Иван Толстой: Мы сегодня продолжаем разговор о петербургской Публичной библиотеке, официально носящей название Российской национальной библиотеки. Моя собеседница – Людмила Борисовна Вольфцун, архивист, историограф, автор множества биографий сотрудников библиотеки. Людмила Борисовна проработала на любимой службе почти 30 лет. В прошлый раз мы довели повествование до 1917 года. Сегодня – беседа вторая. Всем известна фотография революционных лет, точнее, лета 1917 года, судя по одеждам летним, расстрела какой-то демонстрации на углу Невского проспекта и Садовой улицы. Люди разбегаются в разные стороны, кто-то уже упал, кто-то убит, кто-то, придерживая картуз, бежит в сторону, кто-то не успел сообразить, что пришла смертельная беда, и как бы глазеет, не понимая, что ему сделать для того, чтобы избежать страшной участи… И мы все время забываем, что происходит все это как бы на таких задниках архитектурных городских. И один из красивейших из этих задников - здание Публичной библиотеки петербургской, или петроградской в то время. Я хотел начать именно с этого вопроса, потому что он показывает, какая драма и трагедия развивается на улицах. А что происходило в эти же самые дни (кстати, эта фотография относится к какому числу какого месяца?) за стенами Публички? Каким глазами, историческими глазами, могли смотреть работники Публичной библиотеки на то, что происходит перед их фасадом? И, кстати, видели ли они эти сцены, вспоминали ли они когда-нибудь о них, или там окна загорожены книжными шкафами?

Людмила Вольфцун: Получилось так, что библиотека, в силу своего месторасположения, оказалась в самом эпицентре событий. И вот та фотография, о которой вы говорили, она относится к июлю 1917 года - это расстрел демонстрации. Библиотека, конечно же, реагировала на все то, что происходило вне ее стен, тем более, что она находилась и чрезвычайно близко, и была свидетелем всех этих событий. И в самой библиотеке тоже настроения были соответствующие тому времени. Кстати, на тот момент библиотека уже перестала называться Императорской публичной. После Февральской революции она получила новое название – Российская публичная библиотека. В самой библиотеке, внутри ее, такие страсти, конечно, не бушевали, но нельзя сказать, чтобы там было спокойно. Настроения там были разные. Если Февральская революция была встречена, в основном, сочувственно, то к событиям более позднего времени, уже к октябрьским дням, выявились совершенные разногласия у части сотрудников. Если можно, я немножко скажу о том, кто тогда был в библиотеке и кто ею руководил. Директором библиотеки в 1917 году был Дмитрий Фомич Кобеко. Человек очень известный в свое время, выпускник Александровского Царскосельского лицея, в прошлом – очень крупный чиновник Министерства финансов, член Госсовета. Но, помимо всего, этого известный литератор и историк, автор многих трудов по генеалогии, по истории Александровского лицея, очень известного сочинения о цесаревиче Павле Петровиче, за которое он был избран в члены-корреспонденты Академии наук. Человек он был, несомненно, просвещенный, и, если говорить о его взглядах, то он был человеком умеренных взглядов. Совсем либеральным его назвать нельзя, но и таким жестким консерватором тоже. Но к тому времени, к 1917 году, он уже был в преклонных годах, он уже был очень тяжело болен и, действительно, он скончался через год, и все свои обязанности он приказом по библиотеке возложил на своего заместителя Эрнеста Львовича Радлова. Тоже человека очень известного в своем кругу, философа, друга известного философа Владимира Соловьева, человека, который много лет был редактором «Журнала Министерства народного просвещения», которого связывали с Публичной библиотекой многие годы работы. По словам одного из читателей, который знал Радлова, видел его в залах библиотеки, «это был милейший старик с душой материалиста и головой полускептика-полумистика». Но вот когда начались события октябрьские, весь 1917 год было неспокойно, на улицах постоянно происходили какие-то шествия, митинги, они были совсем рядом с самой библиотекой, в сквере неподалеку очень часто собирались разные группы, и библиотека была даже озабочена тем, чтобы в ажиотаже всех этих пылких речей сохранить ее от каких-то вторжений. Когда произошли октябрьские события, то они, в целом, были встречены очень негативно, враждебно. И вот один из сотрудников библиотеки, Валериан Адольфович Чудовский, который работал там уже давно к тому времени, был поэтом, был многолетним сотрудником журнала «Аполлон», был, кстати, тоже выпускником Александровского лицея, оставил очень интересные зарисовки событий тех дней, где очень ярко и откровенно описывал все, что происходило и внутри, и за стенами библиотеки Анне Дмитриевне Радловой, с которой он находился в дружеских отношениях. Так что все то, что касается восприятия, очень многое можно увидеть его глазами.

