Архивный проект "Радио Свобода на этой неделе 20 лет назад". Самое интересное и значительное из эфира Радио Свобода двадцатилетней давности. Незавершенная история. Еще живые надежды. Могла ли Россия пойти другим путем?

Юрий Шевчук об американцах и соотечественниках, о записи альбома в США, об организации рок-фестиваля, о поездке в Чечню, и о том, что такое любовь. Впервые в эфире 31 декабря 1996.

Марина Тимашева: Этот год знаменитая российская рок-группа "ДДТ" провела необычайно активно. Год начался с записи в американской студии "Long View Farm" нового альбома, и на заглавную его песню позже, в Москве, режиссер Сергей Дебижев сделал видеоклип. А группа "ДДТ" тем временем готовилась к проведению фестиваля-марафона в Петербурге на стадионе "Петровский". Старожилы рок-н-ролла представляли молодые команды весной 1996 года. Дважды Юрий Шевчук побывал в Чечне. Первый поехал сам с гитарой, играл для солдат федеральных войск, во второй, уже с музыкантами, дал несколько концертов в Грозном, в Ханкале и в Северном. Съездили в Таджикистан, играли для горожан и пограничников. И в течение всего года большой концертный тур по Волге, Уралу и Сибири - более 50 выступлений с программой "от и до". Тур закончился 10 декабря в Таллинне, и в конце декабря вышел долгожданный новый альбом "ДДТ" "Любовь".

(Песня)

Скажи мне, альбом который ты записал и который только что вышел, он называется замечательным словом "Любовь". Песен о любви на этом альбоме, по сути дела, нет, если это понимать как любовь мальчика к девочке или юноши к девушке. Значит, под словом "любовь", ты, Юрий Шевчук, в 1996 году подразумевал нечто иное или нечто большее.

​Юрий Шевчук: Любовь как все сущее, то есть более широкое понимание этого слова, главного слова, затертого, конечно, как слово "рок-н-ролл", заезженного уже в наше время, но она есть, просто любовь. И мы движемся, как мне кажется, сейчас к пониманию. Может быть, не совсем полному, конечно, потому что понять бога невозможно, увидеть, но можно его почувствовать.

Марина Тимашева: Юра, а почему на самом компакт-диске, не на его обложечке, а на самом компакт-диске, изображено два человеческих скелета?

Юрий Шевчук: Это я придумал вместе с Вовой Дворником, и эти два скелета мне напоминают Шекспира. И именно вот эту любовь вечную… Потому что там один скелет – мужской, а другой - женский. И мы взяли реальную фотографию, этим скелетам пять тысяч лет, и они лежат (надеюсь, до сих пор) обнявшись. Это очень важный символ.

Марина Тимашева: Странно, но я тоже подумала, что это имеет отношение к Ромео и Джульетте, и теме мировой литературы о том, что люди смертны, бессмертна их любовь. Ты был на войне, ты за родину бился, правда, перефразируя, на родной стороне. После войны, после крови, после ужаса, альбом называется "Любовь". Это сознательное, намеренное, ты с чем-то в себе боролся?

Юрий Шевчук: Я был в Чечне в 1995, в январе, и видел там все своими глазами. Естественно, вернулся сюда, снаружи – живое, а, может быть, внутри с синдромом послевоенным, и крыша у меня съехала. Потом пришел в себя и, ты знаешь, честно абсолютно, не хотелось петь ни про смерть, ни про трупы, ни про кровь. Я понял такую вещь, как очищение огнем. И мне захотелось страшно, даже не осознавая, а на подсознательном уровне, какой-то чистоты. И у меня других песен просто не написалось.

Марина Тимашева: Юра, а что ты для себя считаешь послевоенным синдромом?

Юрий Шевчук: Один хороший человек, фронтовик, Коля, который после войны стал звонарем в Троице-Сергиевой Лавре… Интересно – лейтенант, боевой офицер… Он сказал очень хорошую вещь: "Здесь, на гражданке, любая полуправда - это маленькая правда, а на войне любая полуправда - это большая ложь".

