Драматург Иосиф Прут умер двадцать лет назад — 16 июля 1996 года. Ему было 95 лет. Незадолго до его смерти с ним встретилась автор «Поверх барьеров» Маша Ряховская. И. Прут рассказал ей много историй. Но лично мне кажется, что самое замечательное в этих историях, записанных на пленку, работа памяти, 95-летней памяти, способность человека преклонного возраста внятно говорить, живо вспоминать, волноваться.

— Мне много нужно было рассказать, и поскольку много нужно было рассказать, мне нужно было жить много лет. Я начал рассказывать 75 лет тому назад. Первый фильм, который был поставлен по моему сценарию, назывался «Два мая» — это о том, как Первомай встречали при белых в Ростове и при красных. Это было во время гражданской войны еще. Но так как у меня было уже прошлое к 20 годам, поскольку я 18 с половиной лет лечился и учился в Швейцарии, жил там, то мне было, что рассказать.

Маша Ряховская: В 1900 году вскоре после рождения сына отец и мать Иосифа направились в Швейцарию лечиться от туберкулеза. Отец не доехал до места назначения и был похоронен в Германии, ему было всего 24 года. Свою мать Иосиф Леонидович пережил на 70 лет. Все думали, что зараженный туберкулезом маленький Иосиф умрет, но он выжил. Его поместили в туберкулезную лечебницу в городе Лейзин (Leysin). Способ лечения, практиковавшийся там, был в то время единственным, дававшим результаты: дюжие молодцы кидали ребенка в сугроб, а потом на массажный стол, где колотили его и растирали до покраснения. Температура подскакивала до 39, а это как раз тот предел, когда туберкулезная бацилла погибает. Детей поили свежей козьей кровью с молоком и заставляли заниматься конным спортом и физическими упражнениями.

— Отец умер в дороге, его пришлось похоронить в Германии. Местная община потребовала заплатить за могилу за сто лет вперёд, значит до 2001 года. С могилой отца я встретился во время второй мировой войны. Это было в лесу. Я посмотрел по карте, где мы находимся, и побледнел, потому что лес был рядом с Герберсдорфом, там, где похоронен отец. Ты себе представляешь лицо сторожа кладбища, когда он увидел, что пришли советские воины? «Что вы хотите?». Я говорю: «Книжки могильные». «За какой год?». «За 1901». Он принес. «За какой месяц?». «Май». «Какой день?». «30-е». Он открыл, одна запись — Леонид Прут. Я говорю: «Где могила?». Мы пришли на могилу — идеальная, цветочки. Я говорю: «Благодарю вас». Я, конечно, пустил слезу. Он говорит: «Не надо благодарить, потому что за это уплачено». Но Глеб Шарков, который был менее деликатен, чем я, сказал ему: «Отец, пока вы говорили с нашим начальником, а наш начальник нам отец, я посчитал цветочки. Кончится война, я приеду проверить, если хоть одного не будет, и тебя не будет». Он говорит: «Можете быть совершенно спокойны, все будет в порядке, потому что уплачено. Но предупреждаю вас, после 2001 года вы должны снова приехать и платить дальше». Я говорю: «Можете быть уверены, что я приеду».

Маша Ряховская: После лечения в Лейзине 8-летний Иосиф поступил учиться в швейцарскую школу.

— Туда пришел учиться Первый лорд Британской империи. Когда он мне представился, назвал все свои титулы, я решил, что он меня разыгрывает, но его мама, которая была тут же, дама в шляпе с красивыми страусовыми перьями, сказала: «Нет-нет, он вам говорит совершеннейшую правду. Он будущий пэр Англии». И мне оставили этого пэра Англии на воспитание. У нас был порядок: старшие заботились о младших. Так как я был на пять лет старше, я о нем заботился, водил его в душ, обучал бегу перед завтраком. На третий день он говорит: «Слушайте, отец, это дурацкая школа. Мама мне оставила на шоколад тысячу фунтов стерлингов, я попросил деньги, мне сказали, что у нас деньги не дают, у нас деньги зарабатывают в школе. Как же мы можем зарабатывать?». Я говорю: «Например, можно чистить двор». Он говорит: «Вот вам уже и заработок, отец. Мы напишем в «Лондон Ньюс» о том, что лорд чистит метлой пол, они приедут и заплатят нам деньги». Я говорю: «Нет, за это деньги мы не будем брать». «А может быть, есть какая-то работа почище?». «Можно пилить дрова». «А сколько платят?». «Кубометр дров распилить и расколоть — пять франков». «И сколько на это можно купить плиток шоколада?». «Примерно 15».

— Какой это был год?

— 1915-й. Встретились мы с ним много лет спустя в той же школе, меня пригласили на 50-летие школы. Я стою с директором школы господином Готье, подходит человек лет сорока и говорит: «Здравствуйте, отец». Я решил, что это сын Готье. Он подарил мне монету, которую королева Елизавета выпустила в память о Черчилле, на одной стороне был портрет Черчилля, а на другой ее портрет. Он получил эту монету одним из первых из рук королевы, она должна была находиться у старшего в роду. Так как он считал меня своим отцом, то он мне эту монету дал и сказал: «Когда придет страшная весть о том, что вы ушли навсегда, монета должна вернуться ко мне». Но получилось так, что он умер раньше меня, так что монета у меня лежит.