Иван Толстой: Валериан Адольфович Чудовский к Анне Дмитриевне Радловой.

14 окт. 1917

Радлов сейчас замещает директора, но мы его не чувствуем. Собственно говоря, директором сейчас является Иннокентий ив. Яковкин. Он пишет все важные бумаги, ходит во все ведомства, а у «начальства» просит санкцию или подпись на уже сделанные дела. А власти у нас никакой нет, и развал полный. Работают некоторые из личной любви к делу, например Лозинский.

17 окт. 1917

В Библиотеке сильное брожение, совсем не страшное, ибо наши «товарищи» — полная мрась, — но очень роняющая авторитет «власти» и порядок — остаток порядка!

24 окт. 1917

Господь да спасет Россию! Проклятый Город опять охвачен мятежом. Темные улицы полны возбужденной толпой, все ждут великих событий, но событий не видно,— и это особенно страшно, ибо все знают, что то, чего не видно, все же свершается. /.../ На Невском было темно, людно и жутко...

25 окт. 1917

Утром в городе было спокойно, я пошел на службу. Улицы пустоваты, в трамваях свободно. Опять ничего не видно, ничего не известно, опять чувствуется, что не видное все же свершается. В два часа Библиотеку закрыли вследствие тревожных слухов. Когда я вышел на Невский, было уже видно, что мятеж восторжествовал... Весь Невский был занят отрядами мятежных войск, /.../ местами стояли броневики с выставленными пулеметами и скорострельными орудиями. Броневики впечатляют сильно, очень.

18-21 ноября 1917

А недавно вышел скандал в Библиотеке. Решили мы в Совете и на общем собрании служащих примкнуть к забастовке-протесту против насилий над государственным банком и закрыть Библиотеку на 2 дня, назначив дежурных для наблюдения за порядком. /.../ На следующий день прихожу дежурить — Библиотека открыта, читателей принимают и книги выдают — сторожа! Они постановили сорвать нашу забастовку. Собралось нас 5 человек библиотекарей, вызвали Эрнеста Львовича, решили спасать положение — самим стать на выдачу, лишь бы книги не оставались во власти сторожей. И простояло нас четверо (Эрн. Л. ушел) 4,5 часа на работе вольнонаемных низших служащих, нам мало знакомой в подробностях. А сторожа некоторые стояли поодаль в развязных позах и наблюдали и дорогу нам не уступали... За всю жизнь я не испытал ничего подобного, это было первое мое рабье унижение. Именно рабом я себя чувствовал».

Людмила, но ведь в революционном Петрограде была масса владельцев прекрасных библиотек, которые, кто дрожал за свое сокровище, кто уже уехал из города, кто бежал под угрозой ареста, и так далее. Известно ли что-нибудь о судьбе вот таких частных собраний? Не великосветских каких-то, не княжеских, не каких-то титулованных лиц, а просто петроградской интеллигенции?

Людмила Вольфцун: Да, известно. Уже в 1918 году, учитывая то катастрофическое положение, которое сложилось не только в городе, но коснулось и книг, и библиотек, был создан специальный комитет, который занимался выявлением брошенных библиотек. И принимали участие в этом комитете и сотрудники библиотеки, в том числе и Александр Исаевич Браудо, многолетний сотрудник библиотеки, затем помощник директора. Человек, который был юристом по образованию, но он был очень разносторонний, автор многочленных трудов. Кстати, он отец известного органиста Исая Браудо. И сотрудники библиотеки получили преимущественное право, когда они находили такие библиотеки, при их отборе их приобретать в пользу Российской публичной библиотеки. И существует целый фонд, где масса интереснейших материалов, вообще материалы совершенно драматические, которые рассказывают о разоренных домах, о книгах, которые были частично похищены. И вот в числе таких документов есть заметка, которая, в частности, рассказывает о том, как была обнаружена библиотека Владимира Дмитриевича Набокова, известного кадета, отца знаменитого писателя. Она хранится в Архиве Центрального комитета государственных библиотек. А этот архив, в свою очередь, хранится в архиве нынешней Российской национальной библиотеки.

