Архивный проект "Радио Свобода на этой неделе 20 лет назад". Самое интересное и значительное из эфира Радио Свобода двадцатилетней давности. Незавершенная история.

Александр Генис в беседе со сценаристкой. Впервые в эфире 8 ноября 1996.

Александр Генис: Сегодня у нас в студии гость из Москвы, сценаристка Дуня Смирнова. По ее сценариям поставлено несколько документальных фильмов и один игровой – "Мания Жизели" - посвященный великой балерине Спесивцевой. Сейчас близок к реализации ее самый амбициозный проект - постановка фильма о Бунине по ее сценарию. Эту картину, как и предыдущие работы Смирновой, будет ставить режиссер Алексей Учитель. Когда мне представилась возможность познакомиться с еще не опубликованным сценарием, он называется "Женское имя", меня удивило крайне нетрадиционное обращение с главным героем, Буниным. В отличие от обычной канвы биографического рассказа мы видим писателя исключительно в камерных ситуациях, якобы, не связанных с его прямым делом, с литературой. Характерная деталь – в этом фильме пишут все персонажи, кроме главного. Бунин занят другим – женщинами. Сюжет строится как ряд новелл, в которых разворачиваются сложные истории любовных отношений Бунина. В этой интимной геометрии участвуют жена Бунина, его любовница и любовница его любовницы. К этому клубку надо присовокупить еще одного персонажа женского пола – дворняжку, которую Бунин любил, кажется, больше всех остальных.

Наш разговор с автором сценария я хотел бы начать с темы, которая мне, в силу уже собственной биографии, ближе всего – писатель в эмиграции. Мне кажется, Дуня, что в вашем сценарии и писатель, и эмиграция ушли в такой глубокий подтекст, что их без автора и найти трудно. Что значит для вас эта тема - писатель и эмиграция? Как вы ее решали в сценарии?

Дуня Смирнова: Дело в том, что первоначально как раз эта тема была одной из главных в том, что задумывалось. Вернее, меня интересовала русская эмиграция во время войны в России, во время вторжения Гитлера в Россию, когда эмиграция переживала достаточно сложный период. Потому что непонятно, кого надо было ненавидеть больше - большевиков или Гитлера. И в итоге Бунин все-таки был, скорее, не то чтобы на стороне большевиков, но ему пришлось забыть на некоторое время о своей ненависти к большевикам. Но потом получилось так, что оказалось абсолютно невозможным поднять такой огромный пласт и одновременно рассказать ту историю, которую я хотела рассказывать. Поэтому тема эмиграции не то чтобы ушла из сценария, она превратилась в тему одиночества, в тему невозможности отождествления с тем миром, который тебя окружает.

​Александр Генис: А сейчас, Дуня, я бы хотел затронуть чрезвычайно интимный сюжет - вопрос о родине. Дело в том, что в советскую эпоху существовал особый механизм возвращения эмигрантского писателя к русским читателям. Обратный билет в отечественную словесность оплачивался патриотизмом. Я помню, как такую операцию проделал Твардовский над вашим героем Буниным, когда редактор «Нового мира» противопоставлял ностальгирующему Бунину равнодушного космополита Набокова. В перестройку на таком же патриотическом аркане втягивали уже Набокова, потом Довлатова, Бродского и так далее. Сегодня, когда писатели живут то там, то здесь, ситуация возвращения блудного сына потеряла остроту. В связи с этим у меня к вам такой вопрос: как отразилась новизна этой ситуации на отношениях вашего героя с родиной? Как вы строите отношения Бунина с родиной, с Россией?

Дуня Смирнова: Там же постоянно присутствует как бы вот эта тема России, но России, которой уже нет, потому что он относится к России как к Атлантиде, он глубоко убежден, что та Россия, которую он любит, помнит, знает и о которой все время думает, что ее больше нет, не будет никогда.

Александр Генис: То есть Россия - это воспоминание, некий мираж, который существует только в его сознании?

Дуня Смирнова: Абсолютно. Это любовь к прошлому.

Александр Генис: То есть прошлое это уже не столько ностальгия по России, по родине, столько ностальгия по своей юности, по своей молодости, по своему детскому велосипеду, как у Набокова?

Дуня Смирнова: Нет, не по детскому велосипеду, а как раз по возможности отождествления себя с той, тогдашней действительностью. Возможности как бы органичного существования в ней.

Александр Генис: В чем? В тогдашней России или в своей памяти?