Маша Ряховская: Дед Иосифа Прута был замечательной личностью, он занимался коммерцией и настолько успешно, что стал довольно богатым. Про него ходили разные истории, в том числе и такая: сидят однажды за столом дед Иосифа, некий генерал и еще какие-то люди, может быть, они играли в карты. Генерал уронил медную копейку и, будучи не самым большим мотом на этом свете, полез за ней под стол. Дед Прута зажег сторублевую банкноту и светил ему. Назавтра об этом говорил весь город. Но никто не знал о том, что дед Прута зажег большим пальцем номер и серию купюры, а назавтра пришел в банк и получил новую.

— Он продавал хлеб, зерно. Он был могучий старик. Мой прапрадед, великий Сулейман, был помощником у князя Барятинского во время Кавказской войны. Мы сами выходцы из аула Даргкох, в котором жили горские евреи. Меня привозили каждые два года в Россию из Швейцарии проверить, годится ли мне воздух родины, могу ли я вернуться. Я с дедом поехал по делам, это была казачья станица, станица Верная называлась. Он приехал, чтобы посмотреть, можно ли иметь дело с хлеборобами этого района. С нами был наш кучер Семен, глухонемой, но они с дедом великолепно понимали друг друга, наняли лошадь, пролетку. Едем по деревням и мне захотелось пить, я говорю: «Дедушка, мне хочется пить». Мы остановились у домика, он вызвал: «Кто есть?». Вышла хозяйка. Он сказал: «Внук пить хочет». Она спустилась в погреб, принесла большую крынку молока. Я пил-пил, дед пил-пил, Семен пил-пил, половина крынки осталась. Он говорит: «Ты заказывал, ты и плати». Я говорю: «Сколько я вам должен?». Она сказала: «Копейку». Я достал из кошелька медную копейку и подал ей. Дед ткнул Семена в спину и сказал: «Мот». Я говорю: «Ты что, с ума сошел? Копейка». «Дурак, за копейку надо было еще буханку хлеба спросить».

Однажды мы поехали в Москву на детский бал, он дружил с Федором Ивановичем Шаляпиным. Дед сидел, пил чай с супругой Федора Ивановича, а Федор Иванович руководил детьми, гостями. К нему подошла маленькая девочка лет пяти и что-то ему сказала. Он посмотрел, сказал: «Иосиф, иди сюда». Я подошел. Он сказал: «Ты знаешь расположение в квартире, отведи ребенка пописать». Я отвел девочку, она все сделала, я привел пятилетнюю красотку — это была Наталья Петровна Кончаловская. Через много лет, когда ей было 80, на вечере я, конечно, это рассказал в ЦДРИ.В президиуме сидел Сергей Михалков, ее муж, он сказал: «После этого я ее тоже часто водил». На том же вечере я познакомился с еще одной девочкой, которой я всю жизнь не мог сказать «ты», она была богиней. Вдруг отворилась дверь и вошло чудо — шестилетняя красотка, блондинка с локонами, с розовым бантом, вся в кружевах. Оказалась Любовь Петровна Орлова. Когда ей исполнилось 70, я ей преподнес подарок. Она говорит: «Что это такое?». Я говорю: «Это начало сценария, Любочка, который я готовлю для вас. Это титульный лист». «А что там написано?». «Екатерина Алексеевна Вторая, императрица всероссийская. Исполняет Любовь Орлова. Григорий Орлов, ее любовник. Исполняет народный артист Советского Союза Григорий Александров». Будущий сценарий я назвал «Любовь Орлова».​

— Это была ваша первая любовь, эта шестилетняя девочка?

— Нет.

— Уже не первая?

— Нет.

— Тогда расскажите, пожалуйста, о вашей первой любви.

— Из Москвы мы поехали в Саратов, у деда там был друг Евстигнеев, они с ним делали дела хлебные. Он сказал: «Хорошо, что вы приехали сегодня. Сегодня в 12 часов в соборе будет петь девочка в хоре, удивительно поет, послушайте ее». Пришли в собор, я больше смотрел на солдата, который стоял с клюкой, инвалида. Передо мной стояли две монашки. Вдруг в хор ворвался голос — это было что-то необыкновенное. И монашки сказали: «Ангел небесный». Когда служба кончилась, Евстигнеев говорит: «Пойдемте познакомлю твоего внука с этой певицей. Дашь ей полтинник на конфеты». Я пришел, стояла девочка в ситцевом платье, сиротинушка, матери у нее не было, а отцом оказался тот хромой солдат, который приходил, но он ее не брал из приюта, потому что у него не было средств, чтобы ее содержать. Она подала мне руку. «Как тебя зовут?». Она сказала: «Лида». Мы встретились через 17 лет — это была Лидия Андреевна Русланова. Это была моя самая большая подруга, с которой я дружил до последнего часа ее жизни.

— Иосиф Леонидович, к чему вы больше всего в жизни привязаны?

