Свое решение начать политическую карьеру Ксения Соколова объяснила в интервью Радио Свобода.

​– Года три назад ты решила, что с журналистикой пора завязывать.

– Я ничего специально не решала. Я просто не видела для себя возможностей развития в журналистике. Теоретически я могла бы делать авторскую программу на ТВ или документалистику, но на это не было спроса. Я обдумывала различные варианты дальнейшей жизни. Как говорится, ждала окна возможностей.

– И почти уехала из страны.

– В стране произошли события, которые стали подталкивать к отъезду таких, как я. Возможность была: я могла бы уехать очень легко технически. Более того, нашелся вариант максимально комфортного отъезда. Но у меня не было удовлетворения. Что-то мучило, не давало покоя. Мне казалось, что я иду к красивому закату – а мне еще рано в закат.

– На пенсию?

– Очень комфортную, эстетически безупречную пенсию всемирного значения. Помнишь, в СССР были персональные пенсионеры союзного значения, а я стала бы пенсионеркой всемирного значения. Речь шла о красивом острове. Об Италии, о работе мечты… Все вроде бы складывалось чудесно, но что-то в этом плане не нравилось. Среди моих друзей есть те, кто уехал из России с большими деньгами: я бываю у них в гостях и не могу сказать, что хоть кто-то из них абсолютно счастлив. А я привыкла постоянно развивать себя, активно действовать. Меня отсутствие перспективы тяготило.

– Выбор между "красотой" и "развитием" сделан. Притом что забота о красоте – не чуждая тебе вещь. И ты выбираешь Госдуму – среду, уродливую внешне.

– Я не делала такого выбора. Я собираюсь заниматься политикой. Понятно, что эта область деятельности не самая эстетичная. Я к этому готова.

– Про "внутреннее содержание" я сейчас молчу. Но депутаты еще и выглядят плохо.

– Это как минимум непарламентская лексика. Конечно, Государственная дума – не Венеция, не Форте-деи-Марми и не Нью-Йорк. Я все это прекрасно понимаю. Но – я все время об этом говорю – если ты хочешь войти в игру, приходится принять ее правила. Мне интересно в нее войти. А в Форте-деи-Марми – неинтересно.

– Тебя от этих правил, прости за резкость, не cтошнит? Столовка с котлетками, тетки с халами.

​– С некоторых пор я стараюсь не употреблять этих слов. Хотя употребляла их долгие годы, причем гораздо более резкие – публично, в текстах.
Пока не дошла внутри до определенной точки: теперь я ни про кого не скажу "тетка с халой". Пока ты так говоришь и думаешь про людей, ни в какую политику идти не надо. Такая обесценивающая лексика – это отражение твоей собственной неуверенности. По крайней мере, про себя я это понимаю. У меня, как и у многих, было большое раздражение и моим народом, и "достойной его" властью, даже презрение. Если ты так чувствуешь – есть два выхода: уезжать из страны или остаться, чтобы что-то изменить. Но начинать приходится с себя. Когда я это поняла, мой язык стал спокойным. Я могу резко выражаться. Говорить очень резко и оскорбительно. В этом была моя сила: слово резкое, тяжелое, обидное – хорошо доходит и больно ранит. Но наступает момент, когда надо переходить на другой уровень. И во мне возникло внутреннее спокойствие. Поэтому раньше я ни с какими государственными институтами и не коммуницировала, хотя предложения были. Я понимала, что, покуда я считаю их "тетками с халами", мое отношение не даст мне возможности общаться с ними. А сейчас что-то во мне изменилось.

– Повзрослела?

– Не знаю. Возможно, за три года, пока сидела и думала, уверенности прибавилось. Ведь все эти оскорбления – презрение, пренебрежение – следствие неуверенности в себе. Они отражают внутреннее неблагополучие. Возможно, я с этим поработала. Стала увереннее. И никаких хейтерских интонаций (интонаций ненависти. – РС) больше нет.

– Допустим, ты преодолела отвращение к их внешнему виду…

– И к внутреннему тоже.

– Только эти люди голосуют за "закон Димы Яковлева". К их жизненной позиции ты тоже преодолеешь отвращение?

