Бездетный и неженатый Деточкин очень любил детей. Прямо как российская Государственная дума, маясь необъяснимой любовью к детям, исподтишка Деточкин раскручивал криминальные сюжеты. А по вечерам и выходным на сцене народного театра (все для людей!) Деточкин, как бы извиняясь за социальную несостоятельность, играл самого преданного сына на свете, Гамлета! Про родного отца Деточкина известно только, что он был красноармейцем, на свадьбе которого пели "Наш паровоз вперед летит!.." В воображении страхового агента образ легендарного отца вырастал до масштабов абсолютного монарха, даже тень которого вызывала дрожь. Мальчики, выросшие без отца, не пережившие Эдипов комплекс, страдают расщеплением личности, идеализируют и превозносят отсутствующего родителя, опираются не на реальные, а на воображаемые модели поведения, крайне далекие от жизни.
История Деточкина перестает быть частной, смешной и нелепой, если вспомнить, что после войн и перестроек полусироты составляют большинство, а безотцовщина тотальна и фатальна, поскольку, как родовое проклятье, передается из поколения в поколение. Чтобы управлять популяциями деточкиных, достаточно сокровенным отеческим голосом, размахивая кепкой, пыхтя трубкой или пристально глядя в глаза, повторять нечто программное, пусть бессмысленное, вроде "В коммуне остановка...", "перестройка", "Русский мир"…
Мы находимся в условиях откровенно психоаналитической истории, когда сквозь алогичные, агрессивные, нелепые решения в области детства просматриваются исторические травмы и детские неврозы законодателей
Деточкины любую романтическую муть впитают жадно, до капельки – столь сильна годами накопленная потребность в отеческом благословении и социальном признании. С детства они несут непомерный груз ложной ответственности и связанного с нею чувства вины. Механизм гиперкоменсации, предписание стать в случае беды, как Кибальчиш, на место старшего брата и отца, отвечать за всех, за павших, пропавших или просто скрывшихся с виду, вынуждает деточкиных браться за непосильные проекты вроде освоения целины или космоса, игнорируя простые радости жизни.
Беда только, что механизм этот быстро изнашивается, а сюжет быстро заканчивается. Но они же этого не знают. Оба, Деточкин и его идеальная проекция Гамлет, отрабатывают травму безотцовщины. Потерянные дети, они пытаются быть последовательными, но неумолимо проигрывают, потому что подметный проект не просчитан, а так брошен в толпу, чтобы оккупировать мозги и парализовать волю собравшихся вместе полусирот. Кто в него поверит, тот обречен. А кто не поверит, отлучен…
Но синдромом Деточкина поражены не только мальчики из народа. Им поражены и внешне лощенные и благополучные народные избранники, даже с большей очевидностью – поскольку они на виду и вынуждены бессознательно артикулировать и отрабатывать травму безотцовщины. Мы находимся в условиях откровенно психоаналитической истории, когда сквозь алогичные, агрессивные, нелепые решения в области детства просматриваются исторические травмы и детские неврозы самих законодателей. В Думе наши типажи с нашими диагнозами.
Горячие и ключевые для политиков темы гомосексуализма, педофилии, усыновления сливаются в одну адскую тему отцовской нелюбви и отвержения. По логике, именно депутаты и должны принять родительскую роль, заботиться о своей пастве как о родных детях. Но пиджак не по плечу, страшновато лезть поперед батьки в пекло. Призрак исконного отца стоит за спиной и магнетизирует взглядом, доводя народных избранников до истерик.
Депутатские демарши на территорию детства выглядят как попытки оправдаться перед образом и памятью отца. Вроде получают свои бесконечные зарплаты, строят дома по всему миру, дел полно, а потом вдруг, как здрасьте, пафосно и громогласно: "Быть или не быть?!" С ударением на последнем слове. "Усыновлять иностранцам или …нет?", "Разрешать аборты или…" Понятно же, что "не быть", нет! Потому что если "да", то нет трагедии, а есть только проблема, которую можно решить.
В поисках первоистоков добрались до матки, генетической памяти и темы наказания за отступничество от отца. Потому что аборт – это нарушение отцовского волеизъявления, а воля отца должна быть абсолютной.
Реальное отцовство у нас так и не сложилось, заменяется символическим, нереальным, фантасмагорическим. Безотцовщина и сиротство – наша священная травма. Основы государства порушатся, если у нас появятся, наконец, нормальные, заботливые отцы. Не надменные олигархи и лоснящиеся от софитов политики, как подсказывает гламур, и не строгие батюшки, как подсказывает религиозный атавизм, а нормальные дядьки со средним доходом и умением отстоять границы семьи, а значит, ограничить поползновения и атаки абсолютного авторитета.
Чем дальше реальные отцы от воспитания, тем сильнее и влиятельней образ идеального отца. Поэтому нормальная семья не интересует законодателей, государству нужны брошенные, безвольные и обиженные дети. Призрак Отца, которого никто живым не видел, но все о нем знают, бродит по России, ищет своих деточкиных – в детдомах, в подворотнях и абортариях.
Ольга Маховская – московский психолог, автор бестселлеров для родителей
