Мигрант, эмигрант, беженец, изгнанник, перемещенное лицо, апатрид – вот неполный список названий, определяющих статус людей, покидающих по самым разным причинам свою родину и живущих "на чужбине".
Явление старо как мир: вспомним "великое переселение народов" IV–VII веков нашей эры, а в двадцатом столетии потоки людей, бежавших из России после Октябрьской революции и получивших Нансеновский паспорт для беженцев (такой паспорт, кстати, носили в кармане, среди сотен тысяч других апатридов, Владимир Набоков, Илья Репин, Анна Павлова, Игорь Стравинский, Иван Бунин и Сергей Рахманинов). За обладателями Нансеновских паспортов последовали Ди-пи, как называли "перемещенных лиц" в первые годы после окончания Второй мировой войны. Сегодняшние потоки беженцев, наводняющих страны Западной и Северной Европы, беглецов с Ближнего и Среднего Востока, а также из Африки, сильно отличаются по своему этническому составу от тех же "перемещенных лиц", так называемых остарбайтеров, угнанных нацистами в годы войны на работу в Германии, но между этими, казалось бы, столь отличающимися друг от друга группами людей больше общностей, чем принципиальных различий.
В парижском издательстве "Галлимар" вышла книга Велибора Чолича "Пособие для изгнанника". Книга очень смешная и очень грустная, хотя я, признаться, взял ее в руки с некоторым недоверием. "Что он, мол, может рассказать нового мне, прочитавшему лет 40 назад книгу великого Джорджа Микеша "Как быть иностранцем", снабженную подзаголовком "Пособие для начинающих и продвинутых учеников".
Начал читать и успокоился. Тема как будто одна, а книги совершенно разные. "Пособие для изгнанника" Велибора Чолича – книга еще более смешная и более глубокая, чем путеводитель Джорджа Микеша, юмор которого все-таки британский, хоть и венгерского происхождения...
Велибор Чолич родился в 1964 году в хорватской семье, жившей испокон веков в Боснии-Герцеговине, в городке Оджак, половину населения которого составляли боснийцы-мусульмане. По окончании средней школы учился в университетах Сараево и Загреба, где защитил диссертацию о поэтах-экспрессионистах начала 20-го века.
6 апреля 1992-го югославская армия разворачивает наступление на Боснию, и Велибора мобилизуют в "Армию республики Босния-Герцеговина", наскоро сколоченную за три недели до названной даты. Молодой Велибор не хочет убивать сербов и вообще не хочет никого убивать, а всякий раз, когда сержант кричит ему: "Ты почему не стреляешь, такой-сякой?!" – Чолич поднимает дуло своего АК-47 над краем траншеи так высоко, что единственной жертвой автоматной очереди могла стать разве что какая-нибудь птица, хотя он и по птицам никогда не стрелял. Двадцативосьмилетний Велибор Чолич дезертирует из рядов боснийской армии, но его ловят и отправляют в лагерь Славонски Брод, где уже сидят три тысячи боснийцев, сербов и других людей, тоже не любивших стрелять. Следует очередной побег, побег не только из лагеря, но и вообще из Югославии, ставшей, как и СССР, "бывшей"...
Путь до Парижа, как поется в песенке, "был, друзья, не легок и не скор", но Чолич добрался, и в сентябре 92-го года он просит политического убежища во Франции. Его направляют в центр приема мигрантов в город Ренн в департаменте Бретань.
Строгая дама в больших очках спрашивает: Parlez-vous Français? Чолич показывает на пальцах, что он знает три французских слова: Жан, Поль, Сартр.
Беженец, мигрант, не знающий языка новой страны, практически ничего не понимает в своем новом окружении, но он ведь человек, имеющий прошлое, и его стоит вспомнить хотя бы для того, чтобы попытаться понять: "Кто я есть такой?" И Велибор Чолич вспоминает:
Вот я солдат. Я умею отличить запах разлагающегося трупа от любого другого запаха. Я знаю, что худшее из ранений – это ранение в полость живота, и знаю также, что лица мертвых отличаются спокойствием, а также имеют восковой цвет. Находясь в траншее, я не надеваю каску, но дрожу и время от времени блюю, но так, чтобы другие не видели. Мое обычное занятие – это сочинение эпитафий на могилу моей страны, флаг которой нашит на рукаве моей гимнастерки. Я слышу, как мои товарищи по оружию меня хвалят: "Ты только посмотри. Он ведь хорват, а воюет за Боснию!"
