Александр Генис: Во второй части сегодняшнего АЧ очередной выпуск нашего культурно-исторического цикла: “1917 - сто лет спустя: парадоксы и параллели.
(Музыка)
Александр Генис: Фолкнер сказал: “Прошлое никогда не бывает мертвым. Оно даже не прошло”.
Взяв знаменитый афоризм в эпиграфы цикла, мы погружаемся в вечно живое время прошлого, добравшегося до нас в виде исторических событий, художественных течений, музыкальных направлений, судьбоносных книг и - важная часть каждой передачи - стихов, которые, пожалуй, лучше всего остального способны передать дух времени.
Вглядываясь в прошлое, мы ищем не эскапизма, позволяющего отдохнуть в давно прошедшим, а уроков, позволяющих лучше понять настоящее и заглянуть в будущее.
Традиционные вопросы, которые эти передачи задают прошлому, звучат так:
Что было?
Что стало?
Что могло бы быть?
(Музыка)
Александр Генис: Естественно, что наша сегодняшняя передача будет посвящена одному из главных событий в русской истории — Февральской революции 1917 года.
Соломон Волков: Вы знаете, лучше всех о Февральской революции сказал и короче всех сказал Василий Васильевич Розанов, когда он в «Апокалипсисе нашего времени» подводил итоги того, что произошло на его глазах, сказал он буквально следующее:
«Русь слиняла в два дня. Самое большее в три. Она разом рассыпалась вся, не осталось ни царства, ни церкви и ни войска».
Розанов добавляет, что даже на то, чтобы закрыть пресловутую газету «Новое время», ушло больше времени, чем на то, чтобы развалилась вся великая империя. Всех свидетелей поразило то, как буквально как карточный домик развалилось это грандиозное строение, эта могучая империя, которая казалась абсолютно неприступной, про которую, как мы помним, следователь сказал Владимиру Ильичу Ленину: «Молодой человек, куда вы лезете, перед вами стена?». На что, как мы помним, Ленин ответил: «Стена-то гнилая, ткни пальцем и развалится». И он оказался прав. При том, что Ленин же и писал, что мы, старые социал-демократы, видимо, не доживем до революции, до падения самодержавия в России.
Александр Генис: Ленин еще думал эмигрировать в Америку и там может быть начать революцию. Ощущение неожиданности было общим для всех, хотя революции ждали давным-давно. Американские историки говорят, что нигде никогда революцию так долго и упорно не готовили, как в России, и тем не менее, Февраль был абсолютно неожиданным. Интересно, что Блок никак не мог убедить себя, что весь старый уклад — один сплошной мираж, ему хотелось проверить это на непосредственном опыте. Но опыт этот привел его к результату еще более крайнему: “все это было не только миражом, а какой-то тенью от тени, каким-то голым и пустым местом”.
Каждый раз, когда в истории происходит что-то столь важное, то мы говорим о том, что это неизбежно. Но на самом деле ничего неизбежного нет. Первая мировая война не была неизбежной, и революция не была неизбежной. Если бы Дума, если бы царь приняли реформы, если бы не было войны, все было бы иначе.
Соломон Волков: Вы знаете, на эту тему как раз появились две новые книги только-только в Англии.
Александр Генис: В связи, конечно, с юбилеем - 1917 год отмечают во всем мире.
Соломон Волков: Да, юбилей столетний российской революции вызывает колоссальный интерес во всем мире, выставки проходят по всей Европе и в Америке тоже, которые демонстрируют связанные с революцией события, культуру, музыку, искусство.
Александр Генис: У меня есть соображения по этому поводу, которые я, перебив вас, потороплюсь высказать. Есть два события в ХХ веке, которые не могут оставить в покое историков. Одно — это в Германии. Дело в том, что Германия не подходила для того, чтобы упасть до нацизма. Германия была самой образованной нацией в Европе, да и в мире, с лучшей школьной системой, с лучшей наукой. И вот самые образованные люди создали режим чудовищного варварства. Как Германия провалилась в нацизм — это вопрос, который не оставляет историков в покое. Второй такой же вопрос — русская революция. Потому что где угодно могла произойти революция - в Англии, в Германии, но не в России. Как мы знаем, Маркс первый не верил в это. И то, и другое событие доказывает, что история непредсказуема, все эти исторические модели не работают, как не работает и схемы марксизма.
