Иван Толстой: Начнем с жизни поэта. Честный, отчаянный, непримиримый, один из добродушнейших людей на свете, любовь послевоенной Москвы. Все это – о Науме Коржавине. В 40-е годы он открыто бросил вызов сталинщине и государственному террору, что само по себе граничило с безумием. Почти пол жизни из своих девяноста Коржавин прожил в Америке. Он - лауреат премии «За честь и достоинство» и «Большая книга». В 2016-м он удостоен премии «Поэт». Автор Ирина Петерс побеседовала с режиссером Павлом Мирзоевым, автором фильма о Коржавине.
Наум Коржавин (фрагмент фильма):
То свет, то тень,
То ночь в моем окне.
Я каждый день
Встаю в чужой стране.
В чужую близь,
В чужую даль гляжу,
В чужую жизнь
По лестнице схожу.
Как светлый лик,
Влекут в свои врата
Чужой язык,
Чужая доброта.
Я к ним спешу.
Но, полон прошлым всем,
Не дохожу
И остаюсь ни с чем...
...Но нет во мне
Тоски,— наследья книг,—
По той стране,
Где я вставать привык.
Где слит был я
Со всем, где всё — нельзя.
Где жизнь моя —
Была да вышла вся.
Ирина Петерс: Это был фрагмент документального фильма Павла Мирзоева «Наум Коржавин. Время дано». Звучал голос поэта. В основу фильма, созданного к 90-летию Коржавина, живущего в Америке, легли записи архивные и сделанные Павлом в Бостоне пять лет назад.
Павел Мирзоев: Для меня это вообще долгоиграющая история. Коржавин, когда с 80-годов приезжал в Россию, а он приезжал каждый год, останавливался и жил у нас дома. И моя жизнь со всеми обстоятельствами переходного возраста, со сложностями этого времени - все это происходило буквально рядом с Коржавиным. Для меня он был фигурой системообразующей. Его внутренняя уверенность в себе, уверенность в своей правде, бескомпромиссность по отношению к вещам, о которых он верит, что они неверны. Тогда, конечно, я был совершенно другими вещами занят, подросток, но этот способ отношения к жизни я перенимал от него. И когда после ВГИКа стало понятно, что нужно делать про него картину и никто больше ее не делал, мы поехали и сняли. Это было в 2011 году. Чистый док. Мы видим человека в его среде, в том мире, в котором он живет. Картина, которую мы делали к 90-летию, это совершенно другая вещь, это желание именно рассказать его судьбу, которая драматична. Приоткрыть Коржавина, рассказать о нем все, его вернуть.
Ирина Петерс: Поэт, прозаик, переводчик и драматург, Наум Моисеевич Коржавин (настоящая фамилия – Мандель) родился в 1925 в Киеве, рано увлекся поэзией. Еще там, в Киеве, молодого поэта заметил Николай Осеев, который потом рассказывал о нем московским литераторам. Во время войны Наума в армию не взяли из-за сильной близорукости. В 1945 он приезжает в Москву и поступает в Литературный институт. Среди его соседей по комнате в общежитии - Расул Гамзатов и Владимир Тендряков. 1947-й, разгар сталинской борьбы с космополитизмом. Поэта арестовывают и восемь месяцев держат в изоляторе Министерства Госбезопасности и в Институте имени Сербского. После этого он был осужден постановлением Особого совещания и приговорен к ссылке в Караганду, как социально опасный элемент. В 1954-м, после амнистии, Коржавин вернулся в Москву и через два года был реабилитирован. Восстановился в Литературном институте и окончил его. Тогда он зарабатывал себе на жизнь во многом переводами. Впериод оттепели начал публиковать собственные стихи в журналах. В 1967-м Театр имени Станиславского ставит пьесу Коржавина «Однажды в двадцатом». Но, кроме всего этого, творил он и подпольно. Многие его стихи распространялись в самиздатовских списках. Выступил Коржавин и в защиту Даниеля и Синявского, что привело к запрету на публикации его произведений. Конфликт Коржавина с советскими власти обострялся.
Голос за кадром (фрагмент фильма): Был ли Коржавин диссидентом в строго политическом смысле? Скорее, нет. Он, может быть, ярче многих своих коллег реагировал на политические события, потому что переживал их по-настоящему, но участником самого диссидентского движения не был. Другое дело, что он вдохновлял диссидентство. Но это уже свойство его поэзии.
