вопрос конкретного СИЗО, это вопрос уголовно-исполнительной системы, которая продолжает традиции сталинского ГУЛАГа, которая работает в тесном союзе с криминалом.
Владимир Кара-Мурза-старший: И можно сказать, что уже есть традиция, как убирать ненужных свидетелей. Когда расследовались дела по мебельным магазинам "Гранд" и "Три кита", то главный свидетель защиты был помещен в отдельную палату госпиталя Бурденко, чтобы его оградить, и в эту же ночь там был застрелен. То есть это было сделано специально.
Валерий Борщев: Конечно, это система. И меня поражает, что наши следственные органы, наша прокуратура не бьют тревогу. Ведь все понятно, что они закрыли "дело Магнитского". Мы вышли на врача, на восемь охранников, которые его избивали. А самое главное, мне удалось тогда пройти в "скорую помощь". А "скорая помощь" – это у нас закрытая структура. Я спрашивал, кто из врачей вызвал психиатров. Их не пускали. Их пустили только тогда, когда Магнитский был мертв. И они зафиксировали реальную смерть Магнитского, а не официальную, которую дала "Матросская тишина", и увидели, что он лежал, а рядом были наручники. Так вот, мне сказали: "Вы оставьте свой телефон. Если он захочет, он позвонит". И этот врач позвонил. Это героическая личность, я ему чрезвычайно благодарен. Он потом и на следствии выступал, и на суде.
А выводы какие? Они должны были из "дела Магнитского" сделать глобальный вывод, что тюрьма – это сегодня средство не только прессинга, давления, но и инструмент удаления "неугодных" зэков, инструмент уничтожения, убийства. То есть если бы "дело Магнитского" довели до конца, должны были быть сделаны глобальные выводы, но они не были сделаны. Поэтому у нас и получилось СИЗО-4, где были прессинги.
Вот сейчас убийство Евдокимова. И молодцы ребята, они все-таки доказали, что это не самоубийство, а убийство. И это большое дело. Мы знаем, что вначале это представили как самоубийство. Но к этому нельзя относиться так, как к какой-то случайности. Это система нынешней уголовно-исполнительной системы, которая работает по заказу обвинения, следствия и в тесном контакте с криминалом. И это страшно, это ведет к непредсказуемым последствиям.
Владимир Кара-Мурза-старший: Ева, как вы считаете, давили ли на свидетелей в тот момент, когда вы не получили возможности их допросить?
Ева Меркачева: Сложно сказать, что с ними происходило. Я полагаю, что в процессе следственных действий их опрашивали, пытались установить реальную картину событий. И нам всегда хочется верить, что следствие справедливо. Но все те истории, которые мы видим, и я, как журналист, очень много расследую, к сожалению, не заставляют меня доверять нашему следствию. Поэтому, конечно, общественный контроль в силу того, что там происходило в этот день, был бы очень необходим. Но нас туда не пустили.
И не очень понятно, почему нам не разрешили посмотреть записи камер дежурного в коридоре. А такие камеры установлены. И по записям можно было бы понять, заходил ли кто-то в эту камеру извне или нет. Могло быть все что угодно.
И меня смущает, могли ли 12 заключенных – всех тех, кто был в тот момент в камере, – каким-то образом уговорить так, чтобы они дали одинаковые показания, что ничего не слышали, не видели. А в то, что можно извне проникнуть в камеру тихо, я не верю, потому что я точно знаю, как гремит ключ в замочной скважине, если открывают дверь, я знаю, как скрипит дверь. И сделать так, чтобы тихонечко кто-то зашел, отвел Евдокимова в туалет и там его убил, просто невозможно. Соответственно, либо все те заключенные, которые были в этот момент в камере, что-то знают, но молчат. Тогда непонятно, что им всем посулили или как их убедили. А если же они не знают, то тогда, на мой взгляд, действовал какой-то профессионал-киллер. Может быть, он был не один, может быть, их было двое. И вполне возможно, что они выжидали подходящего момента, когда все в камере заснут, то есть уже под утро. И ждали, пока один Евдокимов пойдет в туалет, и аккуратно сделали все то, что с ним произошло.