Иван Толстой: «Библиотека Набокова. Нижний этаж особняка Набокова на Морской занят военным комиссариатом Адмиралтейского района. В нижнем этаже как раз и находилась ценнейшая юридическая библиотека Набокова. Многое украдено из книг, оставшееся перенесено в верхний этаж, где живет сестра Набокова с мужем. Установить, что похищено, в настоящее время не представляется возможности... (Арх. РНБ. Ф.8, 1918. Д. 11. Л. 32)»

Людмила Вольфцун: Таких случаев было очень много, и если говорить об этом, то можно посвящать этому целую передачу. Но, во всяком случае, такие библиотеки отслеживались (мне не нравится это слово), выявлялись, и книги для того, чтобы они хотя бы не подвергались разграблению или просто не шли на то, чтобы из них делать папироски, их старались спасти тем, что их собирали в этот государственный книжный фонд. Там, надо сказать, к тому времени накопились огромные богатства, которые насчитывали около миллиона единиц самых разных.

Иван Толстой: Людмила, какие главные беды и драмы подстерегали библиотеку, начиная с 1917 года? Как относилась власть к самой библиотеке? Кто ею руководил? Какие были взаимоотношения между библиотекой и большевиками, Смольным и ЧК? Вообще, преследовали ли тех людей, которые ходили в Публичную библиотеку на работу?

Людмила Вольфцун: Так сразу ответить на эти вопросы невозможно. Если можно, я начну последовательно. Отношения с властью складывались, на первых порах, очень непросто. Поскольку библиотека, в целом, восприняла октябрьские события негативно, то она была закрыта довольно долгое время.

Иван Толстой: Давайте скажем, все-таки, сколько.

Людмила Вольфцун: Библиотека была закрыта в течение почти трех недель. Но затем события повернулись так, что тот же самый Чудовский пишет о том, что «неприятно, ужасно и зловонно работать с новой властью, но, вероятно, придется». Библиотекари понимали, что их долг - заниматься тем, чтобы предоставлять людям право читать. Кстати, еще одним моментом, который очень сильно раздражил власть, был такой. В самом конце 1917 года, в декабре, по-моему, в Петрограде проходил съезд представителей мусульман. И постановлением Ленина на этом съезде было принято передать этому съезду хранящийся в Публичной библиотеке знаменитый Коран Усмана. Этот Коран, который для мусульман является святыней, хранился когда-то вСамарканде, а при завоевании Туркестана был, в качестве трофея, взят русскими войсками. И знаменитый покоритель Туркестана генерал Кауфман прислал его в подарок Императорской публичной библиотеке, чтобы эта драгоценная книга хранилась именно там. В Публичной библиотеке этот Коран и находился. Сотрудники библиотеки попытались убедить представителей съезда в том, что этот Коран является огромной ценностью не только для мусульман, но и для всего культурного мира, и, что, находясь здесь, в библиотеке, он будет доступен многим. Но эти увещевания не привели ни к чему, в библиотеку был прислан вооруженный отряд, и, в буквальном смысле, под давлением, под дулом Коран отдали. Кстати, любопытная подробность (не знаю, здесь она уместна или нет) - одним из представителей этого мусульманского съезда был Карим Сагидов, и его дочь, Эндже Каримовна Сагидова, очень много лет проработала уже в Публичной библиотеке, где заведовала Отделом национальных литератур.

Иван Толстой: Людмила, а какова судьба этого Корана? Нашелся ли он?

