В связи с попыткой Русской православной церкви отжать у Петербурга Исаакиевский собор в феврале юбилейного семнадцатого года многие вспомнили события столетней давности. Вот и патриарх счел круглую дату – столетие революции – подходящим моментом для получения собора в полное владение, намекая даже на какую-то контрибуцию в такой форме за страдания церкви, и заявляя, что "мир вокруг возвращенных церквей должен стать олицетворением согласия и взаимного прощения". Анекдотической иллюстрацией этого видения "мира красных и белых" стало явление 19 февраля на крестный ход вокруг Исаакия церковных активистов с бейджами "Красногвардейское благочиние". Согласия наших современников по поводу того, стать ли музею просто церковью (согласие в сочетании функций музея и храма давно достигнуто, и тут юбилей уж совсем ни при чем), явно нет: горожане бунтуют, музеи пытаются сопротивляться, и даже власть по этому вопросу колеблется.
С прощением, боюсь, еще сложнее. За время жарких споров о судьбе собора-музея уже дважды у нас просили прощения. Сперва Петр Толстой, завиляв из-за реакции еврейской общественности на его знаменитую фразу о "выскочивших из-за черты оседлости", произнес "если это кого-то задело, то я сожалею". Потом сожалеть пришлось Виталию Милонову, подхватившему идею о якобы виновных в гонениях на христиан предках оппозиционных петербургских депутатов. Сожаления и того, и другого депутатов Государственной Думы звучат неубедительно, как и их уверения, что имелись в виду вовсе не евреи, а какие-то другие люди из-за черты, вооруженные почему-то наганами и аренами для скармливания предков Милонова диким зверям. Думаю, тем, кого намеки Толстого и Милонова действительно задели, не так легко будет простить этих говорливых политиков за их "неудачные выражения". Да и сами они никому ничего не прощают – уж точно они далеки от примирения с журналистами и блогерами, которых винят в "неверном толковании" своих невинных попыток защитить церковь от "врагов".
У каждого из нас, видимо, свои "личные воспоминания" о делах давно минувших дней и личные счеты с февралем 17-го года. Для меня главное событие столетней давности – отмена дискриминации. Еще не отрекся царь, еще не было создано Временное правительство – но первый же документ революционных властей, выработанная совместно представителями Временного комитета Государственной думы и Петросовета программа, объявила об отмене "всех сословных, вероисповедных и национальных ограничений". Чуть позже отмену государственной дискриминации национальных, религиозных и социальных групп утвердило Временное правительство, тогда же (весной 17-го) получили права, в том числе "право голоса, без различия пола" и женщины России.
Верные власти политики выкручиваются, заявляя, что их "не так поняли", что они никак не имели в виду "национальный контекст"
Мои предки – хоть и без наганов и арен – обрели права, которых были лишены при прежней власти. Две мои прабабушки смогли реализоваться в выбранной профессии: одна стала адвокатом, другая врачом. К 1917 году обе были уже взрослыми, отучившимися на высших курсах, но ни университетский диплом (который не давали до 17-го года женщинам), ни право работать в суде или государственной больнице (что было невозможно для евреев и евреек) они до революции получить не могли.
Потом было много страшного: их отцы стали лишенцами (отмена сословной дискриминации продлилась недолго), были голод, ужас Гражданской войны, потеря адвокатского статуса и арест сына в 1930-е у одной, сверхчеловеческий труд всю блокаду в больнице у другой – и преждевременная смерть обеих. В их короткие, чуть за 50 лет, жизни уместились две мировые войны и одна гражданская, террор и голод, блокада и ГУЛАГ. А в детстве и юности – дискриминация, оскорбительное неравенство в "правах и достоинстве", невозможность идти избранным путем из-за тех самых "ограничений", которые отменил 1917 год.
Кому-то, очевидно, до сих пор не нравится это "достижение февраля", когда верные власти политики выкручиваются, заявляя, что их "не так поняли", что они никак не имели в виду "национальный контекст", возникает вопрос: может быть, имели в виду вероисповедание? Ведь и дореволюционные "ограничения" касались формально не национальности, а вероисповедания, именно по религиозному признаку определялась и черта оседлости. Но для многих уже тогда вопрос упирался не в веру, а в проблему человеческого достоинства, в невозможность отречься от своей судьбы и своей беды, невозможность креститься ради выгоды.
Дискриминация национальная и религиозная – вещи настолько похожие, что разницу нередко просто не замечают. Есть мнение, что до Гитлера дискриминация евреев всегда была именно религиозной, лишь нацисты вывели на первое место "кровь" или, иначе говоря, наследственность (попросту "предков"). Мнение это ошибочно – еще во времена гонений испанской инквизиции на евреев "кровь" преследователей весьма интересовала, даже семьи, уже много поколений исповедовавшие христианство, нередко изобличали в том, что они скрыли своих еврейских предков, за что полагалось в лучшем случае изгнание.
Очевидно, что и нынешние антисемиты не особенно различают религиозный и национальный "контекст" (по меткому слову Милонова). Да и вообще путают не то что музей и церковь, а даже парламент субъекта Федерации и культурной столицы с местом отправления религиозного культа: чтобы ознакомиться с извинениями Милонова, пришлось посмотреть его страницу в фейсбуке, где он указал, что до поступления на должность депутата он был "священнослужитель в Законодательное собрание Санкт-Петербурга".
Стефания Кулаева – эксперт Антидискриминационного центра "Мемориал"