Соломон Волков: Интересно, что вы сопоставили Россию и Германию, потому что в этих двух книгах именно эта аналогия и проводится. Появилась рецензия в «Файненшл Таймс» лондонской, автор ее, рецензируя эти две книги, о которых я сказал, как раз и задается вопросом о том, что бы случилось, если бы революция в России произошла на несколько лет раньше, до того, как началась Первая мировая война. Он считает, что результат тогда был бы совершенно иной. Я должен сказать, что не поддерживаю эти варианты истории в сослагательном наклонении. Но в данном случае сценарий мне кажется убедительным. Автор его говорит, что если бы революция такого рода в России состоялась до начала Первой мировой войны, то она была бы подавлена интервенцией западных держав, в первую очередь немецкой армией. Потому что, аргументирует автор, у Германии была прямая заинтересованность в том, чтобы Россия оставалась стабильной державой. До начала войны связи придворные с политической германской элитой были очень сильны. Царь мог бы обратиться без всяких колебаний за помощью к Вильгельму, германская армия была бы гораздо более эффективной, революция была бы подавлена на корню. Но когда война началась, то Германия наоборот была заинтересована в развале России, и, как мы знаем, даже экспортировала в России Ленина в так называемом пломбированном вагоне.
Александр Генис: Мне не кажется убедительной эта гипотеза. Если бы не было войны, то не было бы революции.. В отличие от вас я люблю сослагательное наклонение в истории, потому что оно позволяет увидеть ветки, которые были обрублены. Если бы не было войны, то не было бы нацизма, не было бы коммунизма, и Германия, не только Германия, но вся Европа стала бы, кем она и была - ведущей силой цивилизации, такой бы она и осталась. А Америка была бы провинцией Европы.
Соломон Волков: Европа подрубила сук, на котором было ее основание.
Александр Генис: Что касается интервенции, то, как мы знаем, в гражданскую войну интервенция не увенчалась успехом именно по той же причине, по которой политика Временное правительство не увенчалось успехом. Давайте вспомним, что именно Февральская революция, которую всячески замалчивали в России в наше время, была тектоническим сдвигом в истории России. В результате Февральской революции возникла самая прогрессивная держава в мире. Россия в марте 1917 года была самой передовой державой. Потому что она была самой свободной, потому что она впервые дала право голоса женщинам. Ни в Америки, ни в Англии этого еще не было. Потому что там была самая демократическая система юридическая, отмена смертной казни и многое другое. Более того, были приняты законы, которые отменили бы Октябрьскую революцию - раздача земли, мир,но эти законы не были приведены в действие. И понятно — почему. Если бы временное правительство разрешило аграрный вопрос и раздало землю крестьянам, то на фронте не осталось бы ни одного солдата, 80% солдат были крестьянами, они бросились бы с фронта для того, чтобы участвовать в переделе земли. Временное правительство прекрасно понимало это. То есть в конечном счете все изменила война. Если бы не было войны, то Временное правительство могло бы удержаться.
(Музыка)
Соломон Волков: Любопытно разобраться в том, как февральскую революцию встретили российские культурные интеллектуалы. В этом смысле очень показательной фигурой является Блок. Вообще я должен сказать, что я с некоторым недоумением слежу за попытками задним числом подгримировать Николая Второго. О Николае Втором тот же Блок высказался исчерпывающим и тоже кратким образом, с такой лапидарностью, как у Розанова. Он так сказал: «Император Николай Второй упрямый, но безвольный».
Александр Генис: Формула гениальная. Блок был чеканщик формул. Мы же помним, что лучшая фраза о Пушкине принадлежит ему: «Веселое имя Пушкин».
Соломон Волков: Блок в данном случае знал, о чем он говорил, потому что он занялся сразу же после революции очень интересным, необычным для Блока делом. Вы совершенно справедливо сказали, что Блок принял как должное развал царской России, с огромным восторгом принял Февральскую революцию, он говорил, что такое могло случиться только в России. Тоже интересное блоковское замечание: «Для меня будущее России — это великая демократия. Не непременно новая Америка, а демократическая республика, но не капиталистическая держава». Посмотрите, какие тонкие политические градации у этого символиста, про которого Зинаида Гиппиус говорила, что он дурачок, что он ничего не понимает в политике и так далее.
Александр Генис: Я считаю, что поэтов надо почаще спрашивать про политику, потому что у них щупальца растут в будущее.