А вечером я пьян и пою вместе со всеми наши грустные песни-баллады, мечтая стать кем-то или чем-то другим, – да чем угодно: муравьем, деревом, птицей, змеей. Я мечтаю о том, чтобы вообще перестать быть человеком. Но из этого ничего не получается. Я – солдат...
Прочитав эти строки в книге Велибора Чолича, я вспомнил, как полстолетия назад один мой покойный друг, японист и синолог, объяснял мне в доступной форме разницу между двумя великими культурами на примере двух пословиц. "Японская пословица, – говорил Юрий Карлович, – гласит: "Сакура, вишневый цвет – лучший из цветов, а солдат – лучший из людей". Китайская же мудрость отвечает на это: "Из хорошего железа не делай гвоздей, из хорошего человека не делай солдата".
Но вернемся в город Ренн, на севере Франции, где молодой беженец из Боснии, хорват Велибор Чолич изучает язык Жана-Поля Сартра. Он подавлен и растерян, не знает, к кому и к чему прислониться, вспоминает католические молитвы, которые в детстве читала ему бабушка. А вдруг вера поможет...
В течение двух недель я – практикующий католик, ежедневно посещаю кафедральный собор Святого Петра города Ренн, тратя последние гроши на свечки. Каждый день я зажигаю свечу у алтаря святой Риты, известной как "Святая безнадежных ситуаций". Затем ставлю свечу в память Майлза Дэвиса, этого Принца ангелов, а за ним настает черед Святого Христофора, покровителя путешественников, ну и, само собой, Франциска Ассизского, говорившего с птицами. Не забываю я и святого Антония Падуанского, к которому следует обратиться в надежде отыскать утерянное, поминая иногда свечой и других дорогих покойников...
Но я довольно скоро перестаю зажигать свечи перед алтарями, ибо, как очень многие бедняки, я – заядлый курильщик, и настает день, когда я говорю себе: не правильнее ли будет зажигать не свечи, а сигареты? Святые (и в этом я абсолютно убежден!) меня поймут.
Автор "Пособия для изгнанника" не замыкается на, скажем так, интроспекции, на попытке понять движения собственной души в такой трудной для всякого человека ситуации. Среди своих товарищей по несчастью он быстро замечает двух русских парней, дезертиров, как и он сам, перелезших через обломки недавно рухнувшей берлинской стены и подавшихся на Запад. Саша Терехин, крупный широкоплечий блондин, расхаживающий по коридорам, играя мускулами, выставляя на обозрение татуировку с изображением русалки и с надписью "Самара-Тамара". Самара – Сашин родной город, ну а Тамара и так ясно. "Самара-Тамара" – звучит почти как стихотворение Есенина, иронически замечает Чолич. А за Сашей Терехиным по коридору ходит его Санчо Панса, приземистый и толстый Володя Кудашев. Между Велибором Чоличем и Сашей с Володей царит славянская солидарность: они говорят друг с другом на смеси русского и сербохорватского с вкраплениями немецкого, в общем, дружат, хотя Велибор не участвует в драках, которые русские парни регулярно устраивают с неграми и арабами, такими же беженцами, как они сами. Очень скоро Володя и Саша покинут беженский дом, куда явился подтянутый полковник Иностранного легиона и тут же их завербовал, а Велибор Чолич, само собой, отказался, сказав, что он в своей жизни уже свое отстрелял и больше не хочет.
И вот настает день, когда Чолича вызывают в знаменитую OFPRA, Управление по делам беженцев, для окончательного оформления его статуса, открывающего путь к получению французского гражданства. Тщательно выбритый Велибор является в контору OFPRA в сопровождении переводчицы. Боснийскому хорвату из бывшей Югославии предстоит в очередной раз рассказать историю своей жизни и объяснить, как и почему он стал беженцем:
Я теперь выступаю в роли Шехерезады, а история моей прежней жизни – это сплошная мрачная сказка, в которой неизвестно откуда возникают люди в коричневых рубахах, которые опять жгут города, жгут людей, жгут книги. Я говорю ровным, монотонным голосом, в состоянии какого-то транса, рассказываю, как меня выгнали с работы на радио, где я вел передачи о джазе и рок-музыке, как в мою квартиру являлись ополченцы, как уже после того, как меня забрили, забрали в армию, называли "опасным леваком", как я был – причем не раз – на волосок от смерти, как во время атак сербской армии я стрелял в воздух, чтобы, чего доброго, никого не убить, как меня отправили в лагерь Славонски Брод, где я сидел вместе с боснийскими мусульманами, сербами и хорватами, такими же "изменниками", как я сам, как охранник, хорватский солдат, унижал меня, бил то прикладом автомата, то своим сапогом.
