Иван Толстой: Начнем с интервью, которое записала в Вильнюсе наш автор Ирина Петерс, ее собеседник – актер Юозас Будрайтис.

Ирина Петерс: Как известно, талант и специальное обучение в деле, которым занимается человек, не всегда идут рука об руку, нередко они ходят сами по себе. Многие будут удивлены, узнав, что популярный, снявшийся во множестве фильмов актер, которого эксперты называют ярким представителем литовской актерской школы, Юозас Будрайтис, сам актером себя не считает. Потому что, говорит, он не учился актерскому мастерству профессионально. В 1968 году Будрайтис окончил юридический факультет Вильнюсского университета. Юристом не стал, потому что к тому времени он уже успел прославиться, как киноактер. Его первой работой в кино была картина Желакявичуса «Никто не хотел умирать», превратившая тогда еще малоизвестных в СССР Баниониса, Адомайтиса и Будрайтиса в кинозвезд. Потом у Будрайтиса было много фильмов – «Служили два товарища», «Щит и меч», «Это сладкое слово – свобода!», «Опасный возраст», «Богач, бедняк…», «Классик», «Идиот», «Коллекционер». Актер имеет массу наград, призов и почетных званий. Однако, по его словам, в кино он заскочил случайно. При том, что он в свои 76 снимается, Будрайтис продолжает считать себя любителем. Не только в кино, но и в искусстве фотографии, хотя фотоаппарат при нем всю жизнь. В Вильнюсе открыта очередная фотовыставка работ Юозаса Будрайтиса «Мой Париж». Критики назвали эти снимки, в основном - черно-белые, «новой топографией французской столицы».

Юозас Будрайтис: Фотоаппарат – принадлежность, которая со мной постоянно, как шапка или перчатки. В Париже просто бродил и поглядывал по сторонам, так как объектив не требовал наведения фокуса, даже не глядя иногда нажимал, чтобы это все подтвердило, что я живой, что я в Париже. Абсолютно никакой миссии, что я должен фотографировать Париж и потом выставляться, не было. Я просто даже не чувствовал, что я фотографирую, шлялся, так сказать, по Парижу, как иногда вытаскиваешь носовой платок, так и фотик почти всегда в руке был.

Ирина Петерс: Что за фотик? Для тех времен это была дорогая техника?

Юозас Будрайтис: Нет, я купил у своего друга-фотографа старую «Лейку», она уже была побита вся, но там был такой объектив удивительный, «Русар», советский объектив, 20 миллиметров фокусное расстояние, он брал очень широко, диафрагма почти не открывалась, резкость наводить не надо было, метр поставил примерно и фотографируй. Не было никакой сложности. Нечаянно нажимал.

Ирина Петерс: Внешне вы производите впечатление человека суховатого. Такой сдержанный Будрайтис и романтичный Париж, как совмещались? С каким чувством вы сейчас смотрите на эти фото?

Юозас Будрайтис: Что касается суховатого и сдержанного, то это только с внешней стороны, а так вообще-то нет, я довольно зажигающийся человек, увлекающийся. Но интроверт, и поэтому мне для общения трудно раскрепоститься. Париж тоже не требовал никакого поиска контактов, я комфортно там себя чувствовал, тем более, что я никого не понимал и меня никто не понимал, французский я не знаю, «пардон» или «мерси», и больше ничего. Купив бутылку вина, вместо воды, потому что это дешевле, шастаешь по Парижу без всякой цели и без всяких забот. Прекрасный вид на Сену, замечательно движется какой-то человек с собачкой, прекрасно дышится - вот ты в свободной стране просто гуляешь, как многие герои французской литературы гуляют себе по Парижу. Хотя эта свобода была не реальная. Как только вернешься назад, через забор, тут же начнется совершенно другое.

Ирина Петерс: Гуляю, свободно шатаюсь… Это была редкость для советского человека. Вы в те годы бывали не только в Париже?

