Иван Толстой: 4 июня в Париже скончался Александр Давидович Глезер. Вот что написал о нем в некрологе эссеист Михаил Эпштейн.
«В заметке написано: "поэт и переводчик". Это все равно как о Пушкине написать "редактор и критик". Да, и в этих ролях подвизался А.С., но не за это мы его помним и чтим.
Более резонно было бы написать про Александра Давидовича: "коллекционер искусства", "деятель арт-мира", "создатель Музея современного русского искусства" (Париж, потом Нью-Джерси). Но в этих ролях я его практически не знал.
Для меня он был создателем издательства "Третья волна" (с 1976 г.) и журнала "Стрелец" (с 1984 г.), где выходила самая значительная, экспериментальная, нетрадиционная литература эпохи перестройки, которая, что ни говори, остается едва ли не самым светлым и радостным периодом в русской культуре ХХ в., наряду, конечно, с его серебряным началом.
Но главное в Саше Глезере было даже и не это, и не то, что он создал в конце 1980-х "Союз интеллигенции в защиту перестройки", а в 1990-х издавал в Москве интеллектуальную газету "Русский курьер"... Главное — это был человек-двигатель, человек-время, человек-полет. Где бы он ни появлялся, все начинало как-то двигаться, меняться, удивляться, надеяться. И множество людей, включая меня, испытало это его щедрое вторжение, которое открывало куда-то дверь, создавало возможность, переносило в другую страну. В 1989 г., после организованной им конференции по Набокову, я целый месяц провел в Париже, в одном из получердачных ответвлений его квартиры, кажется, на ул. Бальзака, выходившей на Елисейские поля, - первый мой выезд на Запад, месяц в Париже!
Я не был самым близким ему человеком, я просто попал в этот водоворот, доброворот по имени Глезер, в этот центробежный вихрь проектов, инициатив, полуначинаний, полусвершений... И пусть кто-то скажет (недоброжелателей у него хватало), что в этом было много суетности, погони за успехом, славой. Если это и было, то скорее - предлогом. Есть люди, для которых сделать доброе дело - это предлог нажиться или прославиться, а у Саши, если что-то подобное и было, — то ровно наоборот! Ему хотелось добротворить - спонтанно, безоглядно, без плана и цели, а предлогом для этого мог быть и заработок. И если служение добру требует суеты, я назову Сашу добросуетным человеком, в наилучшем смысле этого слова. Чего он точно не жалел — это своего времени и души, на что часто скупятся и весьма производительные люди.
Я не встречался с Сашей с начала-середины 1990-х и не знаю, как сложилась его судьба, какие из его начинаний чем-то увенчались, а какие - нет. Но есть у жизни иная мера, кроме произведенного продукта, так сказать, "массы" созданного. И эта мера - ЭНЕРГИЯ отданного. Неверно думать, что масса сохраняется в этом мире, а энергия рассеивается. Все может быть ровно наоборот: масса (тексты, картины и т.д.) нужна лишь для того, чтобы превращаться в энергию. Иначе для чего она нужна, мертвая масса? А вот энергия остается, даже рассеянная, и увеличивает светлость мира.
Светлая память!».
Я процитировал некролог, написанный Михаилом Эпштейном. Ключевая фигура литературно-художественной жизни русской эмиграции 1970-80-х годов, Александр Глезер был и поэт, и мемуарист, и художественный критик, и организатор выставок и музеев, и издатель. Его сила была не в слове, а в деле, в действии. Говорить вокруг него умели многие, а найти большие средства и осуществить крупные начинания могли только избранные. Русская интеллигенция традиционно презирает дельцов, даже само слово произносит с отвращением, но все, не моргнув глазом пользуются их хваткой. Между тем, давно известно: быть дельцом – такой же дар, как быть скрипачом, писателем или скульптором.
Александр Глезер был продюсером своих проектов. И о своей жизни он расскажет сам. Подборка архивных записей из фондов Радио Свобода.
Интервью 1975 года, самое первое на Западе, в бурлящие дни полузапрещенных-полуразрешенных московско-ленинградских выставок. Ведет интервью Владимир Матусевич.