Дама из Управления по делам беженцев слушает меня, что-то записывает, а под конец слушания спрашивает: "Говорите ли вы по-французски?" – "Да, – отвечаю я ей по-английски, – я в совершенстве владею французским языком".
Мне кажется, что эта неожиданная дерзость является переломным моментом всего повествования, ибо именно в этот момент Чолич, может быть, сам еще этого не до конца сознавая, решает, что он непременно станет французским писателем.
Книга "Пособие для изгнанника" имеет подзаголовок "Тридцать пять уроков, помогающих стать успешным беженцем". Но ирония книги состоит в том, что сам Чолич – не учитель, а ученик. Учителем же является его земляк Мехмет Байрами, боснийский цыган, профессиональный, можно сказать, беженец и скиталец, который начинает свой первый урок с вполне философского вступления: "Настоящему пессимисту негоже быть грустным, ибо грустным умеет быть любой прыщавый пацан, да к тому же грусть ни к чему не ведет, дорогой мой босняк. Если ты претендуешь на статус пессимиста, то постарайся видеть вещи в их истинном свете".
Мехмет Байрами дает Велибору Чоличу не только уроки прикладной философии, но также вполне конкретные уроки выживания в трудных условиях. Например, такой: "Как делать покупки, почти не имея денег в кармане. Ты выходишь на улицу и ищешь глазами самую толстую африканскую "маму" с корзиной в руке. Иди за ней и смело войди в выбранный ею продуктовый магазин, ибо он и есть самый дешевый во всем квартале"... Помимо вполне безобидных уроков Мехмета, таких, например, как безбилетный проезд на метро, были и другие, гораздо менее безобидные: "Как украсть в большом магазине роскошную кожаную куртку" или "Как изготовлять фальшивые банковские купюры". Велибор даже немного поддался соблазну и решил – впервые в своей жизни – что-то украсть. Его добыча невелика: три книжки карманного формата: "Тексты песен Жака Превера", "Книга песка" Борхеса и "Прощай, оружие!" Хемингуэя.
Вора из него так и не получилось, и на прощание Мехмет Байрами дарит нерадивому ученику роскошные швейцарские часы лучшей марки. Велибор Чолич положил часы в карман, вышел на улицу и опустил их в первый попавшийся мусорный ящик.
Но Чолич знает, что для того, чтобы стать французским писателем, ему необходимо прежде стать европейцем, проехать по тем местам, о которых почти в экстазе рассказывал брату Алеше Иван Карамазов:
"Я хочу в Европу съездить, Алеша, отсюда и поеду; и ведь я знаю, что поеду лишь на кладбище... вот что!.. Дорогие там лежат покойники, каждый камень под ними гласит о такой горячей минувшей жизни, о такой страстной вере в свой подвиг, в свою истину, в свою борьбу и в свою науку, что я, знаю заранее, паду на землю и буду целовать эти камни, и плакать над ними".
И Велибор Чолич отправляется в путь: Италия (прежде всего Равенна и могила Данте), Милан, Прага, Будапешт, Берлин и другие города, в которых он целует эти самые священные камни.
Прежде, чем отправиться в путешествие в поисках счастья, проверьте: быть может, вы уже и без того счастливы
Уже дочитав до конца книгу Чолича, я задумался: почему он начал свое путешествие по Италии именно с поклонения могиле Данте Алигьери в Равенне, а задумавшись, понял. Ведь и Данте был беженцем, апатридом, изгнанным из родной Флоренции, закончившим свое земное существование в Равенне, и нельзя себе представить более яркого примера изгнанника, живущего в эмиграции в своей собственной стране.
В Будапеште Чолич знакомится со старым евреем Иосифом Кордой, жившим до войны в Париже, арестованным полицией режима Виши, прошедшим Освенцим, всю семью которого, всех оставшихся в Будапеште, включая деда-раввина, мать, сестер и детей, фашисты привели на мост через Дунай, связали и бросили с моста в реку.
Иосиф Корда, кое-что знающий о профессии скитальца, говорит ему на прощание: "Прежде, чем отправиться в путешествие в поисках счастья, проверьте: быть может, вы уже и без того счастливы. Счастье чаще всего незаметно, носит на себе знаки повседневности и ничем особенным не выделяется, настолько не выделяется, что очень многие люди его вообще не замечают".