Людмила Вольфцун: Насколько мне известно, этот Коран затем был передан в Ташкент, где и должен храниться до настоящего времени. Во всяком случае, до распада СССР он находился там. Думаю, что и сейчас он там находится. Но это событие вызвало возмущение в библиотеке, и библиотека составила такой протест-заявление, который опубликовала, где было написано, что совершенно недопустимо разрешать такие вещи, что если какая-то партия, которая фактически сейчас обладает властью, берет на себя ответственность и право решать все то, что принадлежит народу, и так далее... То есть, заявление было написано в достаточно резких тонах, и реакция властей, конечно, последовала незамедлительно. Кобеко, о котором мы знали, что он уже смертельно болен, что он фактически не руководит библиотекой, хотя формально остается ее директором, был снят с поста, и на его место был назначен правительственный комиссар Аркадий Германович Пресс. Причем, его назначение в библиотеку было подписано Лениным. Аркадий Германович Пресс был выпускником Петроградского университета, Юридического факультета, долгие годы служил в Сенате, сначала в Межевом департаменте, потом в Судебном, считал себя философом, был автором многочисленных книг, брошюр, которые касались истории философии от Аристотеля до Гегеля, касались каких-то отдельных философов, и каждой из этих книг предшествовала его большая статья. Он был автором и детских книг, и журналистом. Но это, в данном случае, не важно. А важно то, что в библиотеке его встретили в штыки. Назначение Пресса произошло в самом начале января 1918 года, сразу же после снятия Кобеко, буквально через несколько дней, и встречен он был в библиотеке в штыки. Он получил полномочия одновременно и директора, и правительственного комиссара. Никто тогда еще не понимал, что такое правительственный комиссар и в чем заключаются его функции, но, тем не менее, отношение к нему было очень враждебное. И уже совсем через небольшой срок представители библиотеки, это произошло где-то в марте 1918 года, обратились к Луначарскому, где просили о том, чтобы Пресса уволили из библиотеки, где описывали его методы работы, как авторитарные, как те, которые совершенно никак не соответствуют стилю, принятому в библиотеке. Были еще обвинения в том, что Пресс и его сыновья вывозят книги – но это, возможно, даже миф, потому что можно вспомнить и миф о Чацком, который обозами вывозил книги. Суть в том, что Пресс был снят, его пребывание в самой библиотеке продлилось всего два месяца. На его место, на место правительственного комиссара, был назначен многолетний сотрудник библиотеки, сотрудник ее Русского отделения, Владимир Максимилианович Андерсон. Но он, в отличие от Пресса, не занимал сразу две должности, он очень четко обозначил свое место, остался сотрудником Русского отделения и правительственным комиссаром, а директором библиотеки был назначен Эрнест Львович Радлов. Это уже официально. Потому что по новому уставу библиотека получила автономию, которая давала право выбирать директора и давала право Совету библиотеки рассматривать кандидатуры на места библиотекарей и осуществлять их прием. Владимир Максимилианович Андерсон был человеком чрезвычайно порядочным, что показывает вся его дальнейшая служба в библиотеке. Он учился когда-то в Гейдельбергском университете, знал несколько языков. Он, кстати, принимал участие в составлении «Некрополя русского зарубежья», был автором самых разных статей, и был он библиотеке совершенно искренне предан. И он, и вся его последующая служба показала, что он делал все возможное и невозможное для того, чтобы отстаивать ее интересы и защищать ее сотрудников. Вот, как складывались отношения с властью.

Иван Толстой: Людмила, интересно, а что сами сотрудники? Ведь не все советскую власть приняли, об этом вы уже упомянули. А как же они? Были репрессии на этих первых порах, сразу после революции? Кто-то, наверное, уволился, так всегда в огромном учреждении бывает, а кто-то, наверняка, и подался в эмиграцию?