С советских времен есть понятие "торпеда" – это киллер, которого засылают в СИЗО для того, чтобы он убил того или иного заключенного. И понятия "торпеда" никто не исключал, оно никуда не пропало. Более того, многие следователи мне говорят, что слышали о таких историях. Несколько лет назад мне адвокат рассказал такую историю. Он говорил, что это случилось в регионе, и там киллер-"торпеда" ждал подходящего случая либо приказа больше года. И вот когда или момент подошел, или был получен приказ, он убил заключенного. А на следующий день его удивительным образом освободили. И только после того как забили все тревогу, и причинно-следственная связь – освобождение одного заключенного и гибель другого заключенного – была установлена, все стали подозревать, почему это произошло. Но, случилась не менее удивительная вещь – киллера-"торпеду" нашли в лесу, якобы он умер от переохлаждения. Естественно, в это мы тоже не верим.
Мы понимаем, что если нужно замести следы, сделать все красиво и аккуратно, то это можно сделать. Понятно, что конспирологическая версия подразумевает, что человек должен быть очень интересен кому-то: либо криминалу, либо коллегам-мошенникам, если речь идет о мошеннике, либо следствию. И интересен до такой степени, чтобы эти люди послали в СИЗО "торпеду". Естественно, без сговора с сотрудниками это невозможно, – без кучи нюансов и моментов, которые можно решить только с помощью взаимодействия с сотрудниками. Много ли "предателей службы", как их называют во ФСИН, я не могу сказать. Но зарплаты у всех небольшие, и если кому-то посулили несколько миллионов за такую операцию, я уверена, что ее могли спокойно провести.
А скорее всего, даже никто никому ничего не сулил, может быть, объяснили это тем, что это какие-то государственные интересы, что нужно сделать так, чтобы бывший глава Роскосмоса не сказал чего-то лишнего, что, может быть, навредит имиджу страны. К сожалению, я в последнее время сталкивалась с огромным количеством, на мой взгляд, вредителей, работающих в органах, которые под предлогом защиты Родины и каких-то высших целей, делали совершенно недопустимые вещи, и вредили в первую очередь своей Родине, государственным интересам. Ну, хочется сказать "тупостью", если она не наигранная и искренняя, а скорее всего, она может быть кем-то или чем-то навеяна. И вот эти люди самые страшные, на мой взгляд, – от них все зло, которое сегодня происходит.
Владимир Кара-Мурза-старший: Может быть, вы слышали, какие дела расследовались с участием Владимира Евдокимова? Одна за другой криминальные истории преследуют Роскосмос. По-моему, погиб предыдущий его начальник.
Валерий Борщев: Там, конечно, очень крупные дела, естественно, финансовые. На нем завязано очень многое. Он знает очень много. И то, что он "неудобный" человек для многих, – это аксиома.
Я бы хотел сказать, что я очень ценю Еву Меркачеву. Я рад, что Ева сейчас достаточно активна. Но я хотел бы дать совет. Все сокамерники Евдокимова сегодня под угрозой. Пожалуйста, возьмите их координаты, координаты их родственников, свяжитесь, держите на контроле судьбу каждого. Всем им грозит опасность. Кто-то, в ком-то уверены организаторы убийства, будет молчать, а кто-то может проговориться по легкомыслию.
Владимир Кара-Мурза-старший: Наверняка кто-то видел киллера.
Валерий Борщев: Да. Быть не может, чтобы его не видели. И организаторы убийства это знают.
Поэтому, дорогие друзья, я вас очень прошу, пойдите в камеру, перепишите координаты всех сидельцев, сокамерников Евдокимова, свяжитесь с их родственниками и неусыпно наблюдайте за каждым их движением, следите, что с этими людьми происходит. Несомненно, их скоро переведут в другое СИЗО, а может быть, даже в другой регион. И вы можете потерять их из вида. И кто-то из них может погибнуть. Ситуация в высшей степени ответственная и страшная. То, что они вам не дают расследовать, – это тревожный сигнал. Значит, Следственный комитет еще не дал добро на раскрытие.