Юозас Будрайтис: Не виноват, что меня брали режиссеры, которые делали фильмы за рубежом или, скажем, копродукции с зарубежными киностудиями. Кулиджанов был большой начальник Союза кинематографистов, он ставил «Карл Маркс. Молодые годы», я ему приглянулся, как подходящий на роль Руге, таким образом попал в его группу и очутился в Париже. То, что за нами наблюдали - конечно, все время кто-то глядел. Даже ночью выйти в Париж из гостиницы незаметно очень сложно. Проскользнуть, прошмыгнуть, чтобы погулять, вернуться обратно… Глаза всюду глядят. Приходилось тайком, как-то через кухню пробираться, чтобы выскользнуть незаметно, без хвоста. Такое время было, и не только в Париже, но и в советских городах, Южно-Сахалинск, Сибирь - всюду. Романтика молодости, была потребность испытывать некие чувства. А потом, уже второй раз, я к Парижу абсолютно был прохладным. Больше действовали Рим, Лондон. Париж – розовый туман.

Ирина Петерс: Города - это люди.

Юозас Будрайтис: Приятно просто шляться по римским улицам, переулкам, дворам. Люди южные - очень раскрепощенные, ужинают или обедают на открытом воздухе, громко говорят. Уютные уголки, уютные площади там располагают к хорошему самочувствию. Не только Рим, а почти все итальянские города. Вот я сейчас был на фестивале, показывал Беккета «Последнюю ленту Креппа» и два спектакля, имел возможность гулять по Модене, в Центральной Италии. Собор замечательный, уникальные дома, но самое главное – люди. Как они себя ведут, выглядят, как они ругаются, смеются. Иду по улице, из-за угла выскакивает на велосипеде с такой же бородой, как и у меня, с сигаретой во рту, велосипедист пожилой, с красивым шарфом ярким: «Бонжорно, президенте! Комплименте!», и уезжает, как будто ничего, крикнул и все. Сфотографировал какого-то торговца овощами, он говорит: «О! Большой привет всему миру!». Эмоции, душевные порывы у людей, которые не сковывают темпераментов. Грузины такие же примерно, Грузию напоминает Италия. Я фотографировал очень много Колизей, внутренность Колизея, мне эти руины напоминали древние времена и я не мог поверить, что стоишь на этих камнях, на которых стояли многие гладиаторы, здесь они бились за свою жизнь. Меня это поразило очень сильно. Ты на этих камнях стоишь, ты там берешь любой камень, на тропинке валяющийся - это осколок Римской Империи. Трудно воспринять умом. Архитектурные памятники никогда не волнуют.

Ирина Петерс: Колизей-то взволновал.

Юозас Будрайтис: Он - не памятник. Колизей – существо. Там этот дух и сейчас еще витает. И, конечно, храмы. Я часто захожу в храмы, не снаружи, а внутри храмов, где очень много оставлено духа человеческого, потому что многие приходили, молились. Сейчас, конечно, меньше, уже всюду уменьшается это, к сожалению, но витает. Этот дух храма для меня всегда очень много значит в любом городе.

Ирина Петерс: Вы начали фотографировать в 60-х годах коллег, с которыми вместе снимались.

Юозас Будрайтис: Не зная, как точно фотографировать.

Ирина Петерс: Вас кто-нибудь учил?

Юозас Будрайтис: Нет. Сфотографирую, потом смотрю, что получилось.

Ирина Петерс: Печатаете сами?

Юозас Будрайтис: Всегда было так, но потом, конечно, цифра пришла, переменила все, но я очень ностальгирую по пленочной камере. Фотографирую часто и на пленку старой «Лейки» той. Много делал. Но я не делал это специально, а для себя, зарисовки такие, портреты людей, которые мне приятны, которые очень импонируют по своей сути – Нахапетов, Леонов,Янковский, Марина Неелова, Гурченко, Мирошниченко, Желакявичус, Адамайтис. Сейчас в Ниде висят семь портретов, 4 на 5 метров, это на стенах, не боятся ни дождя, ни снега, там они целый год висят. Некоторые люди летом приходили, фотографировались с портретом Адамайтиса.

Ирина Петерс: Вы сказали недавно, что вы, вообще-то, не профессиональный актер, самоучка.

Юозас Будрайтис: Я нисколько не лукавил. Артист это человек, который имеет такие качества врожденные, который очень хочет быть артистом. Яникогда им не хотел быть, готовил себя к другой профессии.

Ирина Петерс: Юрист?