Ирина Петерс: В фильме «Наум Коржавин. Время дано» текст за кадром, написанный режиссёром Павлом Мирзоевым, читает актер Максим Суханов.
Голос за кадром (фрагмент фильма): После того, как в 1964 году сняли Хрущева, политическая ситуация в стране стала меняться. Все надежды на продолжение оттепели окончательно рухнули в 1968, когда были введены войска в Чехословакию.
Мы испытали все на свете.
Но есть у нас теперь квартиры —
Как в светлый сон, мы входим в них.
А в Праге, в танках, наши дети...
Но нам плевать на ужас мира —
Пьем в «Гастрономах» на троих.
Мы так давно привыкли к аду,
Что нет у нас ни капли грусти —
Нам даже льстит, что мы страшны.
К тому, что стало нам не надо,
Других мы силой не подпустим,—
Мы, отродясь,— оскорблены.
Судьба считает наши вины,
И всем понятно: что-то будет —
Любой бы каялся сейчас...
Но мы — дорвавшиеся свиньи,
Изголодавшиеся люди,
И нам не внятен Божий глас.
Ирина Петерс: Так стихи Коржавина звучат сегодня. Это была поэтесса Вера Полозкова. Фильм Павла Мирзоева о Коржавине отмечен несколькими призами, в том числе главными - на фестивалях «Литература и кино» и «Русское зарубежье».
Павел Мирзоев: Мы взяли те материалы, которые не вошли в первый фильм, посидели в архивах, поработали с хроникой, ну и, конечно, современная сьемка здесь, в Москве. Мы снимали в Литературном институте. И, в итоге, оно сложилось, но это делалось исключительно на энтузиазме, за счет частных, личных денег продюсера, его зовут Леонид Перский, он это делал абсолютно бескорыстно, по доброй воле. Нам отказало в финансировании Министерство культуры. С их точки зрения это не тот персонаж, к 90-летию которого нужно давать деньги. Хотя человека, который больше любит Россию, чем Наум Моисеевич, я вообще в жизни не встречал.
Ирина Петерс: В чем мерило любви к России?
Павел Мирзоев: Я скажу. Когда мы ругаем что-то, что происходит в нашей жизни или, наоборот, хвалим, часто мы это делаем отстраненно, как бы мы - другое в этой стране. Для Коржавина это все обнаженный, болящий нерв. Сейчас ему девяносто с лишним, он говорит только о России, он переживает только за Россию, это человек для которого гражданская поэзия это не высказывание по поводу, это то, что внутри него. То есть, для него гражданское, как для некоторых поэтов лирическое, у него болит по-настоящему.
Наум Коржавин (фрагмент фильма): Ахматова не была ни политическим поэтом, ни гражданским. Ни Мандельштам, ни Ахматова никогда не стремились быть гражданскими поэтами, но все равно в конце жизни стали ими, другого выхода не было. Нельзя было не пробить этой пленки, если хочешь быть поэтом. А это уже гражданская, ничего не поделаешь. Им это было навязано.
Голос за кадром (фрагмент фильма): Коржавин подписывал письма в защиту Гинзбурга и Галанского, которых обвиняли в составлении сборника «Белая книга», участвовал в кампании по защите Даниеля и Синявского (их обвинили в написании повестей «Говорит Москва» и «Суд идет»), в защиту письма Солженицына против цензуры Четвертому съезду Союза писателей. Все это были писательские цеховые письма, которые подписывало много хороших людей. Подписывали, потому что понимали: если дальше так будет развиваться, то будет очень плохо. Прямого результата эти подписи не имели, но результат был. Была проявлена другая воля, становилось понятно, что уж слишком властям ссориться с интеллигенцией не надо, потому что ее просто неким заменить. Но Коржавин не был бы Коржавиным, если бы дело ограничилось письмами. Атмосфера начала 70-х была ужасной - тошнотворные юбилеи, борьба с диссидентами, отъезд друзей в эмиграцию. Иоднажды Коржавину захотелось, по его собственному выражению, «свиснуть».
Наум Коржавин (фрагмент фильма):
Баллада об историческом недосыпе.