Мы тоже с Магнитским ждали целый год. Мы вывесили заключение нашей комиссии на сайте. И потом я у замгенпрокурора спросил: "Когда же вы нам ответите?" Он говорит: "Скоро ответим". И только через год нас пригласили в Следственный комитет и приложили акт нашего расследования к делу. Но у вас времени нет ждать. Очень прошу, возьмите под неусыпный контроль судьбу этих людей, они в серьезной опасности.
Владимир Кара-Мурза-старший: Ева, а сколько детей осталось у убитого?
Ева Меркачева: Вроде как семеро. Часть из них уже взрослые, насколько я понимаю, и есть совсем маленькие дети, вот он как раз им сказки и писал. Я про детей сказала, чтобы подчеркнуть, что у него был смысл жить, что он был очень ответственным человеком, что он был семьянином. И из изолятора он пытался полностью держать под контролем ситуацию в семье, он давал наставления супруге. Ну, то, что человек пишет в изоляторе сказки для детей, – я такого не помню. Навальный писал сказки, но он писал их больше для себя, и это были другого рода сказки. А здесь исключительно для маленьких детей, которые читали им на ночь. Чем больше я узнавала о Евдокимове, тем больше я убеждалась, что это личность мягкая, гибкая, бесконфликтная. О нем отзывались исключительно положительно.
А когда заключенные узнали, что он погиб, они сказали: "А можно к нему на похороны попасть каким-то образом?" Понятно, что нельзя. Но я впервые услышала такую просьбу – попасть на похороны. Кстати, они очень переживали, что не смогут отметить его юбилей. 26 марта ему исполнилось бы 55 лет, то есть он не дожил совсем чуть-чуть. Он очень хотел этот юбилей отметить вместе с друзьями, с детьми, с семьей. Но потом сказал сокамерникам, что раз уж судья продлила арест до конца апреля, то придется юбилей отмечать в условиях изолятора, но "давайте сделаем его как можно более веселым, по крайней мере, постараемся сделать". А закончилось тем, что юбилей он не отпраздновал, но зато оставил добрую память в сердцах тех, с кем он провел последнее время.
Владимир Кара-Мурза-старший: А кому он мог быть опасен своими показаниями?
Валерий Борщев: Я думаю, что число этих людей велико. На нем замыкалась очень серьезная информация. Я думаю, заказчика мы сейчас не определим. Может быть, это даже коллективный заказчик.
Если СИЗО оберегает и мешает Общественной наблюдательной комиссии расследовать... Вот они запрещают смотреть видео. Это безобразие! Когда мы приехали в "Бутырку", мы посмотрели запись, как уезжает Магнитский, как он садится в машину. То есть он был в силе, здоров. Понятно, что человек не собирается умирать. А вот записей в "Матросской тишине" уже не было. Но и следователь Ломоносова говорила мне, что ей эту запись не показали. Я не знаю, правду ли она говорила, но она говорила мне, что она не видела этой записи. А тут правильно члены ОНК поставили вопрос – посмотреть запись в коридоре, заходил кто-нибудь или нет. Это ключевой вопрос.
Почему они отказывают? Это воспрепятствование деятельности общественного контроля. То есть надо в прокуратуру писать, надо писать в Следственный комитет, что они препятствуют расследованию. Это дело общественных наблюдателей. И чушь собачья, что они не имеют права. Вы же не разбираетесь в таких вопросах: хищения – не хищения, виноват – не виноват. Закон говорит именно об этом. А что касается того, что случилось в СИЗО, – это абсолютная компетенция Общественной наблюдательной комиссии.
Конечно, надо добиваться того, чтобы посмотреть записи, и надо торопиться, потому что эти записи хранятся месяц. Через месяц они скажут, что они их уничтожили. Мы приехали в колонию к Дадину, мы хотели посмотреть, когда его пытали. Это произошло 12 сентября, а мы приехали в ноябре. И нам сказали: "Мы их уже уничтожили". Поэтому здесь надо проявить твердость и настоять на том, чтобы вам показали эти записи. Камера не оборудована наблюдением, что тоже безобразие. Как такого статусного заключенного, который действительно представляет интерес для многих людей, которые могут попасться, посадить в камеру, где нет наблюдения?!