Юозас Будрайтис: Да, но так случилось, что начал сниматься в кино. Там какие-то, видимо, мои внутренние качества притянули режиссеров,но меня стали снимать, и снимают беспрерывно по сей день. То, что я делаю, видимо, совпадает с актерскими понятиями. Я, действительно, школу никакую не закончил актерскую, поэтому у меня подготовки актерской нет, как я понимаю, так я перед камерой существую. Я не собираюсь там играть, я просто существую в данную секунду в данном антураже, как можно правдивее, исходя из себя.

Ирина Петерс: Тогда внутри вас должна быть та почва, тот колодец, откуда черпать, как тот или иной образ показать. Это откуда? Какой-нибудь сноб, биографию вашу почитает и скажет - крестьянское происхождение.

Юозас Будрайтис: У каждого человека это есть, я не исключение, просто совпало определенное время, определенное качество, и я попал в кино. Вот из пяти встреченных четыре могли бы это делать, если бы они попали в ту обстановку. То, что у меня накопилось, я переживаю, то, что я ношу в себе, просто возможность выражения этого всего, все мои образы это часть меня. Яне собираюсь отстранять себя. Я просто экспонирую определенные свои качества, которых у меня, как и у каждого человека, множество. Есть приятные, есть и неприятные. Иногда по сюжету можно проявить свои отрицательные качества, которых ты стыдишься, не хочешь показать, а тут, в определенном сюжете, ты можешь это выразить.

Ирина Петерс: С другой стороны, чтобы сниматься в исторических картинах, «Король Лир», в таких масштабных вещах, нужно быть человеком начитанным. Когда попали в кино в первые годы, вы можете сказать, что вы были юношей начитанным?

Юозас Будрайтис: Это точно было, я с юных лет начал интересоваться книжками, меня очень это привлекало. Я иногда, когда выключали свет дома, чтобы спать ложиться, я еще под простыней с фонариком читал. Болезнь была, как и у всех подростков, в молодости есть любопытство. У меня очень много любопытства к отношениям между людьми. Эти любопытные взгляды на всех, на все, тоже кормят, в определенном смысле. Не знаешь, где это проявится, но оно проявляется. То, что я рос в большой семье, пять детей, тоже приносит свои воззрения, привычки. Конечно, человек, закончивший актерскую школу, хитрее меня, он знает, как можно обмануть зрителя. То, что знает любой мастер своей профессии, ремесленник. Каждый может прибить доску, но он это сделает быстрее, ловчее, легче и красивее. Актер профессиональный найдет быстрее способ решить задачу, стоящую перед ним. А мне сложнее, потому что я должен через себя пропустить, помучиться, пострадать, пока у меня всплывёт в подсознании что-нибудь такое. Я не являюсь профессиональным актером, я научился этому ремеслу тоже, кое-как, но, часто, когда бью гвозди в доску, я попадаю по пальцам, а ремесленник настоящий, хороший, он никогда не попадет.

Ирина Петерс: Насчет попадания по пальцам. В смысле выбора сценариев или роли, которую вам предлагают. Мне вспоминаются слова покойного Донатаса Баниониса, оценки его были резки в отношении современного кинематографа и, особенно, современного театра. Он говорит: «Я редко участвую, потому что это искусство выродилось в кривляние». В контрасте с теми ролями, которые пришлось играть, насколько сейчас роли предлагаемые подходят?

Юозас Будрайтис: Я не могу уже так выбирать, как раньше. В зрелом возрасте тебя никто не засыпает предложениями. Иногда попадается одна-другая роль, которая устраивает. Сейчас я не бросаюсь, мне достаточно того, что я уже сделал, могу только теперь подытоживать.Но я этого тоже не делаю. Что было, то было. Главное, что этот процесс, который я прожил в кино, принес очень много приятных моментов в жизни, и меня очень обогатил кинематограф. Это общение с людьми, невероятными людьми. Я очень доволен, что жизнь преподнесла такую возможность. А то, что сказал Банионис, вы знаете, время ведь не стоит на месте, нам надо шагать в ногу, пользоваться мобильными телефонами, цифровой камерой. Молодые смотрят на мир другими глазами, видят по-другому, они выросли уже в том глобализированном мире, полностью информатизированном, у них совсем другое понимание жизни. Я не могу огорчаться, что они делают по-другому, это моя проблема, что мне непонятно.

Ирина Петерс: Вы встраиваетесь в этот мир?

Юозас Будрайтис: Если меня кто-то приглашает из молодых, я как раз снимался у одного дебютанта, я не вмешиваюсь в их процесс.