И когда приезжаешь сюда и сталкиваешься с этой бесконечной полуправдой, то жить не очень охота, на самом деле, потому что это все воспринимаешь как большую ложь. Вот в этом и состоит суть "афганского синдрома", "чеченского синдрома" сейчас, "вьетнамского синдрома", любого военного похмелья такого.

(Песня)

Марина Тимашева: Юра, ты очень любишь Льва Толстого, а в песне "Мир и война" ты сознательно переставил два эти слова?

Юрий Шевчук: Первое что я сделал, придя в себя после первой моей поездки, скажем так, бухгалтерским языком, "в горячую точку" - перечел две книги, в особенности, главу романа "Война и мир" Толстого, где он пишет о том, как вообще война начинается, и главу "Великий инквизитор" Достоевского. Почему-то мне не то что захотелось прочесть и перечесть эти две книги, а какое-то знание, когда я их читал, оно мне напомнило как раз об этом, что ребята как раз об этом думали в свои времена, рабочие, и достаточно неплохо знали предмет, со всей страстью и с чувством, свойственным им, пытались понять это.

Марина Тимашева: А какой персонаж в "Войне и мире" тебе ближе других?

Положим, есть Андрей Болконский, есть Пьер Безухов, есть Платон Каратаев…

Юрий Шевчук: Я, наверное, был Пьером Безуховым, но встречался и знаком с Андреями и Платонами тоже - прекрасные люди.

Марина Тимашева: Я видела, когда ты привез видеофильм из первой поездки по Чечне – окна, которые заложены книгами. Что это было? Зачем?

Юрий Шевчук: Да, такой кадр символичный. Это была библиотека. Там были большие бои, и бойницы были выстроены из корешков книг – пулеметные гнезда, и так далее. Я снял этот кадр. Он, по-моему, метафоричен.

Марина Тимашева: Ты запомнил, какие книги лежали на том окне?

Юрий Шевчук: Да, запомнил. Это были собрания сочинений Ленина, Карла Маркса. Все такие красные, кровавые обложки. На самом деле бойцы говорили, что именно эти полные собрания сочинений Маркса и Энгельса пулями не пробиваются.

Марина Тимашева: История с твоей поездкой в Таджикистан. Ноль на столбике, ты стоишь под этим столбиком смешным, сзади - непонятно что, пустота абсолютная и какая-то огромная дорога. Но, я думаю, что песню "Я-Дорога" ты написал раньше. А когда ты стоял у этого столбика и смотрел на эту бесконечную дорогу, у тебя своя собственная песня пелась?

Юрий Шевчук: Да, как бы мы ее вспомнили там. Я ее пел как раз там пограничникам.

(Песня)

Эта песня была написана в самой Америке. Наша студия, где мы работали, находилась в лесу, среди полей, гор, там коровки пасутся. В принципе, та же Россия. В 20 милях от нашего места была дача Бродского, такой север Америки. И как-то написалась там эта песня "Я-Дорога". Потому что, действительно, мы есть путь, мы есть одновременно и полотно этой дороги, и колеса, движущиеся по ней. И как-то все сложилось в эту песню.

Марина Тимашева: Юра, какие у тебя впечатления об Америке? Что особенно запомнилось там?

Юрий Шевчук: Прежде всего милые, чудесные люди, которые живут в глубинке, где мы и жили. Фермер Джон, повариха Анна… Великие люди, которых я учил делать пельмени. Прекрасные люди, божьи люди, живущие в гармонии с миром, с собой, с богом, с этим небом, которое совершенно другое в Америке. Поездив этот год, я с удивлением для себя обнаружил, что небо разное, на самом деле, это не такая оболочка, а смесь кислорода, водорода и так далее. В Нью-Йорке, допустим, мне было жалко его жителей, потому что я чувствовал, что эта Вавилонская башня когда-то рухнет.