Любовь к Добру сынам дворян жгла сердце в снах,
А Герцен спал, не ведая про зло...
Но декабристы разбудили Герцена.
Он недоспал. Отсюда все пошло.
И, ошалев от их поступка дерзкого,
Он поднял страшный на весь мир трезвон.
Чем разбудил случайно Чернышевского,
Не зная сам, что этим сделал он.
А тот со сна, имея нервы слабые,
Стал к топору Россию призывать,-
Чем потревожил крепкий сон Желябова,
А тот Перовской не дал всласть поспать.
И захотелось тут же с кем-то драться им,
Идти в народ и не страшиться дыб.
Так родилась в России конспирация:
Большое дело - долгий недосып.
Был царь убит, но мир не зажил заново.
Желябов пал, уснул несладким сном.
Но перед этим побудил Плеханова,
Чтоб тот пошел совсем другим путем.
Все обойтись могло с теченьем времени.
В порядок мог втянуться русский быт...
Какая сука разбудила Ленина?
Кому мешало, что ребенок спит?
Голос за кадром (фрагмент фильма): Уезжать пришлось из-за этого стихотворения. В Киеве был обыск у Виктора Некрасова, знаменитого писателя тех времен. Коржавин у него тогда гостил, и, при полном отсутствии слуха, исполнил на магнитофон «Памяти Герцена», как песню. Запись попала в органы. В итоге, Некрасов, Вика, как его называли друзья, был вынужден уехать. У него нашли много запрещенной литературы. А Коржавина вызвали на допрос и пригрозили, чтобы он вел себя потише. Коржавин психанул, заявил следователю, что хранит запрещенные книги Солженицына и Авторханова, и не скажет, где они. Более того, он потребовал извинений. «Меня начала оскорблять советская жизнь чрезмерно, до болезни, стало невозможно, я радио не мог слушать, поэтому я уехал. Не по литературным причинам. По литературным причинам я бы остался. Я понимал, что я лишаюсь дома, я просто уже не мог переносить советскую власть. Один отвернулся и работает, и дай ему бог здоровья! А я так не мог».
Он обходил друзей, плакал и всем задавал один и тот же вопрос: уезжать или нет? Но решения не было. Судорожно ища повод остаться, он написал письмо с требованием гарантировать ему защиту и спокойную жизнь. С этим письмом он пришел к Ильину, генералу КГБ, состоявшему при Союзе писателей. На встрече присутствовал Борис Слуцкий, поэт, участник войны и друг Коржавина. Но генерал отказал Коржавину. Охранные грамоты советская власть не выдавала, не мог выдать ее ни Союз писателей, ни Ильин. Он ездил на вокзал, провожал уезжающих евреев, иногда близких ему людей, иногда не очень близких, а иногда совершено незнакомых. Жена настаивала на отъезде. И Коржавин решился.
Наум Коржавин: Надо было угадать все, что надо. Вотнаши многие приезжали и сразу угадывали все, что надо. Амногие оставались дома и там долго угадывали, что здесь надо. Это не значит, что это приносило им успех, потому что американцы тоже знают, что им надо, и умеют это делать.Подражанием американцам, даже внутренним, духовным, их не удивишь.
Ирина Петерс: В юности Наум Коржавин отвергал сталинскую систему и, в то же время, разделял коммунистическую идеологию. К концу войны он начал оправдывать и Сталина, о чем позже вспоминал с сожалением. По собственному признанию, от коммунистических идей он полностью вылечился в 1957 году. На Западе Коржавин, как и многие эмигранты из СССР, оказался на правом политическом фланге - резко выступал против коммунизма, социализма и любого революционного движения, определял себя, как «свирепого либерала». Но позже критиковал радикальный либерализм. Его он упрекал в безответственной политике. В эмигрантских спорах русофобов и русофилов занимал скорее русофильскую позицию. В литературоведческих статьях отстаивал традиционную культуру, защищал христианскую мораль в искусстве, настаивая на необходимости глубокого человеческого содержания художественного произведения. «Я за,- писал он,- органическую связь искусства с высоким и добрым». Именно искусство, стремящееся к гармонии, по Коржавину, удовлетворяет подлинную художественную потребность. Если стремление к гармонии отсутствует, искусство превращается в простое самоутверждение, - считал он.