Владимир Кара-Мурза-старший: Тем более, он обладал государственной тайной.
Валерий Борщев: Конечно, он обладает серьезной информацией. Он опасен для многих. Его надо оберегать всячески. А они сажают его в камеру, где нет наблюдения. Я думаю, это умышленно сделано. И это их вина, это их ответственность.
Владимир Кара-Мурза-старший: А если бы кто-нибудь из руководителей этого следственного изолятора сейчас подал в отставку, это было бы воспринято как акт доброй воли, чтобы не препятствовать правосудию и следствию?
Ева Меркачева: Я не помню, чтобы кто-то из руководителей хоть какого-то нашего исправительного учреждения подавал в отставку. И случаев, когда даже суд доказал сращивание начальника исправительного учреждения с криминалом, с вымогательством...
Валерий Борщев: Когда мы расследовали "дело Магнитского", Мазуров, который возглавлял медицинское управление "Матросской тишины", подал в отставку.
Ева Меркачева: Я не знала про этот случай. И слава Богу, значит, все-таки есть такие приятные исключения.
Я не знаю, смог бы подать в отставку нынешний начальник СИЗО. Насколько я знаю, он управляет им относительно недавно. Можно сказать, что он еще не разобрался до конца в каких-то особенностях этого изолятора. Хотя я считаю, что скидку ни на что делать нельзя.
А воспрепятствование общественному контролю, – наверное, они будут объяснять тем, что в данный момент работало следствие, и они не хотели мешать следствию, и все, что они делали, – это было по просьбе следствия. Только на следующий день разрешили поговорить общественным наблюдателям. Но было все-таки неполноценное расследование, потому что нам не отвечают на элементарные вопросы: почему был перевод из камеры в камеру? Непонятно. Хотя был такой период, когда нам руководство ФСИН России обещало, что факты переводов заключенных из одной камеры в другую должны не просто отражаться в личном деле, а должны иметь очень четкие обоснования. Поскольку федеральный закон говорит, что заключенный должен весь срок нахождения в изоляторе, как правило, быть в одной и той же камере.
Мы знаем огромное количество случаев, когда путем бесчисленных переводов из камеры в камеру доводили человека до состояния сумасшествия. Правда, это было в других изоляторах. Причем обычно делается так, что человека бросают из камеры с плохими условиями в лучшую камеру, потом опять в плохие условия. Таким образом, как бы раскачивается его психика. Ему дают понять, что у него может быть и так, и так. А для того чтобы он выбрал все-таки "правильное" себе место временного проживания, он должен либо денег заплатить, либо пойти на какие-то сделки со следствием, если это была инициатива следователя.
Когда мы сталкивались, а это было не единожды, с тем, что человека переводили из камеры в камеру по просьбе следователя, мы очень возмущались, что следователь может с таким ходатайством выходить, что оно удовлетворяется, что все это незаконно. По крайней мере, я не нашла ни одного нормативного акта, в котором бы говорилось, что как только следователь попросит перевести заключенного в другую камеру, стоит немедленно это сделать. А следователи обычно говорят заключенному на допросе или на оперативном эксперименте: "Если ты сейчас не пойдешь с нами на сделку или не скажешь то-то, то помимо того, что ты не получишь свидания, жди, что у тебя будет новая камера, и в этой камере тебе будет несладко". Заключенный сначала думает, что следователь пошутил, он возвращается в свою камеру, но тут приходят к нему сотрудники изолятора и говорят: "Собирай быстро вещи. Даем тебе 15 минут. Ты переезжаешь". И когда он переезжает, он видит, что попал серьезно.
Владимир Кара-Мурза-старший: А когда расследовалось "дело Магнитского", то президентом стал Дмитрий Медведев. И он дал ход этому делу. А когда вернулся Путин, опять обрубили все концы. Связано ли одно с другим?