— К своей родине.

— А чего из земных благ вы больше всего любите? Вы поесть любите, женщин или природу?

— Швейцария и школа меня отучила от многоедения. Я ем очень немного, поэтому я сохранился, не приобрел живота и всех болезней, которые бывают от сильной еды, которую я мог бы себе позволить, благодаря моим тогдашним доходам.

— Ваше первое впечатление от России уже революционной.

— Приехал в Ростов-на-Дону.

— Вам было 19 лет, когда вы приехали?

— Нет, еще не было 19-ти.

— Вы тогда сразу поступили в Конармию?

— Не сразу, а через некоторое время, когда я разобрался. Потому что мне дед сказал: «Когда в нашей семье человеку 19 лет скоро, он не должен сидеть дома, если идет война. Выбирай — или красных, или белых. Если придут красные, мы нищие, если придут белые, мы мертвые. Поезжай в Таганрог, там есть полковник Дирин, мой друг, он тебе даст правильный совет». И представьте себе, что полковник Белой армии, полковник Дирин мне сказал: «Выбирайте красных». Так я попал к Буденному.

Первая моя встреча с ним была, когда я вступал в Первую конную армию. Меня привели к нему, он сказал: «Чего ты хочешь?». Я сказал: «Я хочу вступить в Первую конную армию». «А что ты умеешь делать?». Я говорю: «Я хорошо говорю по-французски, по-английски и по-немецки». Семен Михайлович сказал: «На хрена нам это надо? Белые говорят по-русски. Что ты еще умеешь делать?». «Я очень хорошо езжу верхом». «Что-что?». Я говорю: «Очень хорошо езжу верхом». «Да? Даже мне интересно это посмотреть. Ну-ка влезь на эту барышню». Стояла чья-то кобыла на улице. Ты себе представляешь, что стало с лошадью, когда она почувствовала чужака — она на дыбы, начала бить. Но добрая швейцарская кавалерийская школа, через две минуты она у меня шла испанским шагом. Семен Михайлович кричит: «Слезай, дурак, ты мне коня испортишь». Я слез, пошел обратно в хату, на столе лежала шашка. «Ты как дама не знаешь разницы между шашкой и саблей?». Я сказал: «Шашка, товарищ командующий». Он сказал: «Тогда иди в строй». Через 50 лет я у него обедаю, вспоминаем этот случай, он говорит: «Сказал бы сабля, я бы тебя выгнал вон». Сначала рядовым был, затем помкомвзвода, затем комвзвода, потом дослужился до командира эскадрона, проделал всю кампанию. Затем заболел сыпным тифом, остался в госпитале. Армия ушла, и я стал сотрудником у Сергея Мироновича Кирова. Боролся со временем, где бы я ни жил — работай. Вот поэтому появились фильмы немого порядка, когда я из журналистов по совету Юрия Олеши и Олега Леонидова стал работать в кино, появились немые фильмы. «Сказка о зеленом золоте» — это было о наших великих лесах, о нашей тайге. Вторая картина немая, которая была сделана мною, так же на киностудии «Ленфильм», называлась «Человек из тюрьмы», о начале колхозного строительства, когда человек не понял, что колхоз — это его спасение, выступил против и попал в тюрьму. Затем жизнь и то, что он услышал от своих близких, объяснили ему, что он ошибался, и он вернулся в строй и стал человеком.

* * *

Это было в 1910 году, четыре мальчика решили подняться на гору, мальчикам нужен был максимум час. Вдруг подошел пятилетний брат Рене и сказал: «Мама сказала, что если вы меня с собой не возьмете, то Рене должен вернуться домой». Пришлось его взять. Прошли полчаса, он сказал: «Мне трудно ходить, у меня болят ножки». Тромбле, который был не очень деликатный, сказал: «Бросьте эту сволочь в пропасть, чтобы он нам не мешал». Возвращались обратно, все было в порядке.

Прошло 70 лет, в 1980 году я живу у Фреда в Швейцарии, он мне говорит: «Слушай, ты помнишь этот поход в горы, нас было четверо? Все же живы, давай повторим его». И мы решили в воскресенье повторить. Вот четыре 80-летних мужчины выходят в спортивных брюках и бутсах за ограду, выходим на улицу, подъезжает «Роллс-Ройс», из него выходит Алек, 75-летний банкир, и говорит: «Мама сказала, что если вы меня с собой не возьмете, Рене должен вернуться домой». Тромбле не сдержался: «Ты думаешь, капиталистическая сволочь, что этот большевик будет тебя таскать на спине?». Он говорит: «Не волнуйтесь, сзади будет идти машина, а потом там — ресторан, я вас всех угощаю обедом». Мы пошли впятером, шли медленно, машина шла сзади, когда мы устали, мы поехали на машине. И потом, моя дорогая, все те, с кем я жил и дружил, все умерли. В нашей школе, если мы поедем в Швейцарию 12-го числа, то мы в начале года будем справлять 90-летие школы, я самый старый ученик этой школы, ни одного моего товарища, с которым я учился, нет в живых. Я последний.

Музыка в прозе и пьесах Михаила Булгакова.

Искусство тамады