– Могу сказать с уверенностью, что я бы никогда, ни при каких обстоятельствах не стала голосовать за этот закон. Еще недавно я бы не стала разговаривать с людьми, которые голосовали. Но если я не буду с ними разговаривать, как же я смогу сделать так, чтобы больше таких законов не принималось? Если в Думе не будет нормальных людей, значит, будут приниматься такие законы! И если мы не пойдем на выборы, значит, мы согласны с такой перспективой, умываем руки.
С людьми нужно работать, нужно убеждать: у всех, конечно, свои мотивы, и часто они мерзкие – не потому, что эти люди – гении зла, а потому, что поставлены в такие условия. Надо менять систему – сама она не изменится.

– Насколько прочен твой запас терпения? Не лопнешь от возмущения?

– Запас терпения у меня очень большой. Запас прочности теперь тоже. Это то, что мне пришлось в себе вырастить и воспитать. Мне в жизни пришлось решать вопросы, которые требовали держать цель годами. Без терпения ничего нельзя сделать. Сила инерции в России такова, что процессы изменений растягиваются на долгие годы. Не бывает результата сразу – к этому тоже нужно привыкнуть. Раньше мне всегда хотелось все и сразу. Потом поняла: в больших процессах так не получается.

– Ты выдвигаешься от Партии роста. С таким же успехом можно было бы выдвинуться от "Единой России": за Партией роста стоит Володин, она создана Кремлем, она по факту синоним "Единой России".

– Нет, Партия роста – никакая не "Единая Россия": суть у нее другая. Это не партия власти. Но это партия тех, кто готов говорить с властью, не отказывается иметь с ней дело, в отличие от радикальной оппозиции. Это партия людей, которые сами что-то сделали в жизни, привыкли нести ответственность за себя и близких. Мне понятны люди, которые преуспели в нашей сильно непростой действительности: я сама такая. Конечно, я понимаю, что для того, чтобы партия появилась, ее должны были одобрить. Таковы правила игры. Я считаю, что лучше отдавать себе отчет в реальности, чем строить иллюзии. На сегодняшний день правила таковы. Тем не менее Партия роста – это отнюдь не "Единая Россия".

– Сформулируем по-другому: карманная оппозиция, партия, созданная под выборы, чтобы имитировать оппозицию. Соответственно, она и не будет ничего делать – ее задача имитировать.

– Ну, я не знаю, кто там собирается что имитировать. Я собираюсь делать.

– И ты веришь, что дадут?

– Я считаю, что сейчас подходящий момент, чтобы войти в игру. Налицо ситуация выбора не только для меня, но и для всей страны. Появление подобной партии – вопрос необходимости общественного консенсуса. Партии, которая готова представлять в парламенте интересы людей, на данный момент почти не имеющих представительства.

– Мы помним, как было с той же "Справедливой Россией": появляется условный Гудков, который говорит вещи, раздражающие власть, – и все заканчивается.

– Сейчас принципиально другая ситуация. Тогда была нефтяная экономика: общественный договор был другой, власть чувствовала себя вольготно. Сейчас экономика полностью меняется, мы имеем фактически новую реальность – реальность кризиса. У Партии роста – и в этом ее отличие от других партий – есть внятная детальная экономическая программа, которая предлагает конкретные шаги по выходу из тупика.

– При этом, как правильно сказал твой друг Ройзман, как можно менять экономику, не меняя политику?

– А мы действуем в рамках возможного. Давайте начнем с того, что изменить возможно. Дальше – посмотрим.

– Не боишься вызвать неудовольствие власти?

– Глагол "бояться" вообще не особенно про меня. Я прекрасно понимаю, что ситуация, в которой я оказалась, настолько сложная, что любой поступок и любое слово нужно хорошо обдумывать. Взбираться на трибуну и требовать революционных изменений не собираюсь. Я собираюсь серьезно продумывать каждый шаг и его последствия. Это нелегко, особенно учитывая, что у меня вообще нет опыта в политике. Для меня, человека, который привык действовать и говорить прямолинейно, это новая ситуация. Но у меня есть основания полагать, что я с ней справлюсь.

– В декабре Олег Кашин написал колонку о том, что, если вы правда хотите что-то сделать для страны, не идите на выборы. Это честнее, чем идти.