Владимир Матусевич: 19 февраля в Москве открылась новая выставка произведений советских художников нон-конформистов. Открытие ее в одном из павильонов ВДНХ СССР ждали еще 10 февраля, но в последнюю, что называется, минуту отменили - помещение, видите ли, потребовалось для какого-то совещания пчеловодов. Но вот, повторяю, 19 февраля открытие выставки состоялось, и 19 же февраля, в тот же самый день я встретился в Вене с Александром Глезером, человеком, которого норвежский журналист, много и серьезно писавший о советском неофициальном искусстве, охарактеризовал так: «Ключевая фигура, один из инициаторов и организаторов недавних выставок советских художников нон-конформистов».
Сейчас Александр Глезер находится в Вене, рядом со мной, а еще в воскресенье утром он был в Москве. Александр, очевидно ваш выезд из Советского Союза три дня тому назад имеет какую-то прямую или, по крайней мере, опосредствованную связь с тем, что писал о вас этот корреспондент, что писали другие, что, очевидно, является истиной? Очевидно, есть связь между вашим выездом и тем, что вы были столь активны в организации этих выставок?
Александр Глезер: Да, безусловно, мой отъезд из Советского Союза связан с тем, что я - организатор выставок 15 и 29 сентября, что на протяжение многих лет я пропагандировал творчество русских художников, которые не желают исповедовать единственную для художников Советского Союза религию — социалистический реализм.
Владимир Матусевич: Александр, коль вы уж упомянули эти две даты, 15 сентября и 29 сентября, давайте вкратце, в самых общих чертах восстановим хронологию этих удивительных и драматических событий последнего времени. Потому что хоть и много мы говорили и все средства массовой информации на Западе говорили об этих событиях, а все-таки напомнить хотя бы вкратце нужно. Итак, что случилось 15 сентября? Вы ведь были непосредственным участником того, что произошло?
Александр Глезер: Да, я был не только непосредственным участником, но за 12 минут до открытия выставки, когда вместе с группой художников мы ехали в район пустыря Беляево-Богородское, где должен был происходить показ картин, Оскара Рабина, лидера художников нон-конформистов, и меня задержала милиция. Нас продержали 20 минут в участке, непосредственно в здании метро, обвинив нас в грабеже. Очевидно, это было сделано для того, чтобы два организатора выставки не были на месте. Когда мы с шестиминутным опозданием прибыли на место показа картин, мы уже застали картину разгрома, когда переодетые в штатское милиционеры 120-го и 90-го отделений милиции Черемушкинского района Москвы хватали художников, тащили их за волосы, за руки, бросали их на землю, отбирали у них картины, картины бросали на грузовики, под колеса самосвалов. За Оскаром Рабиным буквально охотился бульдозерист и, в конце концов, повредил два его холста, просто наехав на них. Сбил с ног Оскара Рабина, который в течение минуты или двух висел на ноже движущегося бульдозера. Буквально ему угрожала гибель, потому что нижний нож то и дело грозил отрезать ему ноги. Его сняла милиция с этого бульдозера и отправила, наряду с другими четырьмя художниками, в отделение милиции, где их на следующий день прямо и судили. Кроме того, там был на месте разожжен костер, в который бросили несколько картин, которые, естественно, погибли.
Владимир Матусевич: Сам факт такого неописуемого вандализма, применение водометов и бульдозеров, он настолько возмутил и всколыхнул мировое общественное мнение, что реакция была поистине подобной буре. И, наверное, вы тогда в Москве сразу же это узнали, услышали об этом и почувствовали, почувствовали, наверное, и по реакции советских инстанций?
Александр Глезер: Да, безусловно. Дело в том, что вечером того же дня я написал письмо в политбюро ЦК КПСС, которое было подписано группой художников, в котором мы потребовали наказания виновных в этом вандализме. На следующий день у меня дома состоялась пресс-конференция, на которую приехало такое количество журналистов, которое редко бывает на пресс-конференциях в домах - их было 36 человек. Мы сразу почувствовали, что то внимание и та моральная поддержка, которая была оказана как иностранными корреспондентами в Москве, так и протестами общественности, художниками из различных стран, нам было ясно, что это должно сыграть какую-то роль. Действительно, когда мы объявили о том, что 29 мы снова выйдем на тот же пустырь, власти вступили в переговоры с нами.