Дуня Смирнова: В тогдашней России. Это не любовь к детскому велосипеду, это любовь в собственной востребованности, реализованности, к собственной мощи.

Александр Генис: То есть если Россия в вашем сценарии - это образ некоей органической жизни, метафора некоей полноты бытия, то эмиграция - это метафора одиночества, правильно я понимаю?

Дуня Смирнова: Это метафора не только одиночества, а метафора уходящей жизни, за которую он все время цепляется.

Александр Генис: Читая ваш сценарий, я все время думал о том, какую сложную задачу вы поставили перед собой. Потому что, по-моему, самое страшное испытание для литератора - это говорящий классик. Озвучить великого писателя, вставить свои слова в его уста, для этого требуется отвага. К решению этой проблемы я знаю два подхода. Первый демонстрировал Томас Манн. В его книге "Лотта в Веймаре" герой, Гёте, говорит цитатами из собственных дневников и писем, которые Манн лишь искусно скомбинировал в романный коллаж. Причем он сделал это так искусно, что когда американцы вошли в Веймар, американский офицер, который руководил этими силами, произнес речь, наполненную цитатами не из самого Гёте, а из Гёте, препарированного Томасом Манном. Так что это было сделано чрезвычайно искусно, и Гёте говорит у Томаса Манна так, как он говорил, видимо, и в жизни. Другой пример куда более свободного способа обращения с историческими персонажами демонстрировал писатель Валентин Пикуль. Я в одном его романе нашел следующий эпизод. Николай Второй говорит придворным в театре: "Пойдемте-ка, господа, за кулисы смотреть как актрисы переодеваются". То есть Пикуль вставил вместо слов Николая Второго, скорее, свои слова. Как вы озвучивали Бунина? Как вы решали эту проблему?

​Дуня Смирнова: Вообще, это была довольно долгая и сложная история, потому что когда у меня было уже написано несколько первых сцен, не по порядку первых, а по порядку написания, во всех этих сценах не было говорящего Бунина. Потому что я очень долго ходила вокруг да около и представляла себе, как Иван Алексеевич посылает мне проклятия с того света. И в сценарии довольно много цитат, но не дневниковых. Там есть дневниковые мотивы, какие-то события или соображения, которые он высказывает в дневниках, но не теми же словами, потому что я абсолютно убеждена в том, что для русского писателя очень сильна разница между устной и письменной речью. И Бунин письменной речи не мог быть равным Бунину устной речи. Там довольно много цитат из воспоминаний разных людей, которые пересказывали какие-то свои свидания с Буниным, разговоры и, естественно, пересказывали его прямую речь. Я не сохраняла ее в том виде, в каком она существует в мемуарах, но очень часто ей следовала. Потом тут есть такая забавная особенность, что вообще этот сценарий был придуман для моего отца Андрея Смирнова, который снимался в моей предыдущей картине. Он много лет занимается Буниным, очень фундаментально, и очень забавно, что он к старости стал очень похож на Бунина. Когда-то мой папаша написал воспоминания о своем учителе, режиссере Михаиле Ромме, в которых была такая фраза (мне было лет 13, когда я ее прочла), что Ромм был вольтерианец, и к старости стал похож на Вольтера. Я очень много об этом думала, о том, как люди с возрастом начинают быть похожими на своих кумиров, на тех, о ком они очень много думают. И мой отец, у которого первоначально, в юности, по фотографиям, абсолютно другой типаж, нежели у Бунина, сейчас стал очень похож на Бунина в конце эмиграции. Поэтому когда я писала текст Бунина, иногда, как я сейчас понимаю, у меня происходила некая подмена - я писала некий текст, который мог бы сказать мой отец, если бы он думал о том, о чем думал в тот момент Бунин.

Александр Генис: Очень любопытно. Ну, а сейчас у нас есть возможность проиллюстрировать ваш рассказ о том, как вы работали над монологами Бунина, цитатой из сценария. Это один из центральных монологов фильма, как я понимаю, и его прочтет наш диктор.