Мне просто жалко было этих людей, спешащих, жующих, бьющихся за жизнь, и так далее. В Таджикистане я как бы находился в банке времени, я был там, на Памире, и такое ощущение, что плюс-минус тысяча, две тысячи лет ничего не значат, оно как бы там хранилище времени, эпох, там ничего не меняется. Отсюда и энергетика этих мест, потому что вот это время, оно не застывшее, но хранящееся, какие-то чудаки его хранят в этих горах. И вот когда я вошел туда, я увидел потрясающие вещи, как бы был в яме коллапса или в какой-то ее части. Очень интересно, масса впечатлений было в этом году. И на Памире я видел, что это время не растрачено, что у нас есть большой багаж не только угля и нефти, да и времени тоже, для того, чтобы все-таки сделать Россию Россией, тем, что она есть. А Америка - это время, разбросанное в этих Джонах и Аннах.

(Песня)

Марина Тимашева: Что-то все-таки там есть такое, чего невозможно обеспечить здесь для записи альбома?

Юрий Шевчук: Да очень много! Там есть школа звукорежиссуры. Мы все-таки самоучки все. Мы поехали туда на курсы повышения квалификации. Мы изучали, как работают люди, мы изучали эти школы, системы записи, и успешно сейчас это претворяем на своей студии. У нас большие проблемы с тембрами. То есть с самим формированием звука. Это у нас не то, чтобы несовершенное… Конечно, это можно назвать своим саундом, но, с другой стороны, если от него уши вянут, то можно поучиться и у своих коллег. Вот мы больше этим занимались.

Марина Тимашева: А звукорежиссеры там, они когда слушали, как вы играете, как вы поете, они не пугались?

Юрий Шевчук: Нет, они были просто рады. Вот Джесси, наш звукорежиссер… Я не знаю, как там ямы роют и дома строят, я не общался с этими людьми, хотя с некоторыми, конечно, и общался. Но Джесси, у них очень четко поставленная система труда. У нас этого нет. У нас этот мистицизм… Это наше туманное мироощущение есть и в труде, потому что наш звукорежиссер любой после четырех часов работы на студии начинает ныть: я домой хочу к маме или ребенок болеет… Или начинает выпивать в туалете. В общем, работать он уже не может. Джесси работал с нами каждый день по пятнадцать часов и ни разу не вякнул. И когда мы приехали туда, мы спросили Джесси: "Как мы будем работать?" Он сказал: "Сколько вас приехало?" "Шесть". "Я буду седьмой член вашей группы". И все. Это было здорово.

И когда ты работаешь на какой-то студии, то, конечно, ты пытаешься максимально успеть за короткий срок. Потому что там оплата была не часовая, как у нас, а дневная – в день столько-то. Каждый день тысячу долларов, допустим. И сначала страшно нервничали, потому что мы стали считать: вот сто долларов прошло, еще сто… А потом мы вообще не могли дня три ничего записать, мы просто считали, мы нервничали, брали гитары, они у нас почему-то не настраивались. Я говорю: "Андрей, быстрей настраивай гитару, уже 50 центов!" Андрей, конечно, полностью лишался слуха, голоса, чувства ритма. А на третий день мы крякнули и сказали: "Давай прекратим считать, будем работать". И, слава богу, бухгалтеров этих мы выжали из себя и записали. Дело дошло даже до того, что нам предложили большие гастроли по США в следующем году, осенью. Был такой случай. Приехали местные ребята, американцы, в городе Бостоне они по интернету сделали запрос: кто хочет прийти на группу "ДДТ", кто купит билет? За два часа где-то мы остановились уже, больше не считали – три тысячи заявок было.

Марина Тимашева: Юра, питерский фестиваль. Что, тебе больше всех надо? Что ты устроил? 11 часов, 33 группы, где-то ты сам деньги, видимо, искал, потому что кто же еще их будет искать? Зачем ты это сделал?