– Я с этим совершенно не согласна, у меня другая стратегия. Если бы я думала так, то взяла чемоданчик и уехала бы на остров. Я этого не сделала. Считаю, что внутренняя эмиграция – очень скверный выбор. Агрессия превращается в аутоагрессию. У меня был выбор – эмиграция либо… я открываю дверь, захожу и говорю: "Подвиньтесь, ребята, я тоже хочу играть. Это моя страна".

– Играть? Или бороться с врагами?

– Я политических противников не считаю врагами. Считаю их людьми, которых не убедили в том, что добро должно победить зло. Буду убеждать.

– Ты понимаешь, какое впечатление может производить слово "игра"? Ты играешь – как Остап Бендер. На этот раз в политику. Выпускница Литинститута, писательница, искательница приключений ищет впечатлений. Которые потом можно использовать как материал. Получить опыт, пережить и написать. Все только ради этого.

– Так это и есть жизнь! В конечном итоге, все что я делаю, я делаю для себя. Но мой кайф состоит в том, чтобы все делать максимально качественно, я люблю все улучшать. Раньше мне нравилось доводить до совершенства тексты, чтобы было вот это ощущение – "ай да сукин сын!". Теперь думаю, что могу что-то улучшить в окружающем мире – опыта, знаний, навыков достаточно. А потом почему бы и книгу не написать "Как я стала президентом России"? И вообще, где ты видела не авантюрных политиков? Я не имею в виду унылых людей, которые, как это принято в России, идут решать свои материальные проблемы, понимая, что нигде, кроме власти, они так славно их не решат. Мои материальные проблемы решены. Авантюрные склонности, благодаря профессии, тоже реализованы. Поэтому сейчас у меня прагматичные соображения: успех в политической карьере. ​

– Ты сказала: материальные проблемы решены. Такое бывает? Титов – миллиардер, есть подозрения в материальной заинтересованности.

– Я даже не знала, что он миллиардер. Ты знаешь точно?

– В "Википедии" написано: состояние 1,3 миллиарда долларов. Для тебя работа на Титова – не способ заработка?

– Это политика, а не работа на Титова. Если бы я хотела очень много зарабатывать, я, наверное, торговала бы нефтью, а не занималась журналистикой.

– Ты и это умеешь?

– Не пробовала. Если бы я хотела зарабатывать много денег, то пошла бы туда, где они есть. Пиарщиком в "Роснефть", например. Но я этого не сделала. И сейчас не собираюсь за счет Титова решать свои материальные проблемы. Тем более что у меня их особенно нет​.

– А почему их у тебя особенно нет? Как ты так умудряешься – у всех есть, а у тебя нет?

– Наверное, так счастливо сложилась моя жизнь. Я вообще не так чтобы очень сильно люблю деньги, хотя в это трудно поверить.

– И я о том же. Не понимаю, как они могут быть решены. Даже Владимиру Владимировичу Путину все время хочется больше дворцов.

​– Не думаю. Хотя есть люди, которые влюблены в деньги. Для которых деньги – главное.

– Ты не такой человек?

– Нет. Деньги – не мой фан. Накопить или купить все, что можно купить на этой земле, мне не интересно.

– Журналисты тебе завидуют. Мы, говорят, так не умеем.

– Я умею зарабатывать деньги. Но я зарабатываю ровно столько, сколько мне нужно. Если бы мне нужно было больше – я бы зарабатывала больше. Много думать о деньгах мне лень. Если мне что-то нужно, я составляю схему получения этого и действую в соответствии с ней. Денег это тоже касается.

– Зачем ты ездила в Донецк зимой?

– В Донецк я ездила с доктором Лизой в прошлом году. До этого долго на войне не была. Лиза – моя близкая подруга. Она постоянно ездит туда. Я вызвалась ей помочь. Ну, и взглянуть на все хотелось своими глазами – потому что репортером ты не перестаешь быть никогда. Я посмотрела. То, что я увидела, было очень неприятно.

– Вчера наблюдала, как ты стреляешь в тире. Не дай бог оказаться в ситуации, где нужно стрелять. Ты думала об этом? Смогла бы выстрелить? Ты была на охоте, например?