Владимир Матусевич: Причем иностранные корреспонденты писали, что вначале власти пытались как-то дирижировать этой выставкой, они пытались как-то отбирать участников, отбирать полотна для экспозиции, отбирать даже посетителей выставки. Но художники, судя по сообщениям зарубежных корреспондентов, были стойкие, отвергали все эти условия, и, в конце концов, власти согласились на проведение абсолютно независимой, абсолютно свободной, абсолютно неподцензурной выставки. Так ли это было?
Александр Глезер: Дело происходило следующим образом: процесс переговоров, которые длились с 15 числа, вплоть до 27-го, между инициативной группой художников, в которую входили Оскар Рабин, герой Советского Союза, член Союза художников Алексей Тяпушкин, я, в основном мы от художников выступали, и, с другой стороны, первый заместитель начальника Управления культуры Моссовета Шлыкова, эти переговоры все время пытались сорвать, но таким образом, чтобы это выглядело, что переговоры сорвали мы. То есть нам взамен предлагали условия, которые были невозможны, как, например, выставка в павильоне Измайловского парка, в павильоне ресторанного типа, в который может поместиться, может быть, 12 художников и еще 12 с половиной зрителей. Когда потом нам предложили сделать выставку не 29-го, а 28-го, имея в виду, что это суббота, причем последняя суббота месяца, то есть рабочий день, когда многие советские люди не смогут посетить выставку, мы снова отказались. Нужно сказать, что в дело организации выставки, я думаю, что пора об этом сказать, об этом никто еще не говорил, вмешались органы госбезопасности, которые содействовали организации выставки.
Владимир Матусевич: Вот это уже что-то новое, действительно, не совсем понятное. Вы можете объяснить?
Александр Глезер: Очевидно тот скандал, который произошел 15 сентября, который получил такой отклик, что о нем даже говорили в американском Конгрессе, вызвал такое недовольство у наших властей верховных, что было приказано во что бы то ни стало провести выставку.
Владимир Матусевич: И тогда были приняты ваши условия и состоялась эта знаменитая первая свободная, независимая выставка в истории советского государства. Когда я читал отчеты московских корреспондентов зарубежных изданий об этой выставке, меня больше всего поразило их описание реакции многотысячной публики. Даже люди очевидно неподготовленные эстетически, были искренне заинтересованы. Они, наверное, не все понимали, но жадность поглощения новых, необычных эстетических ощущений, она была очень велика. Это вы чувствовали, участники выставки?
Александр Глезер: Да, это был удивительный день. Был ясный, погожий день, огромное зеленое поле, празднично одетые люди, многие, которые никогда не ходят на выставки, та часть интеллигенции, которая, предположим, любит музыку, а не живопись, все пришли в этот день. Очевидно, это была не только любовь к живописи, но и какая-то моральная поддержка художников и протест по отношению к вандализму. Пришли с детьми. Тут же прямо происходили пикники. Это была удивительно дружелюбная публика. Попадались зрители, конечно, неподготовленные совершенно. Я сам слышал два таких разговора, когда муж что-то такое бормотал недовольное, а жена говорила: «Ну и что же, и я не понимаю, но зато что-то свежее, а то одно и то же надоело». В другом месте человек попробовал издеваться над тем, что это издевательство, что это непонятно, другой сказал: «Ну что ж, мне тоже непонятно, но почему - издевательство?».
Владимир Матусевич: Кстати, здесь я вас перебью, Александр. Сначала писали и говорили очень много глупостей. В частности, появилась такая, по-моему, совершенно нелепая формулировка — художники-абстракционисты. Потом уже более серьезные корреспонденты и журналисты стали объяснять: да никакие не абстракционисты, а там люди самых различных стилей и направлений — абстракционисты и представители, романтического натурализма, поп-арт и так далее. Наверное, вообще все суммарные определения этой группы художников весьма условны, правда же? Но они действительно очень разные по своим стилям и манерам, в которых они работают.