Юрий Шевчук: А круг замкнулся, настало время подведения итогов каких-то. Что, вообще, наш рок-н-ролл? Как он? Зачем? Почему? Идет переоценка какая-то сильнейшая. Время разламывает нас, ставит по разные стороны добра и зла, очень интересное время для нас сейчас, время переосмысления. Рок-фестивали стали опять необходимы. Эти фестивали важны для публики – показать, что не все еще умерло в нашей стране и в этой форме искусства, а с другой стороны, молодым музыкантам посмотреть на самих себя как бы со стороны. Одно дело когда ты играешь перед двадцатью своими друзьями, а другое дело когда тебя приходит послушать таксист дядя Лева со своей тетей Клавой, и понять что же ты хочешь ему сказать, его сыну, внукам, и так далее, как ты видишь мир, что вообще новая Россия, о чем она думает и о чем она поет.

Марина Тимашева: А о чем она поет?

​Юрий Шевчук: Отличные музыканты пришли в рок-н-ролл, многие играют лучше нас. Но со словом, конечно, беда. Все-таки эти три темы, которые они пели в подвалах… Первая тема - про траву, вторая - про ментов, а третья - про пиво, допустим. Этого мало.

Марина Тимашева: Юра, а в городе Питере поменялся мэр. Что-то изменилось в городе, есть какие-то ощущения перемен?

Юрий Шевчук: Пока сложно сказать, но за дороги он взялся - пример Лужкова. Но пока, слава богу, этих чудовищных памятников не ставит.

Марина Тимашева: Ты имеешь в виду Церетели?

Юрий Шевчук: Да. Как Лужков. Дай бог ему взять у Лужкова только хорошее.

Марина Тимашева: А вот все ругают Церетели. Чем он тебя так потряс?

Юрий Шевчук: Памятник Петру Первому меня не то что потряс, я впервые в жизни увидел… Ильф и Петров. Даже не ожидаешь, что в бронзе отольется их сюжет бессмертного произведения, где Остап Бендер, обрисовав Кису Воробьянинова - вот сеятель. Вот такие сеятели, Лужков с Церетели, поставили в Москве… Очень смешно, какая-то пластилиновая ворона. Я бы сказал, что чудовищно, я, честно говоря, этого не ожидал. И, кстати, как много говорит это о времени, о властьимущих, об этих наших фараонах типа Лужкова, царях, царьках, бывших директорах плодоовощных баз, которые настолько уже люди самостоятельные, и серьезно занимаются строительством новой России, что и в культуру уже, как купцы со всеми своими золотыми печатками, перстнями… С одной стороны, Храм Христа Спасителя - чудо, с другой стороны - такой Диснейленд, стоимостью не знаю сколько миллиардов.

(Песня)

Марина Тимашева: Юра, вышел еще один альбом "Странные скачки", где ты и люди тебе близкие, очевидно, поют песни Владимира Высоцкого. Почему, во-первых, пал выбор именно на Владимира Высоцкого, во-вторых, как подобралась эта компания людей? То есть много ли ты выбрасывал или ты принимал всех желающих в этот проект? И, вообще, с чем связана эта распространившаяся тенденция, что ли, исполнять старые, чужие песни?