Людмила Вольфцун: Да, конечно, на первых порах было очень много всего непонятного и в отношении штата. Часть сотрудников уехала из города, потому что в Петрограде были очень тяжелые условия жизни. Кто-то из сотрудников был призван на Первую мировую и еще не вернулся обратно. Кто-то просто не пережил этих тяжелых, голодных и холодных дней. И в библиотеке ощущалась нехватка людей. Но, по тому же самому новому штату, если раньше количество сотрудников равнялось примерно 60-ти, то был введен новый штат, куда вошли и служители, которые раньше в число библиотекарей никогда не входили. И вот за счет этих служителей и бывших вольно трудящихся и расширился штат. Тем не менее, потребность в людях была очень большая, и в библиотеку стали поступать новые люди, несмотря на то, что оклады были чрезвычайно низкие, условия работы были тоже достаточно суровые. Что же касается репрессий, то в самые первые годы их пока не было. Начались первые репрессии, еще волной это не назовешь, но первые репрессии начались в начале 20-х годов. Это были аресты, до расстрелов тогда еще не доходило, хотя позднее, в 1925-м, были расстреляны некоторые лицеисты. Кстати, в 1925 году был арестован Валериан Адольфович Чудовский, он был сослан. В 1921 году был арестован Михаил Леонидович Лозинский. Об аресте его известно много, я только напомню то, что знают все. Он отправился на квартиру к Гумилеву, который уже был задержан, на квартире была засада, Лозинский был арестован. Библиотекари были необычайно встревожены этим обстоятельством, и Владимир Максимилианович Андерсон написал письмо, где ручался лично за Лозинского, где он писал о том, что «меня знают в партийных кругах, я человек верный. Я не знаю Гумилева, но я знаю Лозинского. Помимо того, что он прекрасный работник, он ведет необычайно важную и чрезвычайно секретную работу, которая очень важна для России». Через день или два Лозинский был отпущен.

Иван Толстой: Людмила, интересно, что же за секретная работа, которую он вел?

Людмила Вольфцун: Это как раз работа, связанная тоже с очень интересным, важным и драматическим эпизодом в истории библиотеки. С, так называемыми, «польскими работами». В 1921 году был заключен мирный договор между Советской Россией и Польшей. И одним из условий этого договора было то, что Россия будет выдавать Польше культурные сокровища, которые были вывезены из Польши еще начиная со времен раздела, во времена польских восстаний. Это касалось музеев и касалось публичной библиотеки, основу которой когда-то составила знаменитая библиотека Залуских, вывезенная из Варшавы при покорении Варшавы Суворовым. Вот этот мирный договор, который предусматривал выдачу книг, он дал толчок очень многим начинаниям библиотеки. Дело в том, что огромное Рукописное отделение, огромное по своим фондам и по своей ценности необычайной, оно ведь практически к этому времени не было достаточно хорошо изучено и обработано. В Рукописном отделе работало максимум три человека, и обработать все рукописи, не говоря уже о том, чтобы их изучить, было просто совершенно невозможно и нереально. И вот для того, чтобы изучать эти рукописи и понимать то, что отдается, в библиотеку, в качестве консультанта по западно-европейским рукописям, была приглашена Ольга Антоновна Добиаш-Рождественская. Это совершенно удивительный человек, первая в России женщина член-корреспондент, очень известный медиевист, ученица Ивана Михайловича Гревса. Она училась в Сорбонне, работала во Франции, была знатоком рукописной книги, автором многочленных работ по истории западного Средневековья, по истории религиозной мысли. И она, придя в Публичную библиотеку, пригласила туда своих учеников. Надо сказать, что в связи с этими «польскими работами» были выделены специальные ставки. И вот в Публичную библиотеку пришли молодые медиевисты, большая часть из которых была учениками Ольги Антоновны Добиаш-Рождественской. Среди них были Всеволод Владимирович Бахтин, человек, чье имя сейчас очень мало известно, человек, которого называли восходящей звездой медиевистики, необычайно талантливый, но судьба его сложилась очень драматично. Сергей Александрович Ушаков, который тоже погиб в 30-е годы. Владимир Сергеевич Люблинский, впоследствии не только известный знаток книги, но и, наверное, один из крупнейших советских вольтероведов. Его жена Александра Дмитриевна Стефанович, впоследствии Люблинская, крупнейший советский медиевист, знаток истории Франции и палеограф. Матвей Александрович Гуковский, очень известный итальянист, автор многих трудов по истории итальянского Возрождения. Раиса Ноевна Блох, талантливый ученый и поэт, человек драматической судьбы. Нина Дмитриевна Шайтан, племянница Ивана Михайловича Гревса, и многие другие.