Павел Мирзоев: Внимание, с которым к нему относятся русские люди, которые там живут: к нему ходят, готовят ему еду, котлетки ему пекут, куда-то его возят, когда ему надо, эта трогательная забота со стороны русских эмигрантов, какое-то нежное к нему отношение, ощущают люди его ценность, все время кто-то звонит, его спрашивает, как он. Он и сам благодарен всем этим людям, которые его поддерживали все эти годы.
Ирина Петерс: Вы заметили, что Коржавин стал в чем-то американцем?
Павел Мирзоев: Нет. Вот эти стихи, которые в фильме звучат – «Я каждый день встаю в чужой стране…» -это абсолютно. При всей его огромной любви к Америке, он же абсолютно, что странно при нынешней политической ситуации, но одновременно и российский, и американский патриот. Он очень благодарен Америке за то, что она для него сделала. Он почти не говорит по-английски, за все эти годы средством его коммуникации с американским миром была жена, в основном. Такой есть в фильме эпизод, когда мы с ним сидим, разговариваем, и, вдруг, звонит телефон. Он берет трубку, а там звонок из какой-то социальной службы американской. Он потом говорит: «Жена придет, она с вами поговорит», и кладет трубку. Он не пристроился, чтобы быть лектором - проблема языка. Это, конечно, можно поставить ему в упрек, потому что он много лет там прожил, но он остался абсолютно русским человеком.
Фрагмент фильма:
Как мог Георгий Иванов отказаться от России? Не мог он.
За сорок лет такого маянья,
По рубежам чужой земли,
Есть от чего прийти в отчаяние,
И мы в отчаяние пришли.
Гениально же, правда?
Сколько лет прошло заграницей,
И надеяться стало смешным,
Лучезарное небо над Ниццей,
Навсегда стало небом родным.
Это - по поводу строчки Мандельштама «в Петербурге мы сойдемся снова…».
Лучезарное небо над Ниццей,
Навсегда стало небом родным.
Но поет петербургская вьюга
В занесенное снегом окно,
Что пророчество мертвого друга
Обязательно сбыться должно.
Ирина Петерс: Как он отнесся к тому, что его приехали снимать люди из Москвы?
Павел Мирзоев: Он меня знал очень хорошо - приехал Паша. Притирки не было. Обычно в документальном кино, когда ты приходишь к герою, с неизбежностью проходит какой-то кусок времени… Конечно, для него было важно, что приехали из России и снимают кино. Он сказал: «Вы вернули меня к жизни». Конечно, там он гаснет все равно, без этого контакта. Раньше ему много друзей звонило, а теперь-то друзья у него все поумирали, он же всех пережил - он пережил Сарнова, Рассадина, теперь уже и Фазиля пережил, всех ближайших своих друзей, они все ушли и он остался там один. Конечно, для него это было какое-то соединение с Россией, он на самом деле, в плане открытости съемкам, это только было ограничено нашим тактом и больше ничем.
Ирина Петерс: При том, что Коржавин - человек категоричный, резких оценок, рассказывает Павел Мирзоев, он открыт к любому диалогу. Я не раз видел, вспоминает режиссер, как люди, придерживающиеся противоположных взглядов, в спорах нарывались на яростные возражения Коржавина, настоящую атаку, но, в конце концов, с ним соглашались. Он неравнодушен, старается убедить человека, объяснить свою позицию и не отворачивается от оппонента, махнув рукой, как это часто бывает. Может быть, поэтому, при всех яростных спорах, никто не Коржавина не обижался.
Павел Мирзоев: Резок он необычайно, человек очень сложного характера, не терпящий другого мнения. Ему же принадлежит фраза крылатая – «плюрализм мнений в одной голове - это шизофрения». Тоесть, он готов слушать аргументацию против себя, отстаивать свою. Вообще, он мудрец и предсказатель. Я помню, в начале 90-х приводили люди, грандиозные писатели и поэты, приходили к нему домой, общались с ним, он все время говорил одно и то же, повторял это бесконечно: Сталин не мертв, мы его не изжили, надо что-то делать, вы зря думаете, что все кончилось. Иот него все отмахивались, все смеялись ему в лицо, говорили: «Что ты говоришь?! Ну все уже все показали по телевизору, все разоблачили». И что сегодня мы видим? Оказалось, что он прав, к сожалению, к несчастью. Унего есть потрясающий двухтомник воспоминаний, который я всем очень рекомендую. И я не думаю, что его переиздавали, наверное, его можно найти где-то у букинистов. Это увлекательнейшая проза, она останавливается в начале 60-х - история его ареста, его детства, история его ссылки, история его возвращений. Таммножество деталей самых удивительных. Например, очень люблю его рассказы о том, когда он из ссылки сибирской приехал в Караганду и работал в шахте. Это было место, куда он мог устроиться. Шесть женщин работало под его началом. У них сочеталось, с одной стороны, непосредственное - за словом в карман не лезли и выпивали, а, с другой стороны, они страшно любили этого маленького, пузатого, нескладного человека, оберегали его, скорее, спасали его в этой шахте.