Валерий Борщев: Действительно, вначале ход делу был. Мы собирались в администрации президента, там был Бастрыкин, я ему говорил: "Что вы второстепенных людей – врачей Кратова, Литвинову... Там есть люди, которые действительно виновны в убийстве". Он говорит: "Ничего, это только начало. Мы подойдем". Он обратился к следователю Марине Ломоносовой: "Сотрудничайте с правозащитниками". Была такая иллюзия, что... А потом сняли Ломоносову, поставили вместо нее следователя Стрижева из ФСБ. И дело закрыли. А правозащитникам запретили общаться со Следственным комитетом.
И что касается манеры перевода. Ведь у Магнитского было восемь камер в "Бутырке" – одна хуже другой. Причем камеры пыточные. И мы написали в своем заключении, что камеры неприемлемы для содержания арестантов, они пыточные. И их уничтожили. После нашего заключения начальник СИЗО "Бутырки" Телятников с гордостью показывал мне, как эти камеры разрушаются, а вместо них строят одноместные. Но система перевода из камеры в камеру – это действительно метод психологического давления на зэка. А перевод в "пресс-хату" – это угроза жизни. И то, что к этому абсолютно спокойно относится прокуратура и Следственный комитет, дают возможность нарушать закон о соблюдении прав заключенных, – это и создает полную базу для произвола.
То есть смерть Евдокимова не случайна – это естественное следствие того положения вещей, которое мы имеем в уголовно-исполнительной системе. Всякий неугодный зэк, и если власть согласится с тем, кому он неугоден, что он подлежит уничтожению, он будет уничтожен, он погибнет. И если с Евдокимовым не разберутся, если повторится ситуация с Магнитским... Вот если бы с Магнитским разобрались, довели бы дело до конца, я уверен, что не было бы "дела Евдокимова". Тогда всю бы эту систему, сговор криминала, сговор тех, кого обвинял Магнитский, следователь Карпов и другие, – если бы все это было раскрыто... В этом-то и весь ужас, что закрыли "дело Магнитского" – и обеспечили прецедент и возможность повторения. Евдокимов – это есть следствие того, что "дело Магнитского" не довели до конца. Не довели до конца – значит так действовать можно. Вот мы и имеем сегодня "дело Евдокимова".
Владимир Кара-Мурза-старший: А может ли так быть, что сначала его перевели в эту камеру и ждали, откажется ли он от своих намерений сделать какое-то важное заявление? Сначала его не трогали, а когда он все-таки решил сделать заявление, тогда прибегли к последнему методу?
Ева Меркачева: Могло быть все что угодно. И то, что все невозможное возможно, – это как раз про эту историю.
И мне очень понравилось сравнение этой истории с "делом Магнитского". Так случилось, что нынешний член ОНК – это бывший начальник того СИЗО, где умирал Магнитский, который переводил его из камеры в камеру. Слава Богу, с нами он на это мероприятие не выезжал, но было бы интересно, как он бы расследовал смерть Евдокимова. На мой взгляд, на этом событии и проявились бы какие-то его навыки. Надо было бы его взять, но почему-то не додумались.
И что касается Евдокимова. Видимо, там у следствия было не все так хорошо и не так радужно. Связано это, в том числе, с тем, что в последнее время, на мой взгляд, большинство следователей работают настолько топорно, зная, что суд их всегда поддержит, что московский судья арестует по их ходатайству, что приговор будет примерно таким, который запрашивает следствие, что они не слишком стремятся всю доказательную базу собирать.
Недавно, когда была научно-практическая конференция, в Верховном суде собралось огромное количество профессоров, докторов наук, заведующие кафедрами уголовного права, они говорили об одной проблеме: сегодня следствие и судопроизводство упростились до очень опасных моментов. Сейчас уже достаточно, в принципе, признания человека для того, чтобы он получил срок. То есть суд уже не рассматривает какие-то дополнительные показания. Поэтому если бы следствие получило от Евдокимова признательные показания, нужные ему, может быть, новые показания в отношении других участников дела, то, наверное, суд особо не стал бы разбираться, так это или не так, есть ли в этой истории "двойное дно", есть ли какие-то персонажи, которые остались "за кадром". Возможно, Евдокимов и все остальные были в их руках всего лишь игрушками, а манипуляторы как раз были спрятаны за ширмой. Все это говорит о несовершенстве, которое есть сегодня и в следствии, и в судебной системе.