Иван Толстой: Людмила, вот вы несколько раз, говоря о Бахтине и упоминая Раису Блох, говорили о какой-то трагической судьбе, о том, что жизнь сложилась каким-то сложным образом. А можно вас попросить уточнить, что же с ними случилось? Под поезд, что ли, попали?

Людмила Вольфцун: Если поездом называть все то, что происходило в советские годы, в 1920-30-е, то можно сказать и так. Всеволод Владимирович Бахтин был необычайно одаренным человеком, он был совсем молодым, когда пришел в библиотеку, они были почти все ровесники века. Кто-то немножечко постарше, кто-то чуть-чуть помладше, но примерно это было одно поколение. Он был автором многих известных работ, которые были очень известны в истории палеографии, и его научная карьера, если здесь это применительно, могла бы развиваться в нормальных условиях совершенно блестяще, потому что его работы получили признание не только в России, но и за рубежом, где Ольге Антоновне Добиаш-Рождественской их удалось опубликовать. Но в 1928 году он был арестован по делу «Воскресения», это такая группа, которая возникла тоже в недрах Публичной библиотеки. Он был сослан сначала на Соловки, после того, как он отсидел свое и вернулся, он жил в самых разных городах, не имел права жить в Ленинграде, был оторван от рукописей, но, тем не менее, благодаря тому, что Добиаш-Рождественская присылала ему какие-то тексты письмом, ему умудрялась тоже помогать работать с книгой «История письма в Средние века». Но затем, в 1930-е годы, у него уже не было паспорта. Не хочу сказать, что это естественно, но для многих это становилось почти привычным явлением, и в 30-е годы он был арестован, осужден на 10 лет за контр-революционную деятельность, которую он, видимо, зашифровывал палеографическим знаками. И после того, как он вышел из лагеря, он был уже совершенно сломленным человеком. У него началась мания преследования и, хотя сохранились письма его к Александре Дмитриевне Люблинской, которая пыталась поддерживать его, он умер в возрасте 50 лет, ничего не сумев сделать дальше. Это совершенно сломленная судьба. Что касается Сергея Александровича Ушакова, они все были однокурсники – Люблинский, Люблинская, Бахтин и Ушаков – то Ушаков, как и Бахтин, очень много занимался делами Польской комиссии, потому что они входили в число экспертов. Это была очень сложная работа, надо было определять рукописи по, так называемым, культурным связям, доказывать, что, да, именно эта рукопись имеет отношение к Польше, а эта, может быть, не так важна, заменять каким-то эквивалентом. Сергей Александрович в конце 20-х не был арестован, в отличие от Бахтина, но в 30-е годы, когда стали из Петербурга выселять «социально чуждый элемент», он попал под эту статью, был выслан вместе с семьей в город Чкалов, где уже находились и другие высланные сотрудники библиотеки. А там через несколько лет он был арестован, обвинен в контрреволюционной деятельности в связи с фашистскими организациями, которые неизвестно, как он мог вообще найти в этом Оренбурге, не имея ни работы, ни связей никаких, и буквально в течение трех дней приговор был приведен в исполнение и Ушаков был расстрелян.

Иван Толстой: Людмила, люди это, конечно, самое главное и самое страшное, что с ними случилось, но, позвольте вам задать вопрос о судьбе книг. Ведь всегда Императорская публичная библиотека, как крупнейшая в России, пользовалась правом получения, как минимум, одного обязательного экземпляра каждой выходившей книги и каждого выходившего издания. А что случилось в годы лихолетья с этим? Ведь есть большое подозрение, что не все обязательные экземпляры поступали в это хранилище. Я не прав?