– Ненавижу охоту. Просто ненавижу реально! Несколько раз приглашали – на африканскую охоту, самую интересную – всегда отказывалась, не хочу видеть. Что касается "могла бы выстрелить"… Знаешь, пока не попадешь в реальную ситуацию, нельзя ничего наверняка сказать. Я разговаривала с людьми, которые убивали, и убивали массово. Задавала вопросы про это. По-разному отвечают. Для многих, кто воевал, это дело привычки. Первый раз плохо, а потом пошло-поехало. Но ведь сейчас война такая, что надо не стрелять кому-то в голову, а кнопки нажимать. Конечно, вот так, как я вчера, – взять и выстрелить из пистолета в того, кто стоит за 50 метров от тебя, как на дуэли, это очень нормальному человеку трудно. Нажать кнопку проще.

– Что мотивирует стрелять?

– Как ни странно, я успокаиваюсь, когда стреляю. Для меня это занятие, которое требует большой сосредоточенности, простройки всех систем организма. Тело и душа должны быть спокойны. Пистолет неподвижен. И внутри у тебя должно быть ровно. Видишь только цель. Нет суеты. Когда я постреляю, то уезжаю оттуда и становлюсь… как река.

– У тебя есть недостаток, с которым ты так и не справилась?

– Чего-то глобального, с чем хотела справиться и не справилась, нет. Есть какие-то хвостики комет. Главные вещи я с собой сделала. Например, я была невероятно эмоционально чувствительна. На таком уровне, что с этим почти невозможно было жить. Что угодно выбивало из колеи. Пропускала все через себя так, что не оставалось никакого ресурса. Это качество обычно не считается недостатком: тебе никто не говорит, что с ним нужно бороться. Наоборот, тебе кажется, что ты всех понимаешь, всем сочувствуешь, ты молодец. А потом выясняется, что ты, может, и молодец, и жалеешь каждого, но сама ты абсолютно беззащитна, перегружаешь и пережигаешь себя. Ты словно играешь сама против себя. За всех, но против себя. Я долго так играла – и это чуть совсем плохо не кончилось. Еще пришлось вырастить в себе терпение, умение долго идти к цели, держать ее, несмотря ни на что.
Мне раньше хотелось всего и очень быстро. Если послезавтра, то уже не надо, унесите. В детстве, например, меня учительница ругала, потому что я тетрадки до конца не дописывала: напишу три странички и бросаю. В какой-то момент я сообразила, что мне это очень мешает в жизни: я много всего начинаю, но не все довожу до конца. Еще пришлось научиться общаться с людьми, ставить себя на их место, понимать. В этом очень помогла журналистика. Я долго училась слушать собеседника. Понимать мотивы его поступков. Вот, пожалуй, самые важные вещи, которые пришлось в себе изменить.

– Ты сейчас собой довольна? Ты себе нравишься?

– Пожалуй, да. Больше, чем когда-либо. Хотя я, конечно, невероятно строгий критик себя самой. Я на себя смотрю гораздо более критично, чем даже, допустим, журналист Кашин смотрит. Но предпочитаю конструктивную самокритику.

– Российская политика – мужской мир. Невозможно представить женщину президентом.

– Правда? Мне так не кажется.

– Тебя?

– Не знаю. Может быть, и меня. Поскольку я фантазерка, для меня невозможного не существует. Ничего не исключаю. Посмотри, красотка какая мэр Рима? Жизнь женщины становится все более технически удобной со времен изобретения памперса. Соответственно, высвобождается энергия, возможности.

– А к феминизму ты как относишься?

– Если мы говорим об этапах борьбы женщин за свои права, то, собственно, только благодаря феминизму мы с тобой здесь сидим. А то бы вышивали на пяльцах и рожали бы восьмого.

– Считаешь себя феминисткой?

– Смотря в каком контексте. Наверное, я не пойду на демонстрацию за ущемляемые женские права. Я считаю, что надо искать рычаги воздействия более серьезные и менее энергозатратные, чем выход на улицы. Но иногда другого выхода просто нет. Свои права нужно отстаивать постоянно, повсеместно. Свобода просто так никому не дается. А если она дается просто так, то она и не ценится.