Диктор: "Вот что ты знаешь о шмелях? Ничего. А для меня шмель связан с такими сладкими, мучительными воспоминаниями, что впору раз и навсегда возненавидеть это насекомое. Какой у него густой и мягкий звук, непонятно откуда взявшийся мех, лапки, вся его неторопливость. Здесь, во Франции, он под стать всему – солнцу, воздуху, цветам. А в России? Какая немыслимая в нем роскошь, чуть ли не экзотика. Среди этого бедного клевера, унылых полей, и вдруг такой чудный зверь. Вот ты говоришь, что я боюсь смерти. Я не боюсь, нет. Просто я точно знаю, что после смерти ничего нет. Для кого-то, может быть, и есть, а для меня – ничего. Я вот вижу шмеля и понимаю, что еще немного, и для меня его больше не будет. Ты себе не представляешь, как меня ужасает эта мысль. Ни шмеля, ни прелых листьев, ни зимней Москвы, ни женских подмышек, ни вина, ни запахов. Даже голода и холода жаль, ей-богу! Все-таки - жизнь. Нет, не могу смириться с этим. Знаешь, за что я больше всего не люблю большевиков? То есть, конечно, не больше всего, я их много за что ненавижу, но вот очень сильно, и не только их, но и всяких революционеров, новаторов, левых, проповедников прогресса, словом, всю эту братию? В них во всех какое-то скопчество, они чего-то лишены, какая-то в них ущербность, обделенность. Понимаешь, переделывают жизнь те, кто не умеет ее любить. А ведь она и в мерзости так ослепительно прекрасна! Это - как с женщиной. Ведь если ее любишь- всю, со всеми недостатками, с картавостью, слезливостью, толстыми коленями и спущенной петлей на чулке. А они? Они любят идею, идеал. Тьфу! Противно даже думать о них. Все подстругивают под это свои идеи, с Господом Богом соревнуются. Вот и получается какая-нибудь пакость. Как подумаешь, из-за какой мелкой, ничтожной, бездарной гадины рушится в один миг все – жизнь, счастье, надежды – ей-богу, хочется удавиться".

Александр Генис: Дуня, в центре вашего сценария - женщины. Они лепят образ Бунина как в театре окружение, придворные создают короля. Что значит это женское царство? Какую роль оно играет в сюжете?

Дуня Смирнова: Известно, что "Темные аллеи" были написаны, когда Бунину было 70 лет, то есть он был уже очень немолодым человеком. При этом это был на тот момент практически первый пример русской эротической прозы. Для Бунина идея соития была одной из главных, центральных идей жизни. То есть он был совершенно убежден, что это есть квинтэссенция существования. Поэтому любовь к женщине была для него совершеннейшим экстрактом собственного существования и собственного отождествления с природой.

Он же был совершеннейшим язычником и очень подчеркивал свою животную природу. Например, то, что он чувствует погоду, очень хорошо предсказывал погоду по каким-то непонятным совершенно признакам, и страшно этим гордился. Поэтому точно так же он относился и к любви к женщине. Потому что сама возможность любовного акта для него означала собственную принадлежность к некоему мистическому животному миру. Поэтому женщина была абсолютнейшим содержанием его жизни. С другой стороны, для меня главная тема этого сценария - это то, как трагически стареет такой тип мужчины. Старость и немощь он переживает как абсолютное духовное фиаско, для него невозможна была замена физиологической жизни, для него она являлась самым главным. Вот это обилие женщин, это то, как он цепляется за жизнь, это то, как он не хочет расстаться с ощущением единства с природой.

Александр Генис: Одна из женщин Бунина в фильме - это, собственно, Россия. Давайте послушаем еще одну цитату из сценария.

Диктор: "Надо было не противопоставлять себя России, тогда еще, до большевиков, вот мы – Европа, а там где-то - дикая страна Россия, и пусть делает с собой что хочет, надо было понимать, что Россия, при всей ее дикости - тоже Европа, тоже "мы", а не "они". Надо было принять и попытаться спасти. Россия ведь как баба – хитрая, ласковая и мстительная. Если такую бабу за человека не считать, она вам рано или поздно так жизнь исковеркает, что вы света белого не взвидите".

Александр Генис: Россия как баба. Любовный сюжет в качестве геополитической метафоры часто встречается в современной культуре. Мне вспоминается фильм Фасбиндера, мне вспоминается, уже переходя на отечественные литературные дела, недавняя повесть Маканина "Кавказский пленный", где тоже интимные чувства являются выражением геополитической ситуации. Как вы относитесь к такой трактовке вашего сценария?

Дуня Смирнова: Как к вполне закономерной, и я очень рада, что мне это удалось. Если бы это не получилось, то ушла бы очень важная тема из сценария.