Людмила Вольфцун: Вы правы в том смысле, что в годы лихолетья, конечно, поступало далеко не все. И только по окончании Гражданской войны положение стало более или менее приходить в норму. Конечно, начиная не только с Гражданской войны, а начиная с Первой мировой уже начались какие-то перебои, а что касается периода с 1917 по 1920 год, то положение было не то, чтобы катастрофическим, но очень тяжелым. И вот уже в 20-е годы было принято решение, что обязательно библиотека будет получать обязательный экземпляр. И это осуществлялось почти все эти годы. Библиотека в эти годы очень обогатилась за счет приобретенных собраний. Среди них были и собрания великокняжеских дворцов, и были такие огромные поступления, как, например, библиотека Духовной академии. Духовная академия была закрыта декретом советской власти в 1918 году, и ее огромная библиотека, которая насчитывала более полумиллиона книг, рукописей, инкунабул, вошла в состав Публичной библиотеки. Кстати, в с 1925 году она стала называться Государственная публичная библиотека в Ленинграде. Но приобретение библиотеки Духовной академии произошло в 1918 году. Это огромное собрание продолжало оставаться в своем помещении, которое находилось на Обводном канале, в доме 11, специально построенном для библиотеки Духовной академии. Но, поскольку время было тогда суровое, стояли очень большие холода и здание не отапливалось, там не было света, то книги поступенно стали приходить в негодное состояние, не говоря уже о сырости и всяких грызунах, которые помогли разрушению библиотеки. Наиболее ценные книги и рукописи каким-то образом переправлялись в главное здание, а затем, поскольку положение с библиотекой Духовной академии было уже почти критическим, то для нее было выделено здание Владимирского собора, где и располагалось первое Антирелигиозное отделение. Потомучто все книги, которые были собраны из конфискованных церквей и монастырей, они все основали это отделение. Помимо этого, в Публичную библиотеку поступила библиотека и архив Кирилло-Белозерского монастыря, новгородской Софии, Валаамского и многих других. В этом отделении работали один-два человека, которые, конечно же, не могли поддерживать там все не то, чтобы в идеальном состоянии, но в каком-то более или менее приличном. Тем не менее, там работали люди, которых очень интересовала эта тематика, и как-то это отделение продолжало жить. Вообще, в эти 20-е годы функции библиотеки стали очень сильно меняться. Если раньше она считалась ученым заведением, то затем ученое стало отступать на задний план и на первое место выдвинулось культурно-просветительское, а затем уже и идеологическое. Библиотека, от количества поступивших к ней книжных собраний, задыхалась физически, потому что не хватало места. Об этом еще писали и при Кобеко, и ввод нового здания, этого Воротиловского корпуса, откуда сейчас читатели входят в библиотеку, конечно же, никак не решал этот вопрос. В 1918 году библиотеке было отдано здание по Садовой улице дом 18, там, где сейчас служебный вход, и задачей руководства был поиск каких-то способов решения вопроса с помещениями. И вот этим вопросом всерьез занялся Николай Яковлевич Марр, который с 1924 года и возглавил библиотеку. Надо сказать, что Марр это был второй и последний выбранный директор библиотеки. Выбор на него пал не случайно, он был известен и своим научным авторитетом, и своими колоссальными связями в самых разных кругах, и, конечно же, своей энергией. И, действительно, дела библиотеки Марр принял очень близко к сердцу и включился с первого же дня в такую яростную работу. И, вообще, такая страсть в работе, мне кажется, была характерна для всей его личности. Он был членом Ленсовета, у него были какие-то отношения со многими представителями власти. И, надо сказать, что Ленинградский советбиблиотеке помогал. Было решено разработать проект новых зданий, потому что Ленсовет решил выделить для библиотеки целый квартал, который ограничивался Невским, Александринской площадью, Толмазовым переулком, нынешней Крылова, и Садовой. То есть, весь этот квартал отдавался библиотеке. Нужно было разработать проекты нового здания,был объявлен конкурс, в котором приняли участие три довольно известных архитектора - Никольский, Щуко и Удаленков. Но здесь сыграло свою роль то, что положение библиотеки в середине 20-х годов самым существенным образом изменилось. Если она была до этого времени главной библиотекой страны, то после переезда правительства в Москву на эту роль стала претендовать Библиотека Ленина, которая получила это имя в 1924 