Соломон Волков: С Блоком произошла следующая очень интересная история. Вскоре после революции к нему обратился знакомый по поручению Временного правительства. Оно создало так называемую Чрезвычайную следственную комиссию, которая должна была расследовать противозаконные действия царских министров и других высших сановников. Нужно было именно с точностью юридически легальной точки зрения установить, не было ли там каких-то нарушений законов царского времени. И для этой цели была создана Чрезвычайная следственная комиссия, которая работала в обстановке полной секретности, это все было очень конфиденциально. Они привлекли Блока. Сейчас состав комиссии нам немногое скажет — это кадетские деятели, политики, адвокаты. Блок среди них - самая яркая фигура. Хотя Блок для нас не ассоциируется с такой активной политической деятельностью, он с большим энтузиазмом принялся за эту работу, принимал участие в допросах царских сановников, арестованных Временным правительством, бывал в Петропавловской крепости, в камерах. Когда когда я впервые прочел об этом, меня это покоробило. Потому что представить себе Блока, входящего в камеры, где содержатся царские министры, и допрашивающего этих людей, находящихся, конечно, в самых жалких и убогих условиях, что-то в этом было для меня неприятное. Но Блок совершенно этим не смущался, записывал, стенографировал эти допросы, проводил за работой по 9-10 часов в сутки, вкалывал серьезнейшим образом.
Александр Генис: Поэт в России больше, чем поэт.
Соломон Волков: Да, вечная история. Материалов этого дела набралось на много томов. Комиссия эта никогда не закончила своей работы. В итоге опубликована была сначала именно книжка, авторство которой принадлежит Блоку, он написал к предполагавшемуся изданию протоколов введение, расширенное предисловие, называлось оно «Последние дни императорской власти. Введение к изданию стенографического отчета». И эта книга впервые вышла в 1921 году.
Александр Генис: Любопытно, что все рецензенты с огромным удивлением узнали, что это написал Блок, ничего блоковского там не было. Хотя сам Блок с огромным увлечением работал над этой книгой. Он написал письмо матери во время работы над книгой, где было написано следующее:
«Это увлекательный роман с тысячью действующих лиц и фантастических комбинаций в духе более всего Достоевского. И называется это русская история самодержавия ХХ века».
Он говорил, что он описывает этих чиновников, как семью Карамазовых.
Соломон Волков: Предполагавшееся полное издание протоколов состоялось гораздо позже, в 1927 году. В наше время мало кто этим интересуется. Вступление Блока, как вы справедливо сказали, совершенно не блоковское, оно очень сдержанное, сухое, объективное. Хотя приватно он высказывался остро: «Нет, вы только подумайте, что за мразь правила Россией». Это довольно сильно сказано.
Я хочу прочесть отрывки именно в том плане, о котором вы заговорили - персонажи из Достоевского. Это отрывки из записей Блока, они не вошли в это предисловие, которые характеризуют нескольких людей, в допросах которых Блок принимал участие. Это в первую очередь министр внутренних дел Протопопов и известная пресловутая фрейлина, близкая к Распутину, Вырубова. Вот что Блок написал для себя о Протопопове.
«Протопопов – фигурка оригинальная, стоящая совершенно одиноко среди остальных представителей власти. Все они инстинктивно (скорее – по традиции бюрократической) знали, что власть требует самоотречения, и каждый из них более или менее грубо и неумело все-таки носил маску «объективности», ходил в броне долголетнего трудового, или – просто человеческого, опыта; эта броня многим из окружающих казалась прочной. Протопопов был среди них parvenu, он даже не пытался забронироваться и скрыть свою личность. Он принес к самому подножию трона всего себя, всю свою юркость, весь истерический клубок своих мыслей и чувств».
Александр Генис: Достоевский!
Соломон Волков: Настоящий Достоевский. «Недаром есть намеки, что он готовился заменить Распутина. На него тоже «накатывало». Этот зоркий в мелочах, близорукий в общем, талантливый, но неустроенныйвольнолюбивый раб был действительно «роковым» человеком в том смысле, что судьба бросила его в последнюю минуту, как мячик, под ноги истуканам самодержавия и бюрократии. И этот беспорядочно отскакивающий мячик, ошеломив всех, обнаружил комическую кукольность окружающего, способствовал падению власти, очень ускорил его. Распутин швырнул Протопопова, как мяч, под ноги растерянным истуканам».