Ирина Петерс: Кого играете?

Юозас Будрайтис: Такого бездомного человека, который околачивается…

Ирина Петерс: Шатается по Парижу.

Юозас Будрайтис: Я мог бы что-нибудь ему сказать, но, когда снимаешься у молодых режиссеров, никогда не вмешиваешься в их дело, свой язык придерживай, если даже я вижу, что делается неправильно. Мое вмешивание может его сбить с пути, потом он сам запутается. Поэтому я никогда не лезу в эти режиссерские дела.

Ирина Петерс: Прямо процитирую вас же: «Я обречен всю жизнь представлять чужие мысли».

Юозас Будрайтис: Моя жена тоже имеет свои мысли, но я не могу претендовать, чтобы они все мыслили, как я. Вся жизнь построена на компромиссах, все равно надо компромисс искать, хотя это не очень привлекательное понятие, но жизнь такова, что компромиссы приходится делать. Мы живем по чужим мыслям, но в своем собственном мире.

Ирина Петерс: В советские годы популярность прибалтийских актеров у зрителей, особенно женщин, была огромной. На имя Юозаса Будрайтиса в Литву ежедневно приходили пачки писем от поклонниц из разных городов. Одна из них как-то заявилась в Вильнюс с чемоданом и сказала, что приехала к любимому актеру, чтобы заботься о нем. Узнав, что ее кумир женат, в сердцах выругалась и, швырнув чемодан, удалилась. В чемодане оказались журнальные и газете статьи о Будрайтисе. Свою любовь Виту Юозас встретил в студенческие годы и на всю жизнь. Однажды с молодой парой произошел такой случай. Зимой, гуляя с женой в лесу, Юозас уронил в снег обручальное кольцо. Начал искать. Вита, махнув рукой, показала - вон там посмотри. И ее кольцо слетело с руки в тот же снег. Юозас тогда прошерстил всю поляну, пока летающие кольца не нашел. С тех пор, чтобы не рисковать, эти кольца хранятся связанные вместе дома, а супруги носят копии. У них двое взрослых детей. Кстати, Вита по профессии – химик. Уважаемый Юозас, у вас есть рецепт химии любви, секрет ее долгой жизни?

Юозас Будрайтис: Даукшис, который был профессором моей жены, химик, он сказал, что любовь это химическая реакция. На нашу глазную оболочку попадает определенная визуальность, которая нас каким-то раздражителем раздражает, и мы откладываем в своем подсознании это. Физиологически все объяснимо. Но душевно - понять это уже сложнее. Почему этого человека, а почему не этого? Здесь качества твои и того человека, с которым эзотерически совпадают какие-то поля. Происходит процесс, который называется любовью. Потом уже приходит повседневность, которая эту драматичность притупляет, но зато появляются другие раздражители – дети…

Ирина Петерс: Еще какие раздражители!

Юозас Будрайтис: Уважение друг к другу, ответственность, чувство сострадания, повышенное внимание именно к этому человеку.

Ирина Петерс: Вы возили своего любимого химика в романтичный город Париж?

Юозас Будрайтис: Нет, тайно я подумываю, но как-то не решаюсь. Трудно предугадать, как что на кого повлияет. Но попробовать можно. Мы были в Лиссабоне, в Таиланде, в Сингапуре, может быть, и Париж состоится. Но, дело в том, что шатающийся человек все-таки замкнут в себе. Я - замкнутый, в какой-то мере, этим обижаю и свою семью. Эта замкнутость оставляет меня с самим собой.

Ирина Петерс: Восприятие нового, как способ самопознания. Миллионы людей, в качестве туристов, ездят, их гонит что-то ездить по всему миру, что-то искать. Хотим познать весь мир, потом увидим, что все тайны заключены в капле росы возле собственного дома.

Юозас Будрайтис: Бегать по миру - не значит познавать мир. Мир – всюду, и познать можно его, глядя на куст сирени или на цветущие яблони, опавшие листья. Японские хайку очень хорошо отражают эти ассоциации познания мира. Очень маленькая деталь природы открывает весь мир. Читая Басё, удивляешься, как точно человек определяет мир, окружающий нас. Не важно, где он, может быть, только форма листа меняется, у нас клен, а там где-то платан, вот и все.

Ирина Петерс: Было признано, что лучшие фотографы в Советском Союзе живут в Литве. Что есть в литовском характере такого, может быть, умение созерцать?