году. И, несмотря на все то, что и Марр, и Александр Исаевич Браудо, который постоянно присутствовал на всяких заседаниях Наркомпроса и всяких прочих комиссий, они старались отстоять положение Публичной библиотеки. И все же эти усилия не привели ни к чему. Она, в итоге, был признана библиотекой всемирного значения. Конечно, смешно, если бы это было не так. Но, тем не менее, она была признана библиотекой республиканского значения, а Библиотека Ленина - библиотекой союзного. Это очень отразилось не только она самом статусе, но и на зарплатах и субсидиях. И, хотя Ленсовет выделил какие-то деньги на строительство здания, но из Москвы пришло распоряжение, что в связи с тем, что для Библиотеки Ленина, бывшей Румянцевской, будет строится новое здание, то страна не располагает такими возможностями, она не может себе позволить строить здания одновременно для двух библиотек. И поэтому все деньги остаются для строительства Библиотеки Ленина в Москве. Таким образом этот вопрос с помещениями был закрыт на долгие годы. Но каким-то образом библиотека выходила из положения тем, что образовывались филиалы в разных местах города, где каким-то образом рассредоточивалась литература. Первый филиал находился и на Обводном канале, и на Владимирской площади, после войны – в здании костела на Невском проспекте. Был на основе «Вольного экономического общества»создан филиал, который назывался Библиотека народного хозяйства. Поскольку библиотека должна была обслуживать всех читателей, включая и детей (позднее это было все-таки запрещено, потому что с определенного возраста стали принимать, а тогда, в 20-е годы, было решено, что каждый умеющий читать может ходить в библиотеку, начиная от пионера), то была создана Библиотека молодежи, которая располагалась на Фонтанке, в здании бывшего особняка Шувалова. Быласоздана очень интересная Библиотека всемирной литературы, это знаменитый четвертый филиал, библиотека эта была создана из тех книг, которые отбирались для издательства «Всемирная литература». Издательство«Всемирная литература» было основано по инициативе Горького для того, чтобы перевести на русский язык самые важные произведения мировой литературы, все литературные памятники всех времен и народов. Работа, конечно, колоссальная и по своему замыслу, и по воплощению, потому что среди переводчиков были многие замечательные авторы, поэты, писатели и переводчики – это и Михаил Леонидович Лозинский, и Чуковский, и многие другие. Кстати, если можно, один немножко курьезный эпизод я расскажу. Средипереводчиков, работавших в этом издательстве, была и Мариэтта Шагинян, которой было поручено отредактировать какие-то произведения Бальзака. Эта история относится к самому началу 20-х годов. Просто очень колоритный эпизод. И вот она пишет в своих воспоминаниях о том, как она в начале 20-х годов пришла в главное здание Публичной библиотеки, где было, конечно, очень холодно, тесно, и заказала всю возможную литературу, которая могла бы ей понадобиться для работы. Поскольку читальный зал работал с перебоями и работал только в дневное время суток, тогда, когда был световой день, то ее отвели в отделение, я предполагаю, что это было отделение художественной литературы, где усадили за стол, кругом были штабеля книг, и она оказалась в такой коморке, которая была отграничена от всего остального пространства этими книгами. И, когда она отвлеклась от своего чтения, она заметила, что какое-то очень странное стало освещение. Это происходило летом, в период белых ночей. И когда она выглянула в окно, она поняла, что уже наступила ночь, ее не заметили и закрыли. Она стала пытаться как-то выйти, но все двери были закрыты, и она поняла, что она одна осталась в этом здании. Как она пишет сама, света не было, тепла не было, лечь было некуда, кругом были книги, и ей стало как-то страшновато. Но она, тем не менее, уснула, а когда проснулась и стала надеяться, что ее откроют, то вспомнила, что это воскресенье и библиотека закрыта. И вот чувствуя, что она находится в совершенно безнадежной ситуации, она стала писать записки о том, чтобы обязательно нашли сторожа, потому что она закрыта в этом здании. Она оборачивала эти бумажки в монетки и выбрасывала их из окна. И, действительно, через какое-то время послышался шум, звук отпираемой двери, пришел сторож, который ей сказал: «Ну, барышня, как же я теперь с директором буду объясняться?». Вот такой смешной эпизод, но он, тем не менее, характерен для тех лет.

Иван Толстой: Похоже на какой-то неизвестный рассказ Александра Грина.

Людмила Вольфцун: Возможно.