Глава Комитета по предотвращению пыток Игорь Каляпин в интервью Радио Свобода заявил, что, несмотря на многочисленные нападения и кампанию травли против правозащитников в Чечне и Ингушетии, организация продолжит деятельность на Кавказе. Каляпин удивлен недавним интервью главы Ингушетии Юнус-Бека Евкурова, который рассказал, как и почему он, по собственному признанию, "изгнал правозащитников из Ингушетии". Евкуров сообщил, что выступил против размещения в республике штаб-квартиры Комитета по предотвращению пыток, чтобы "не осложнять отношения с коллегами из соседних регионов, в первую очередь с главной Чечни Рамзаном Кадыровым".

Руководитель Ингушетии назвал Комитет по предотвращению пыток (КПП) "античеченским рупором" и заверил, что готов работать с правозащитниками, но только "согласованно и красиво".

9 марта этого года на границе Чечни и Ингушетии около 20 неизвестных напали на микроавтобус, в котором находились сотрудники Комитета и журналисты ряда российских и зарубежных изданий. Это произошло в районе станицы Орджоникидзевская. Пассажиров избили, высадили их из автобуса, перевернули и подожгли его.

Вскоре после этого другая группа неизвестных вооруженных людей совершила нападение на штаб-квартиру правозащитников, расположенную в городе Карабулак в Ингушетии. По фактам нападений были возбуждены два разных уголовных дела, одно из которых – о нападении на офис КПП – было приостановлено на прошлой неделе. Ранее Юнус-Бек Евкуров обещал найти напавших на офис правозащитников, но дело так никуда и не продвинулось.

Глава Комитета по предотвращению пыток Игорь Каляпин рассказал Радио Свобода о том, почему правозащитников не жалуют в Чечне и Ингушетии, и о дальнейшей деятельности на Кавказе:

– Как вы расцениваете интервью Юнус-Бека Евкурова, в котором он говорит, что изгнал Комитет по предотвращению пыток из Ингушетии, и называет вас античеченским рупором?

– Почему он дал такое интервью – я не понимаю. Честно говоря, удивлен. Объяснить могу только тем, что, видимо, Евкурову по какой-то причине важно дружить с Кадыровым, что он готов так публично сказать о неуместности Конституции, неуместности ссылок на то, что мы живем в демократической стране... По-моему, у Евкурова совершенно другая система ценностей, насколько я его знаю, а мне до сих пор казалось, что я не так плохо его знаю. Наверное, ему зачем-то это нужно.

– Евкуров ссылается в интервью на звонок от вас, что вы просили его разрешить Комитету по предотвращению пыток обосноваться на территории Ингушетии. Это действительно было?

– У нас с Евкуровым действительно был когда-то разговор, только не по поводу того, чтобы обосноваться в Ингушетии. Я ему достаточно подробно объяснил ситуацию – что офис у нас по-прежнему будет в Грозном, но хотелось бы иметь возможность снять квартиру в Ингушетии, где мы могли бы хранить документы, аппаратуру. Потому что на протяжении года перед этим разговором у нас произошло два нападения, у нас просто тотально уничтожили все, что было в офисе, и мы замучились восстанавливать документы и закупать дорогостоящую компьютерную. Такой разговор с Евкуровым действительно был. И он ответил примерно то, что он приводит в интервью, не буквально, но смысл был такой.

– Это все произошло на фоне обострения ваших отношений с руководством Чеченской республики.

– У нас в Грозном в 2014–15 годах были неоднократные нападения на офис. Первый раз офис был сожжен, второй раз там просто все было уничтожено, в пыль разбито, и сам офис в штурмовали в течение часа. В течение полутора часов мы тогда ждали приезда полиции и так и не дождались. То есть нам было понятно, что нападения на офис будут повторяться, и мы просто вывезли документы. У нас там было достаточно много оригинальных документов, с подписями людей, которые бессмысленно хранить в электронном виде. И мы сняли квартиру в Карабулаке, где это все хранилось. Именно на эту квартиру и напали 9 марта этого года, спустя час после нападения на трассе.

– У вас есть предположение, кто это был?

– Совершенно очевидно, что это был полицейский спецназ, потому что это были люди со специальным оружием, что очень хорошо видно на видеозаписях. Судя по оружию, экипировке, машинам, на которых они приехали, это было некое спецподразделение силовых структур.

– Ингушских?

– Этого я не знаю, и по этому поводу ничего говорить не могу. Ведется следствие, и надеюсь, что рано или поздно мы имена этих людей узнаем. Там два разных уголовных дела. Одно уголовное дело – по нападению на наших сотрудников и журналистов на трассе 9 марта. А другое, отдельное уголовное дело было возбуждено по факту нападения на квартиру в Карабулаке. И несмотря на то что очевидно, что эти два факта, эти два нападения связаны, он не объединены в одно производство, и это дело по нападению на квартиру отлично вооруженных силовиков, видимо, было примерно неделю назад приостановлено. Насколько я понимаю, как минимум на уровне округа было принято решение, что это дело не нужно дальше расследовать. И там, на самом деле, насколько я понимаю, всем все понятно. Во время визита Президентского совета по правам человека в Ингушетию в начале июня Евкуров в своем публичном выступлении достаточно ясно дал понять, что известно, что за люди напали на квартиру, что это не те, кто был на трассе. Но это мы, собственно, и без его речей прекрасно понимали. А сейчас, видимо, в том числе у Евкурова появились какие-то причины еще раз свою позицию высказать.