Александр Глезер: Дело в том, что в этой выставке принял участие 71 художник. В первой выставке 15 сентября было 24 человека. Вот эти 24 человека, почти все из них известные художники, работающие много лет. Что касается выставки в Измайлово, там был один принцип: любой человек, хоть вчера начавший рисовать, имеет право выйти и показать свою работу. Там, например, показывал работу один Георгиевский кавалер, старик, который чуть не плакал, говорил, что вот первый раз мне удалось выставить. Это абсолютно были реалистические слабые работы, но почему нет. Он показывал их, был безумно рад. Поэтому говорить о единой группе совершенно невозможно. Там была огромная группа совсем молодых художников, еще недостаточно зрелых и по мастерству, и по художественному мировоззрению своему, совершенно разнообразных, и абстрактных, и примитивистов, и поп-арт, любые направления.
Владимир Матусевич: Так что, наверное, наиболее верно было бы сказать, что всех этих художников объединяло желание встретиться со зрителем, минуя официальные каналы, минуя цензуру, выставкомы, Союз художников и все прочие официальные и табулированные инстанции?
Александр Глезер: Дело в том, что это была единственная возможность встретиться с отечественным зрителем. Потому что лучшие из этих художников уже много лет, в течение 15 лет выставляются на Западе, буквально во всех странах, практически нет ни одной страны крупной, цивилизованной, в которой не было бы их выставок, а на родине они не имеют возможности выставиться. Поэтому это был просто единственный способ показать свои картины зрителям. Естественно, масса художников пошла на эту выставку.
Владимир Матусевич: Итак, прошла эта выставка в Измайлово. Каково было последующее развитие событий?
Александр Глезер: Последующее развитие событий было довольно-таки печальным. Дело в том, что еще накануне выставки, с одной стороны, власти вели с нами переговоры, а, с другой стороны, художники подвергались преследованиям. В частности, целый ряд художников, членов Союза, которые хотели выставиться на выставке в том случае, если выставка будет разрешена, их предупредили, что они будут исключены из Союза, даже за участие в разрешенной выставке. После 29 сентября последствия были очень серьезные: трех художников усадили, упрятали в сумасшедший дом, двух художников сослали в армию, хотя они уже служили в ней, на Алтай. К целому ряду художников уже известных стала приставать милиция с требованием устроиться на работу, хотя уже в течение многих лет они живут за счет своей живописи, за счет своих произведений, продажи своих произведений. Создалась такая обстановка, что хотя власти пошли нам навстречу, нашим требованиям организовать в декабре выставку в закрытом помещении, мы сами отказались в знак протеста против всех этих преследований. Когда, с одной стороны, нам улыбаются, а, с другой, та же советская власть посылает против нас милицию, работников госбезопасности, переодетых в штатское, каких-то хулиганов, которые врываются в наши квартиры и устраивают погромы, мы отказались.
Владимир Матусевич: Но в то же время в Ленинграде состоялась в конце декабря выставка в закрытом помещении?
Александр Глезер: Ленинградцы пошли на эту выставку, потому что в Ленинграде атмосфера была несколько другой, там не было никаких преследований, потому что не было выставок 15 и 29 сентября. Эта выставка, которая проходила четыре дня, показала, какой огромный интерес к этой живописи. Там стояли огромные очереди и не все желающие за четыре дня смогли попасть на эту выставку.
Владимир Матусевич: Скажите, какую реакцию эти неожиданные, уникальные события, связанные с деятельностью или с упорством, скажем, группы художников вызвали среди представителей творческой интеллигенции, работающих в других видах искусства - среди литераторов, среди кинематографистов, деятелей театра и так далее?