Александр Генис: То есть вы хотите сказать, что вы совершенно сознательно вкладывали такую метафору: Россия - это одна из женщин Бунина?

Дуня Смирнова: Дело даже не в том, что Россия - это одна из женщин Бунина, а то, что любая женщина, которую он любит, одновременно является Россией для него. Возможность обладания, которую он все время для себя продолжает, в частности, заменяет возможность обладания Россией.

Александр Генис: Как и когда будет поставлен фильм?

Дуня Смирнова: В данный момент заключен договор с "Госкино" на финансирование картины. Это так называемое частичное финансирование, "Госкино" готово взять на себя две трети расходов. Откуда брать еще треть – неизвестно, но если мы ее добудем или же мы попытаемся снять на эти деньги, то картина начнет сниматься летом. Сниматься она в основном будет в Ялте, и частично в Грассе, во Франции, в Провансе.

Александр Генис: Если все будет хорошо, то в конце 1997 года фильм, может быть, выйдет на экраны?

Дуня Смирнова: Да.

Александр Генис: Дуня, у меня теперь такой вопрос: судя по вашим работам вас интересует ретро, поскольку герои ваших фильмов отдалены от нашей современности на пятьдесят и даже более лет. Однако, как мне кажется, только современная тема может вернуть массового зрителя в постсоветские кинотеатры. Не интересует вас такой проект? Вернуться к нашей современности?

Дуня Смирнова: Он меня очень интересует, как он интересует сейчас любого кинематографиста в России. Но любой человек, скажем так, не то что со вкусом, это, может, и громко сказано, но любой человек не чуждый эстетики понимает, что снять сейчас современную картину о современной России чрезвычайно сложно с эстетической точки зрения, потому что реальность чрезвычайно вульгарна и не поддается поэтизации.

Александр Генис: Я бы сказал, что реальность всегда вульгарна по отношению к искусству.

Дуня Смирнова: Это не совсем так, просто обилие криминальных сюжетов, которые окружают современную Россию, и на которые можно не обращать внимания…

Александр Генис: Просите, я не понимаю, почему криминальный сюжет не может быть эстетизирован? На этом построена половина американского кино.

Дуня Смирнова: Может быть, но не тогда, когда он составляет повседневное содержание жизни.

Александр Генис: То есть сегодня можно снимать только боевики, да?

Дуня Смирнова: Я хочу сказать, что сегодня просто не нужно снимать про то, что происходит сейчас, потому что еще невозможно отстраниться от этого и выкрутить из этого какую-то не сиюминутную историю. Потому что пока никто из нас не понимает что происходит. Я вам могу привести один пример, потому что была такая попытка. В прошлом году Иван Дыховичный снял картину "Музыка для декабря", которая происходит в современном Петербурге, и герои там - и новый русский со своей женой, и эмигрант, который приезжает с визитом, и молодые ребята… Я очень нежно отношусь к этой картине, хотя ее довольно плохо приняли, и у нее есть, на мой взгляд, одна проблема: она рассказывает современную историю старыми средствами.

То есть герои этой картины, абсолютно все, чрезвычайно незаурядные люди. Но сегодняшняя российская реальность, это та реальность, которая наконец-то выруливает в сторону людей заурядных. Поэтому современными героями должны быть люди заурядные, что очень чуждо русской литературной традиции. А у нас кино - сугубо литературное.

Александр Генис: То есть нет эстетики банального?

Дуня Смирнова: Абсолютно. Потому что те культурные клише, в которых мы существовали все время, они описывают некую маргинальность заведомую, герой заведомо маргинален, он стоит в некоей оппозиции к окружающей действительности, он обладает какими-то особенными достоинствами. Сейчас это абсолютно никому не интересно, потому что сама идея маргинальности на сегодняшний день в России несостоятельна.

Александр Генис: Ну что, последний мой вопрос: кто ваш следующий герой?

Дуня Смирнова: С этим пока непонятно, потому что, с одной стороны, страшно соблазнительно написать любовную историю заурядных молодых людей. Может быть, я это и сделаю, если на это решусь. А если нет, то мой следующий герой будет Борис Поплавский. И я хочу закончить тему этой невозможности ассимиляции русского литератора, русского художника на Западе. Это будет абсолютно другая история, противоположная Бунину. Если Бунин, его история, абсолютно интровертная, то здесь будет экстравертная, почти детективная история, с кабацкими драками, с наркотиками, но с таким же безнадежным финалом.