В Праге на Вацлавской площади Чоличу идет навстречу человек, загримированный под Стефана Цвейга, и перед его глазами оживает тот самый "Вчерашний мир", книга, написанная на волне двух чувств: безнадежности от сознания заката Европы и жгучей ностальгии по ней.
Можно сказать, что из своего путешествия по Европе Велибор Чолич вернулся уже сложившимся французским писателем.
Вот он встречается со своим парижским издателем:
Мы вполне дружелюбно обсуждаем мою новую книгу, включая и аванс, который издатель может мне предложить. Я говорю ему: "Шесть тысяч франков", а он отвечает: "Хватит и одной тысячи, а к тому же – ведь книги твои далеко не бестселлеры, да и про кризис нельзя забывать". – "Ладно, пусть не бестселлеры, пусть кризис, но три тысячи ты мне все-таки заплатишь". Сошлись на трех тысячах, и я добавляю вдогонку: "В жизни масса вещей более важных, чем деньги, но для того, чтобы приобрести эти вещи ("вещи более важные, чем деньги"), нужны деньги".
Издатель смотрит на меня непонимающим взглядом.
– Это Маркс – говорю я. – ГРАУЧО Маркс.
– Так бы ты и сказал – отвечает издатель: Граучо Маркс, а не Карл Маркс.
– Нет, говорю я, это ни в коем случае не Карл Маркс!
Помня, что аванс, заплаченный Велибору Чоличу за одну из его первых книг, исчислялся во франках, читатель понимает, что разговор автора с издателем имел место до 2000 года, когда Европа перешла на евро. Сегодня Чолич получает другие авансы и другие гонорары, причем получает от самого престижного французского издательства. Одна из ярких сцен книги – это описание встречи писателей в одном из лучших ресторанов Парижа, куда Чолича пригласили, не уведомив заранее, какие еще писатели приглашены на этот обед. Чолич садится и начинает всматриваться в лица своих соседей. Вот пожилая чернокожая женщина. Что-то в ее лице кажется знакомым. И вдруг осенило: да это ведь американская писательница Тони Мориссон, лауреат Нобелевской премии. А кто сидит рядом с Тони Мориссон, мужчина с бородкой и в очках, за спиной которого почему-то стоят четверо мужчин в черных костюмах? Присмотрелся: это, разумеется, Салман Рушди, автор "Сатанинских стихов", за которые дикие аятоллы вынесли ему смертный приговор, так называемую "фетву", вменяющую в обязанность каждому мусульманину "убить отступника Салмана Рушди, как только он увидит его".
Можно ли писать после Сараево?
Между Чоличем и Салманом Рушди, на лице которого Чолич читает "бесконечную доброту и бесконечную усталость", завязывается оживленный разговор, но в какой-то момент к Рушди подходит элегантный мужчина, тоже одетый в черное, что-то шепчет ему на ухо и дает знак телохранителям. Салман Рушди встает, крепко жмет руку Чолича, виновато улыбается и говорит: "Ничего не поделаешь, надо идти, на улице замечено движение подозрительных лиц..."
"Пособие для изгнанника" – это не только книга об участи беженца, но в неменьшей степени книга о любви к литературе, и заканчивается она длинной цитатой из поэмы "Ничья Роза" Пауля Целана, поэта, вся жизнь которого была одно сплошное изгнание: побег от Гитлера, от Сталина, от одиночества, а потом и от себя самого, когда он бросился в Сену с моста Мирабо, того самого, который воспел Гийом Аполлинер.
Итак, любовь к литературе – пружина и мотор жизни хорватского беженца из Боснии, ныне известного французского писателя Велибора Чолича. Послушаем его credo, или, как говорили в старину, его "Верую":
Бог сотворил мир ex nihilo, из ничего, а мы творим на развалинах – говорит Хорхе Луис Борхес, и продолжает: писатель – это прежде всего свидетель.
Мысль Борхеса подхватывает Чолич:
Книги были написаны после Хиросимы, после Освенцима и Маутхаузена. Можно ли писать после Сараево? Все уже давным-давно знают, что поэт находится среди людей для того, чтобы говорить о любви, о политике и одиночестве, о пролитой крови, о страхе, о смерти, о море и ветрах.
Для того, чтобы писать книги после войны, надо верить в литературу.