Александр Глезер: Вы знаете, я не знаю насчет кинематографистов и деятелей театра, но, как мне стало известно незадолго до отъезда из Советского Союза, группа ленинградских поэтов после выставки в Ленинграде направила письмо в Ленгорисполком с требованием предоставить им помещение для чтения стихов - тех, которые ОНИ хотят читать. Таким образом, это такая цепная реакция, которой и боялись власти, очевидно. Интересно, что эти выставки не членов Союза художников, которые состоялись в Москве и Ленинграде, вызвали улучшение положения художников-членов Союза, левого крыла. Например, в Москве совсем недавно произошла выставка в январе месяце 15 членов Союза художников, группы, которой в течение многих лет отказывали в выставке. Но для того, чтобы не дать им возможность присоединиться к этим неофициальным художникам, а часть членов Союза присоединилась и участвовала в выставках 15 ил 29-го числа и хотят продолжать участвовать в новых выставках подобного типа, дали выставку им. Когда я был в Грузии после 29 сентября, мне сообщили, что после нашей выставки впервые после четырехлетнего перерыва выставили работы художников, членов Союза, которых не выставляли. Так что эта выставки в сентябре произвели положительное впечатление.
Владимир Матусевич: Так что ваши слова о цепной реакции подтверждаются целым рядом событий, целым рядом примеров?
Александр Глезер: Тем больше, я думаю, опасность для художников, которые продолжают бороться за свои права сейчас. Потому что, естественно, если поэты сегодня, то завтра это могут быть композиторы, послезавтра философы.
Владимир Матусевич: Теперь о той выставке, которая должна была первоначально состояться на территории ВДНХ 10 февраля, которую перенесли на 10 дней. Что это за выставка, кто в ней должен был принять участие, и как возник замысел этой выставки, как возникла идея этой выставки?
Александр Глезер: Эта выставка должна была состояться в декабре. Как я уже упоминал, художники в знак протеста против произвола и преследования отказались. Власти неожиданно проявили инициативу, может быть в связи с тем, что незадолго до этой инициативы сверху художники организовали пресс-конференцию, московские и ленинградские совместно, на которой сообщили корреспондентам, что они вскоре пошлют письмо с требованием организовать уже совместную выставку, которая должна пройти и в Москве, и в Ленинграде. Очевидно, решив опередить события, проявить инициативу сверху, власти вновь вернулись к переговорам и, буквально пригласив художников на переговоры 27 января, предложили им 10 февраля открыть выставку. В нее были отобраны художники, в конечном счете, которые уже много лет работают, чьи имена хорошо известны, как не члены Союза, так и члены Союза художников по секции оформительства, по секции графики, чьи картины не выставляются. 14 февраля инициативная группа, в которую вошли такие известные художники, как Оскар Рабин из Москвы, Юрий Жарких из Ленинграда, члены Союза художников Алексей Тяпушкин, Михаил Адмиралов направили письмо от имени очень большой группы художников, 99 человек, в адрес министра культуры СССР товарища Демичева, в котором они обратились с просьбой, можно сказать требованием, предоставить им помещение для проведения в конце февраля — марте свободной выставки, независимо от того, является художник членом Союза или не членом Союза, является он жителем Москвы или жителем Урала. Они потребовали, чтобы выставка была совершенно свободной, чтобы картины выбирались самими художниками без всякого жюри. Они потребовали, чтобы выставка была не только в Москве, но во всех тех городах, художники из которых примут участие в этой выставке, а уже сейчас есть художники из Москвы, из Владимира, из Ленинграда, из Тбилиси, как мне стало известно перед самым отъездом, присоединились художники Таллинна, очевидно, будет дальнейшее расширение этой группы, чтобы во всех городах эта выставка дальше продолжалась. Чтобы вход на выставку был свободным и не ограничивался ни членскими, ни пригласительными билетами. Это письмо, как мне стало известно перед самым отъездом, вызвало большое недовольство у начальства, от министра культуры ответа еще не было. Председатель горкома за кулисами уже заявил, что Оскар Рабин и еще несколько товарищей мутят воду, мы им даем выставку, а они требуют чего-то большего.
Владимир Матусевич: В общем, замешательство и недовольство властей можно себе представить, потому что здесь действительно, лучше не скажешь, процесс цепной реакции, который они, очевидно, где-то пытались, если не приостановить, то, во всяком случае, застолбить на определенном уровне, пойдя навстречу этой выставкой, а оказывается, что это лишь только начало. Во всяком случае, многим художникам нон-конформистам это представляется только началом, это представляется только трамплином для еще более широкого и принципиального движения к зрителю, к массовому зрителю. Теперь еще одно обстоятельство, известно об этом, много писали, что вы являетесь обладателем уникальной коллекции работ многих из этих художников нон-конформистов, вам удалось вывезти значительное число работ с собой на Запад. Если я не ошибаюсь, в субботу здесь, в Вене, должна открыться выставка, экспозиция этих произведений?