– Рамзан Кадыров может давить на Юнус-Бека Евкурова?

– Я могу по этому поводу только понедоумевать вместе с вами. Мы понимаем, что давить на Евкурова может не только Рамзан Кадыров, и наверное, принято решение о такой конфигурации. Я думаю, что Евкуров не дипломат и не политик, конечно, и он просто излишне откровенно озвучил что-то, сказанное кем-то, кому он не может отказать, кто может на него надавить. Кадыров это или нет – не знаю. Подозреваю, что не Кадыров.

– А как сейчас организована деятельность Комитета по предотвращению пыток на Кавказе?

– Мы там присутствуем, но работа организована иначе. У нас сейчас нет офиса, но работа идет и будет продолжаться. Она будет не столь публична, не столь вызывающе выглядеть, наверное, для кадыровских властей. Обратите внимание, я совершенно не провожу знак равенства между Чечней и кадыровской администрацией, это вещи разные. И меня поэтому, честно говоря, очень царапнуло это вот – "античеченский рупор" и так далее. Совершенно неправильно ставить знак равенства между отношением к нашей деятельности со стороны чеченцев и со стороны Кадырова, это две совершенно разные вещи.

– Почему вы так считаете?

– В течение прошлого года Кадыров лично систематически выступал в СМИ Чечни и врал, обвиняя нас то в пособничестве террористам, то в том, что мы осуществляем диверсионную деятельность, то в том, что из-за нас гибнут люди. Недели не проходило в прошлом году в Чечне без таких "пятиминуток ненависти" в исполнении лично Рамзана Ахматовича. Несмотря на это, он так и не дождался, чтобы сами чеченцы стали возмущаться и нас выгонять из республики. Все эти нападения и инсценировки возмущения каждый раз были постановочными эпизодами, на которые приходилось свозить людей. Искали исполнителей, которые просто не могли отказаться. Хотя каждый раз это маскировалось под какой-нибудь митинг, как в декабре 2014 года или митинг в июле 2015 года... Да и меня яйцами забрасывали не просто прохожие люди, которые случайно там оказались.

– За что вас так ненавидит Рамзан Кадыров?

– У нас с ним был когда-то достаточно откровенный разговор, я ему предельно ясно объяснил, чем мы собираемся заниматься в Чеченской республике, это было еще в начале 2010 года. Ну, и в дальнейшем была наша постоянная работа вместе со Следственным комитетом по раскрытию дел, связанных с пытками и похищениями в Чечне. То есть Кадыров очень хорошо знает, что у нас есть очень много документов, доказательств в юридическом смысле этого слова, которые говорят о причастности его приближенных к похищению людей. Многих из них уже нет, а некоторым удалось выжить, и они находятся сейчас под программой защиты свидетелей или уехали за рубеж. Он прекрасно знает, что все эти люди есть, и они готовы давать показания, и более того, уже дают показания.

– Каков масштаб проблемы, сколько жителей Чечни, допустим, с 2010 года пожаловались на пытки и похищения, сколько дел у вас в обороте?

– У нас до сих пор находится около 20 дел, это 32 похищенных человека. И это очень маленькая часть от общего числа. Ведь прежде чем взять какое-то дело и начать с ним работать, мы убеждаемся в том, что в деле есть доказательства, только в этом случае мы этим делом начинаем заниматься. Но если нет доказательств, это не значит, что человека не похитили.

– А жалобы продолжают поступать?

– Да, жалобы продолжают поступать. Не могу говорить о динамике, по крайней мере, не могу говорить ответственно, потому что количество обращений зависит от очень многих факторов, в том числе от того, насколько люди верят в то, что мы им сможем помочь. А в нашу помощь в этой ситуации, чтобы разыскать родственника, который пропал, люди сейчас не очень верят по понятным причинам. Мы на власти Чечни никоим образом подействовать не можем. Я вообще не знаю, кто на них может подействовать, кроме лично, может быть, президента Путина. По-моему, на всех остальных Кадырову и его ребятам совершенно плевать. Так что количество обращений сейчас меньше, чем было 10 лет назад, что уж говорить, но я думаю, что это может быть связано не только с тем, что этих похищений стало меньше. Многие люди к нам приходят, рассказывают о своей беде, но как только мы говорим, что нам необходимо заявление, чтобы начать работать, необходима их готовность участвовать в следственных действиях, люди просто уходят от нас, боясь не только за себя, но и за своих родственников. Чеченская власть прекрасно понимает, как можно, используя менталитет чеченцев, на них оказывать давление. Если в России, обеспечивая безопасность свидетеля, вывозим его в другое место или помещаем под программу защиты свидетелей, под госзащиту, и нужно брать под защиту двух-трех человек, то в Чечне нужно брать под защиту двадцать-тридцать человек, что практически невозможно.

– Ваша история наглядно показывает, что работа правозащитников в Чечне очень опасна. Опасна для жизни. Почему вы продолжаете этим заниматься, не уходите из этого региона?

– Мы живем в одной стране. Очень многие думают, что Чечня – это какое-то отдельное государство, не надо их трогать, они там сами разберутся, у них там свои законы и так далее. Ничего подобного! Это часть нашей страны, это кусок нашего организма. И если мы это будем терпеть там, то через год-два то же самое будет у нас здесь! Поверьте, у нас такие примеры есть, и мы очень хорошо видим, как какие-то вещи, которые стали нормой там, постепенно становятся нормой в соседних регионах, потом в Москве, потом в Поволжье и так далее. Мы очень хорошо видим, как эти практики беззакония стремительно распространяются.