Это уже блоковская проза. А вот что он записал для себя о Вырубовой:
«В показаниях Вырубовой нет ни одного слова правды, хотя она сама даже перед собой убеждена, что она сказала много правды, что она лгала только там, где нельзя узнать (Распутина нет на свете), или там, где это может быть нужно для ее любимого знакомого семейства. Как ужасно самое существование таких женщин: они столь же отвратительны, сколь очаровательны; но, переведя это на язык будущего, на честный язык демократии, опоясанной бурей, надо сказать: как же очаровательность может соединяться с отвратительностью? Вырубова была только отвратительна».
Александр Генис: Слушая вас, я подумал, что это заготовка пьесы. Вполне можно представить себе, что Блок написал бы пьесу о последних днях императорского дома.
Соломон Волков: Очень может быть, что и написал бы. Это, по-моему, блестящие отрывки, которые дают нам представление о том, как Блок воспринимал придворную верхушку.
(Музыка)
Александр Генис: А сейчас я хочу привести другое свидетельство о Февральской революции - Мандельштама. Это его поразительный опус «Египетская марка», одно из самых загадочных произведений Мандельштама, которое благодаря усилиям комментаторов довольно хорошо известно сейчас. Я как раз недавно с наслаждением читал работу Олега Лекманова и его коллег, которая посвящена подробному комментарию этой книги. Но прежде, чем прочесть отрывки, надо понять, как работал Мандельштам, а это очень непросто. Для меня проза Мандельштама — главное событие в русской литературе ХХ века, это взрыв, который изменил русскую литературу, привил ей модернизм и привел ее в современность. Именно в этой книге «Египетская марка» содержится манифест Мандельштама. Звучит он так:
Я не боюсь бессвязности и разрывов.
Стригу бумагу длинными ножницами.
Подклеиваю ленточки бахромкой.
Рукопись — всегда буря, истрепанная, исклеванная.
Она — черновик сонаты.
Марать — лучше, чем писать.
Не боюсь швов и желтизны клея.
Портняжу, бездельничаю.
Рисую Марата в чулке.
Стрижей.
Эту фразу я знал еще студентом, она оказала на меня огромное влияние. Мандельштам, когда жаловались, что он пишет непонятно, говорил: «Я мыслю опущенными звеньями». Это великая тактика. Как мы знаем, на этом построен весь Хемингуэй, его теория айсберга. Но у Мандельштама, по-моему, все лучше, разрывы больше, а мысли, слова, эпитеты гораздо более емкие, это - семантические пучки, из которых растут густые словесные заросли. Поэтому Мандельштама с одной стороны читать трудно, а с другой стороны читать можно всегда, что я и делаю.
Его прозу сравнили с пушкинским рисунком. Это тоже сделал Лекманов, который привел цитату из Эфроса: «Пушкинский рисунок возникал не как самоцель, но в результате бокового хода той же мысли, того же душевного состояния, которые создавал пушкинский стих».
Короче говоря, это - рисунок на полях. И вся «Египетская марка» - рисунок на полях Февральской революции. Причем, «Египетскую марку» Мандельштам напечатал в 1928 году, уже после того, когда был отмечен пышный 10-летний юбилей Октябрьской революции, Февральскую революцию задвинули на обочину истории. Уже самим выбором Февральской революции Мандельштам протестовал против общепринятой точки зрения. Хотя сам он не подчеркивал связь с Февральской революцией. Только в черновике у него написано: «В феврале 1917 года он (то есть Парнок, герой «Египетской марки») запомнил такое событие». Но потом он выбросил “1917 год” и осталось просто «в феврале».
Что же происходит? В нескольких словах Мандельштам набрасывает потрет революции, но это именно рисунок на полях. Что же видит в эти судьбоносные дни герой Мандельштама?
По городу на маслобойню везли глыбу хорошего донного льда. Лед был геометрически-цельный и здоровый, не тронутый смертью и весной. Но на последних дровнях проплыла замороженная в голубом стакане ярко-зеленая хвойная ветка, словно молодая гречанка в открытом гробу. Черный сахар снега проваливался под ногами, но деревья стояли в теплых луночках оттаявшей земли.
Казалось бы, пейзажная проза, какое она имеет отношение к революции? Но мы вспомним, что лед у Мандельштама ассоциировался с государством. И вот этот вынутый лед, который везут по Петербургу — рифмуется с образом исчезающего государства. Причем, образ этот абсолютно реалистический, ведь когда не было холодильников, льдом повсюду торговали. То же самое было и в Нью-Йорке, я был в музее Гудзона, где показывали, как это происходило. Лед стоил дорого и ценился чистый, без головастиков лед, о котором пишет Мандельштам. То есть, это документально зарисовка, которая имеет глубокий метафорический смысл. Продолжает Мандельштам:
Стояло лето Керенского и заседало лимонадное правительство.