Я думаю, что история с Евдокимовым нас всех наталкивает на мысль, что надо, наверное, менять менталитет следователей и судей, делать из следователей настоящих "Шараповых", которые хотели бы докопаться до истины, которым мало было бы признания человека, которые хотели бы собрать весь пакет доказательств и понять, что действительно произошло. И с другой стороны, чтобы судьи были независимыми, и не стали бы по первому требованию следователей человека сажать в СИЗО. Случай с Евдокимовым вопиющий. Что бы с ним случилось, если бы он остался под домашним арестом?.. Очевидно, что этот человек не пошел бы грабить и убивать, что он не сбежал бы. Ну, не сбегают те люди, у которых по семь детей. И у нас есть огромное количество служб, которые должны пресекать любые попытки побега, начиная от пограничников, таможенников. А заграничный паспорт сразу изымают, как только человека задерживают.
То, что он мог надавить на участников дела, – это тоже очень сомнительно. Потому что если бы его посадили под домашний арест, отобрали бы у него все телефоны. И если бы он попытался что-то нехорошее, незаконное сделать, – вот тогда бы уже вполне можно было бы определить его в СИЗО, и для этого были бы основания. А так получается, что человека только задержали, и не применив к нему мягкую меру пресечения, и сразу бросили его в СИЗО, где его убивают. Это как раз реалии нашей сегодняшней системы.
Владимир Кара-Мурза-старший: Книжка про Магнитского называется "Правосудие для Магнитского". А достойно ли "дело Евдокимова", чтобы начать...
Валерий Борщев: Я думаю, что да. Мы должны опять поднять вопрос, который мы поднимали в "деле Магнитского": уголовно-исполнительная система должна быть независимой от следствия. Она не должна работать на следствие, на обвинителей, не должна быть местом пресса. Ведь давно говорится, что обвиненные в экономических преступлениях не должны помещаться в СИЗО, им должны давать "домашний арест". Об этом давно говорится, и никаких возражений нет на этот счет. А почему помещают? Конечно, не потому, что он может на кого-то надавить, а именно для того, чтобы оказать психологическое давление.
Вы посмотрите, что с Белых творится. Человек поступил в СИЗО здоровым, нормальным, а сегодня мы видим тяжелобольного человека. Вот что такое СИЗО, вот для чего их помещают – чтобы оказывалось давление, чтобы сломать человека. Оказывается, не только сломать, но и убить. И угроза убийства теперь засядет в мозгах тех людей, кто туда попадает. Ведь тут дело не только в Евдокимове, что позволили убить, это урок всем.
Владимир Кара-Мурза-старший: Конечно, это была показательная казнь.
Валерий Борщев: Это урок всем остальным, что "если не будете делать то, что вам говорит следствие, вас ждет такая участь". То есть это дело глобального уровня. Это отнюдь не частное убийство.
На мой взгляд, и президенту стоило бы обратить внимание на эту ситуацию. Он не вмешался, когда закрывали "дело Магнитского", так пусть сейчас вспомнит, чем это закончилось. А это закончилось убийством, что было в СИЗО-4. Это заканчивается тем, что сегодняшняя тюрьма – это место давления, произвола и убийства. Вот этого быть не должно.
По-моему, это тема для очень серьезного обсуждения. И конечно, я не уверен, что быстро найдут убийцу. Я сомневаюсь, что убийца находится среди сокамерников. А вот кто зашел, кто убил – тюремщики знают наверняка. И вот этого надо добиться – и раскрыть это преступление.
Владимир Кара-Мурза-старший: Я считаю, что позорит, наверное, нашу страну тот факт, что даже президент Обама подписал "акт Магнитского", то есть президент другой страны принял близко к сердцу беду семьи честного человека, а не руководители Российского государства.
Мы эту тему будем обязательно продолжать. Я рад, что сегодня мы заговорили об этом. Потому что, конечно, это вопиющий случай. И не должно такого повториться больше никогда! Потому что не только "дело Магнитского", но и масса других дел, о которых мы меньше знаем, имеют такой же исход.