Юозас Будрайтис: Может быть, склонность литовской души к ритуальности определенной, недалекий путь от язычества к христианству. Мы довольно поздно крещены, самые последние в Европе. Может быть, это влияет, истоки язычества. Почему театр у нас хороший? Видимо, явление то же самое. Окружающие соседи, в данный момент, не имеют такого количества замечательных режиссеров. Почему, казалось бы? А вот, видимо, это близкое расстояние от язычества, может быть, оно тоже имеет влияние.

Ирина Петерс: А есть еще версия, наоборот, что литовцы позже приняли христианство и пока еще от него не отошли, как другие в Европе, и поэтому в литовском искусстве католические основы еще свежи. А есть объяснение, что как раз, да, почвенники.

Юозас Будрайтис: Почвенность. Пусть будет почвенность.

Ирина Петерс: Вы 15 лет работали атташе по культуре Литвы в Москве. Как там с формой листьев? Когда Будрайтис этот пост покидал, кто-то сделал фильм «Никто не хотел уезжать».

Юозас Будрайтис: Конечно, хочу быть дома, но служба меня командировала, я занимался делом, которое должен был делать. Познал, научился, мне понравилось. То, что мне нравилось, то что меня самого выращивало, я это с удивлением сам для себя обнаружил, что я могу организовать, оказывается, и пятьдесят человек, а мне казалось, что я и трех не могу организовать. А научные конференции, которые мы проводили, там по пятьдесят профессоров приезжали из разных стран мира. Я приобрел какие-то навыки очень большие, но то, что у меня свой порог, свой дом, своя тропинка, все время звало. Но, служба есть служба, ты должен служить, если согласился на это. Конечно, все время хотел домой. Я всегда хочу домой, где бы я ни был, даже в магазин пошел, и я хочу домой. На меня произвело впечатление, когда я ездил по провинции российской, я отталкивался от того, что читал очень много русской литературы, я люблю русскую литературу, классику особенно, я обнаруживал какие-то следы той жизни, которая была описана у Толстого, у Достоевского о Петербурге. Сам город, атмосфера, неуловимое нечто, летающее вокруг, что-то неопределенное. Владимир Николаевич Топоров, академик покойный, написал книгу «Петербургские тексты», где описывал вот эти все приметы домов великих людей. На этой основе он делал тексты. Это тоже шатания определенные, тоже искания. Я также ходил по Воронежу, просто глазел. Проблема такова, что я не могу, как в Париже, отвлечься от всего происходящего, потому что я понимаю язык, я слышу, когда я слышу, я меньше вижу. Тем более, что узнают, часто узнавали, приходилось идти на контакт с неизвестными людьми. Иные оказывались очень приятными и очень симпатичными, иные назойливыми и легкомысленными, но встречался с очень многими простыми людьми, которые не занимают никакой должности в обществе, и с ними у меня получались разговоры очень интересные, хорошие. По таким встречам тоскуешь. А крупные личности на меня влияли, и Андрей Битов, и Евтушенко, и Вознесенский. Я с ними общался, это очень большое удовольствие.

Ирина Петерс: Однажды Римас Туминас сказал, что он, кажется, разгадал тайну русской души, русских метаний в алкоголь, в еще что-то такое - от отчаяния. А отчаяние, по словам литовца Туминаса, истоки его в том, что эта душа когда-то была с богом, его потеряла, и вот ищет. Вы русскую душу разгадывали, пытались?

Юозас Будрайтис: Разгадать ее невозможно. Но это – вариант. Я воспринимал частное общение, не делал каких-то выводов. Очень много катаклизмов в России происходило, чтобы можно было бы определить, что именно этот поиск и есть русская душа. Эти катаклизмы много кого поменяли, много кого увели куда-то, по кому-то ударили очень сильно, и разобраться в этом очень сложно. Обилие их было очень больных и очень жестоких. Пока еще сложно найти согласие с собой, настолько повлияли они, что много поколений не могут найти разговора с самими собой, найти покой, гармонию. Поиск этого может быть и присутствует у русского человека, в конце концов, разобраться, чтобы он проснулся утроим и знал, что он - в свободном обществе, и он делает то, что ему нравится, то, что он любит, то что его окрыляет. Для этого нужно иметь душевный покой, что не так просто.