Все было приготовлено к большому котильону. Одно время казалось, что граждане так и останутся навсегда, как коты, с бантами.
Во-первых, это замечательно смешно, а во-вторых, очень точно. Котильон — это большой танец, которым завершается бал. Февральская революция - начало бала, Октябрьская революция - ее конец, котильон. И он видит в этом что-то смешное и немножко стыдное. Потому что котильон в переводе — это нижние юбки. Танец котильон — это тот, при котором видны нижние юбки. Так он видит исподнее истории.
Соломон Волков: Одновременно сопоставляет котильон и котов. Это поэтическая перекличка.
Александр Генис: Конечно, весь текст Мандельштама богат аллитерациями, это же поэтическая проза. И вот кульминация «Египетской марки» - толпа казнит пойманного мелкого воришку и топит его в Неве. Это образ революции, но опять-таки рисунок на ее полях. Сам эпизод не имеет никакого отношения к революции, но автор видит в нем символ несчастья, ненастья, символ конца империи.
Петербург объявил себя Нероном и был так мерзок, словно ел похлебку из раздавленных мух.
Однако он звонил из аптеки, звонил в милицию, звонил правительству — исчезнувшему, уснувшему, как окунь, государству.
С тем же успехом он мог бы звонить к Прозерпине или к Персефоне, куда телефон еще не проведен.
Таким завершает Мандельштам свой рисунок на полях Февральской революции.
(Музыка)
Александр Генис: Соломон, а как Февральская революция отразилась на музыкальной истории России?
Соломон Волков: Я хотел бы продемонстрировать перемену декораций сопоставлением двух вариантов одного и того же произведения. Это песня под названием «Дубинушка» или «Эй, ухнем» , у которой чрезвычайно любопытная судьба. Песня родилась еще в XIX веке, постепенно трансформировалась, варьировался ее текст, изменялись какие-то ее аранжировки, мелодическая даже линия приобретала иные очертания, но все-таки оставалась «Дубинушка», бурлацкая песня, которую пели люди, расставлявшие сваи по течению реки. Песня эта к началу ХХ века приобрела статус революционной, через эту песню выражался протест народный, который артикулировался не народом в данном случае, бурлаки пели ее как песню рабочую, но не революционную, а в широких кругах студенчества, интеллигенции, через них постепенно это перешло и в ряды пролетариата, который к тому времени составлял уже мощную силу, как мы знаем, в России, песня стала приобретать черты революционной песни.
Певцом, который сделал невероятно много для популяризации «Дубинушки» как революционной песни был никто иной, как Федор Иванович Шаляпин. Он впервые спел эту песню в 1905 году в Киеве на огромном собрании рабочих, устроенном в благотворительных целях, там было пять тысяч человек. Когда вышел Шаляпин, который согласился принять участие в этом благотворительном концерте, то из зала стали кричать, «Варшавянку», кто-то даже закричал: «Спой «Интернационал». Шаляпин в воспоминаниях своих говорил, что «Варшавянки» он не знал, «Интернационал» тоже. Знал «Дубинушку» и решил для себя, что «Дубинушка» в данном случае подойдет. И он спел эту «Дубинушку». Может быть Шаляпин и лукавил, может, он заранее знал, что будет петь «Дубинушку», но во всяком случае это был тот исторический момент, когда «Дубинушка» пошла по всей стране и стала символом революционной борьбы. Выступление Шаляпина стоило ему больших неприятностей, поскольку узнав об об этом, Николай Второй, по определению Блока, как мы помним, упрямый, но безвольный, очень разгневался и хотел лишить Шаляпина звания солиста Его императорского величества, каковым Шаляпин являлся. Это, конечно, парадокс: солист Мариинского театра, Императорского театра поет революционную песню. Но, будучи упрямым, но безвольным, он поддался на уговоры своей более умной, как все считают, и Блок так считал, супруги, которая сказала, что затеваться с этим не нужно, потому что это все добавит только популярности Шаляпину. Дело было спущено на тормозах.Вот как звучала эта песня в исполнении Шаляпина.
(Музыка)
Соломон Волков: А сейчас мы покажем нечто неожиданное и малоизвестное, а именно аранжировку этой самой революционной песни, сделанную Стравинским в нашем 1917 году. Он предполагал, что эта музыка может стать гимном новой России.
(Музыка)