Александр Глезер: Да, в Вене в субботу откроется выставка моей коллекции, в которой будут экспонированы 65 работ 21 художника, к сожалению, часть работ у меня сейчас не в Вене, 7 или 8 художников не смогут принять участие в этой выставке. Эта выставка явится, по-моему, большой моральной поддержкой для московских художников и, возможно, сможет предупредить какие-то те отрицательные шаги, которые думает предпринять начальство в связи с московской выставкой.
Владимир Матусевич: Иными словами, очевидно, можно и стоит сказать, что творчество этой большой, очевидно, очень большой группы живописцев, графиков, скульпторов, которые пытаются обрести свой путь в искусстве, их творчество становится все в большей мере достоянием и зрителей за рубежом, и зрителей в Советском Союзе. В этом, очевидно, главный благотворный итог всех тех событий последнего времени, событий, что начались 15 сентября, и которые, будем надеяться, не скоро кончатся.
Александр Глезер: Безусловно, это так. Я думаю со своей стороны, что выставка, которую я думаю организовать буквально во всех музеях и галереях, которые проявят интерес к этим художникам, и тот постоянный музей русского современного свободного русского искусства, который я хочу создать в Лондоне, будет способствовать этому.
Иван Толстой: Александр Глезер в интервью Владимиру Матусевичу, 20-е февраля 1975 года, Вена. Пленка от времени слегка повреждена. Громадье планов! С Лондоном не получилось. Получилось с Монжероном. Передвинемся на год вперед. 2-е февраля 1976-го. Парижская студия Свободы.
Мария Розанова: Радиожурнал «Мы за границей».
(Песня)
Анатолий Шагинян: 24 января этого года, в субботу, в 2 часа дня, в замке Монжерон под Парижем известный московский собиратель современной советской живописи Александр Глезер открыл Русский музей в изгнании.
Мария Розанова: Вот написала я, М. Розанова, для сегодняшней передачи эту фразу, а ленинградский актер, лауреат Всероссийского конкурса Анатолий Шагинян, живущий сейчас в Париже, прочел ее своим красивым голосом, и вдруг я поняла, что с точки зрения нормального европейца здесь каждое слово удивительно и нуждается в комментарии. Действительно, когда Глезер разослал пригласительные билеты в Монжерон (а надо добавить, что перед открытием музея, в 12.30, организаторы музея назначили пресс-конференцию), так вот, когда Глезер разослал пригласительные билеты, мне говорил один журналист из ''Франс Пресс'': ''О чем думают эти русские? Кто начинает такие дела в субботу? Ведь это уик-энд, весь Париж разъезжается, Париж отдыхает. И кто устраивает пресс-конференции и вернисажи в такие часы? Ведь в это время Франция обедает!''.
Анатолий Шагинян: В самом деле, ежедневно, в половине первого, вся Франция рассаживается за обеденными столами, и есть версия, что даже когда французы штурмовали Бастилию, они в 12.30 отложили в сторону тараны и ружья и разбрелись по соседним кафе, чтобы съесть бифштекс с жареной картошкой.
Мария Розанова: ''Затея Глезера обречена на провал, - говорил мне этот журналист. - Кроме вас с нами никого не будет. Я поеду только потому, что много лет жил в России, многих художников лично знал, мне интересно и, к тому же, я могу иногда и не пообедать. Ну, еще пять-семь русских соберутся, и все. Тем более - в Монжероне. Это же далеко. Вот если бы в Париже...''.
Я спорила. ''Недооцениваете вы наше славянское обаяние'', - говорила я, а сама немного побаивалась: в самом деле, кто их, французов, знает, вдруг не приедут, вдруг будет пусто?