Юрий Шевчук: Вот неправильно вопрос поставлен, Марина, потому что здесь это не модная штука на самом деле, и никто об этом даже не то, чтобы не думал, а просто и слов не осталось. На самом деле Высоцкий особняком стоит, и редко рука на него поднимается и в России, и в мире, и есть устойчивое мнение, что эти песни вообще нельзя петь, потому что его песни - это не просто песни, там и его личность, и его голос, и его судьба. С другой стороны, его песни петь необходимо, и не то что необходимо, а их хочется петь. И когда эта идея созрела, благодаря одному человеку, живущему здесь, в Москве, кстати… И вот он просто категорически нам запретил говорить его имя, но он оплатил всю работу на студиях музыкантам. Очень хороший человек. Он просто сказал: "Ребята, сделайте". Помог нам очень сильно. Ты не представляешь, когда мы эту идею рассказали Косте, Славе, Диме, Шахрину, всем, кто там работал, с каким воодушевлением все просто… У каждого оказалась своя любимая песня Семеныча с детства. Я ведь сам тоже Семеныча услышал в первый раз не от него, а от мужиков во дворе, которые распивали портвейн и пели его песни. И эти песни были как откровение для нас, для пацанов сопливых, в этом южном дворе, просто откровение. Они совершенно не вязались с этой бездушной официальной эстрадой, льющейся из всех радиоприемников. Это было открытие просто, был живой язык, живое чувство, душа. Эти дядьки во дворе, они пели его с большой любовью. Мы постарались так же спеть. И другое, чтобы молодежи, пацанам взрослеющим, выдавливающим прыщи сейчас, чтобы они все-таки не только группу "На-На" слушали, а все-таки Семеныча, которого мы очень любим, и мы поделились этой любовью с нынешним, приходящим нам на смену, поколением.

(Песня)

Марина Тимашева: Много ты хороших людей в этом году встретил на своем пути?

Юрий Шевчук: Больше, чем плохих. Самое главное классное ощущение: в стране, несмотря на всю эту ложь и полуправду, зреет какая-то… Вот народ - это бог, вот этот бог в народе, какая-то чистота зреет в людях, какое-то внутреннее неприятие, и вот без пулеметов как раз, а именно что-то такое зреет. Может быть, я это идеализирую, но у меня такое ощущение есть большое, настолько люди устали, но, с другой стороны, и какой-то свет пошел в этой безысходке, сквозь эти щели старого сарая России, чердака пыльного. Руку протянул и заиграла эта пыль в этом солнечном зайчике. Есть это ощущение, классное очень, я его берегу в себе, хочу об этом песню написать. Какая будет наша новая музыка интересно мне. Мы сейчас все закончили, разбираем последнюю суету, вытряхиваем из своих чердаков, стен и потолков, книжных полок. Вот сейчас поеду в деревню, и мне интересно просто, что Господь на этот раз подарит.

Марина Тимашева: Какого подарка ты ждешь?

Юрий Шевчук: Большого, хорошего.

Марина Тимашева: Это должна быть песня, музыка?

Юрий Шевчук: Не знаю. Конечно же, новая программа. Но какая она будет - никто не знает, и я сам. И это здорово. Ощущение есть наполненности какой-то: а вот что будет, какие будут песни, какая музыка? Настолько рад этому ощущению всегда! Это классно!

Марина Тимашева: Юра, а какое у тебя чувство? К чему-то идет - доброму или…?

Юрий Шевчук: Ну, милая моя, мы перестали петь даже эту песню, сделали собрание в группе, и решили больше никогда не петь песню "Предчувствие гражданской войны", потому что на самом деле страшная песня. Какое чувство? Мы же с тобой не в передаче "Третий глаз". Можно что угодно сказать, что, господа, граждане России и мира, завтра будет все хорошо или, наоборот, завтра будет цунами высотой в два километра. Чушь все. Главное нам всем на своем участке фронта делать свое дело, как ты его понимаешь, и просить высшую силу, как ты ее поднимешь, чтобы не бросать тебя в этих поисках на этом пути, давать тебе не только добрые вещи, но и плохие испытания, потому что это очень важно, потому что именно на испытаниях мы растем, становимся печальными и приближаемся к истине.

Я знаю одно: что человек будет жить очень долго, и очень долго мучиться еще в поисках гармонии с самим собой. Главное - в нас самих, главные пулеметы зарыты в нас, и добро тоже. И третье - это свобода выбора между тем и этим, между стволом и цветком. Свобода выбора - это пуповина такая бытия нашего. Каждый миллиметр, каждую секундочку мы выбираем, зная это или не зная, между добром и злом, и мы верим в то, что добро победит именно на земле, и что князь мира сего, который сейчас царствует на поверхности земли, он, конечно, осужден, и когда-нибудь мы его похороним.

(Песня)