Наум Коржавин (фрагмент из фильма):
Столетье промчалось. И снова,
Как в тот незапамятный год —
Коня на скаку остановит,
В горящую избу войдет.
Ей жить бы хотелось иначе,
Носить драгоценный наряд…
Но кони всё скачут и скачут.
А избы горят и горят…
Голос за кадром (фрагмент из фильма): Он прожил вместе с женой Любой больше 30 лет. Люба умерла недавно. Коржавин навсегда переехал в Северную Каролину к дочери.
...Но нет во мне
Тоски,— наследья книг,—
По той стране,
Где я вставать привык.
Где слит был я
Со всем, где всё — нельзя.
Где жизнь моя —
Была да вышла вся.
Она свое
Твердит мне, лезет в сны.
Но нет ее,
Как нет и той страны.
Их нет — давно.
Они, как сон души,
Ушли на дно,
Накрылись морем лжи.
И с тех широт
Сюда,— смердя, клубясь,
Водоворот
Несет все ту же грязь.
Я знаю сам:
Здесь тоже небо есть.
Но умер там
И не воскресну здесь.
Зовет труба:
Здесь воля всем к лицу.
Но там судьба
Моя —
пришла к концу.
Легла в подзол.
Вокруг — одни гробы.
...И я ушел.
На волю — от судьбы.
То свет, то тень.
Я не гнию на дне.
Я каждый день
Встаю в чужой стране.
Кто-то однажды написал, что Коржавин останется, скорее, в истории общественной жизни, чем в истории русской поэзии, но оказалось, что это не так. Он остается и там, и там, и его образ, и его афоризмы и статьи, и его поэзия неразрывно слиты друг с другом. Он сам считает, что в его жизни повезло, что все плохое заканчивалось. Ему удалось главное - несмотря на все испытания, остаться равным самому себе.
Павел Мирзоев: Его поэзия вдруг завибрировала. Был такой период в конце 90-х-в нулевых, когда ее гражданский нерв угас. Сейчас его поэзия вибрирует абсолютно, она электризует любой зал.
Ирина Петерс: Там, где звучат его стихи… А где они звучат?
Павел Мирзоев: А, вообще, где стихи звучат? Был специальный вечер, который мы организовали в «Доме 12», предложили поэтам современным, ныне действующим, почитать стихи Коржавина. Была Вера Полозкова, Юрий Арабов, был Женя Бунимович, пришло очень много людей. Была очень теплая, дружелюбная атмосфера, в которой вдруг выяснилось, несмотря на то, что, конечно, эпоха поменялась и поэты другое имеют влияние, но, на самом деле, очень много людей, которые очень любят Коржавина, хотят слушать его стихи, хотят их читать.
Вера Полозкова (фрагмент из фильма):
В наши трудные времена
Человеку нужна жена,
Нерушимый уютный дом,
Чтоб от грязи укрыться в нем.
Прочный труд и зеленый сад,
И детей доверчивый взгляд,
Вера робкая в их пути
И душа, чтоб в нее уйти.
В наши подлые времена
Человеку совесть нужна,
Мысли те, что в делах ни к чему,
Друг, чтоб их доверять ему.
Чтоб в неделю хоть час один
Быть свободным и молодым.
Солнце, воздух, вода, еда -
Все, что нужно всем и всегда.
И тогда уже может он
Дожидаться иных времен.
Ирина Петерс: Прозвучали фрагменты из документального фильма «Наум Коржавин. Время дано» и разговор с его автором, режиссером Павлом Мирзоевым.