Но, вопреки все опасениям, старинное поместье в Монжероне было битком набито народом. И ''Франс Пресс'', и ''Фигаро'', и ''Монд'' (я называю только главные), телевидение и радио всех мастей, и французы-профессора, и французы-студенты, журналисты побольше и журналисты поменьше, их жены, дети и собаки. Это был праздник и, может быть, поэтому мне трудно выдержать сплошной торжественный тон и хочется рассказывать не только о серьезных проблемах, и я сбиваюсь на шутки, на детей, на собак.
Анатолий Шагинян: Что такое Монжерон? Когда-то давно, после войны, когда по всей Европе были разбросаны осиротевшие, потерянные, бесхозные русские дети, в Париже, силами эмиграции, был организован Центр помощи русским детям. Собрали деньги, купили и привели в порядок замок 17 века, построили маленькую церковь, организовали школу. Потом здесь воспитывались и не только дети войны, и не только русские. Но, в конце концов, все выросли, и русский детский дом в Монжероне опустел.
Мария Розанова: Почти год по старому замку, по спальням и классам ходил один завхоз, а русский Париж ломал голову: к чему бы приспособить такой большой и такой красивый дом? Но вот в Париже появился Александр Глезер с картинами и, наверное, таких страстей, переругивания с французскими таксистами, такой горячки, дыма из ушей и круглосуточной работы Монжерон не знал никогда. Глезер валится с ног, Глезер полумертвый, но Глезер счастлив. Единственный на Западе Музей русской живописи сделан.
Анатолий Шагинян: 24 января этого года, в субботу, в 2 часа дня, в замке Монжерон под Парижем известный московский собиратель современной советской живописи Александр Глезер открыл Русский музей в изгнании.
Мария Розанова: Но то, что француза удивило время и место - это еще пустяки. Настоящее недоумение и неразрешимые вопросы начались позже, когда зрители прошли по залам, оценили, порадовались, а потом спросили: Ну и что? В чем дело? Что в этих картинах такого, что их надо было давить бульдозерами и арестовывать? Что такое Русский музей в изгнании? Почему искусство изгоняется, выгоняется из своего дома? Почему эти картины криминальны? Почему не имеет право жить на родине и выставляться в какой-нибудь галерее картина Эдуарда Зеленина ''Яблоко во Владимире''? Почему должен бежать в изгнание ''Натюрморт с книгами и свечой'' Дмитрия Краснопевцева? Какую власть, какой строй, какое правительство может обидеть мягкий и душевно беззащитный сказочный зверь из картины Валентины Кропивницкой? И что, кроме доброй славы, может принести Советскому Союзу мастерский офорт московского художника Дмитрия Плавинского ''Старая книга''? Задевают ли эти картины и их авторы советскую власть, то есть Советы депутатов трудящихся? Нет. Может, они подрывают военную мощь и обороноспособность вашей державы? Тоже нет. Так в чем же дело? В какой-то мере объяснение происходящему мы нашли в рассказе одного из устроителей и участников Монжерона, ленинградского художника Михаила Шемякина. В свое время художник Шемякин работал грузчиком в Эрмитаже, и вот какая там однажды произошла история. У микрофона Михаил Шемякин.
Михаил Шемякин: Ко встрече 200-летия Эрмитажа готовились юбилейные выставки - выставки Отдела реставрации, выставки Отдела тканей, башмаков, узоров, пряжек, царских горшков и прочего. В том числе, зная, что все такелажники, а это была бригада из 12 человек, в основном, искусствоведы и художники, поскольку художники там работали для того, чтобы иметь доступ к картинам и копировать их бесплатно, к нам обратились из Партийного комитета Эрмитажа с просьбой помочь нашему славному юбилею. Созвали Партийный комитет, который отобрал работы, подписали протокол, что все ''за''. Мы повесили афишу, что молодые художники Эрмитажа делают свою выставку.
На первый день пришло много народу, на второй день пришло еще больше, на третий день пришли художники из Союза. И ровно через два часа прибыли черные машины и приехало множество странных людей в серых костюмах. На четвертый день, когда мы пришли, мы увидели на выставке только веревочки болтающиеся - все картины были вывезены органами госбезопасности в неизвестном направлении. Потом несколько раз, когда я был уже по этому делу на допросах в Комитете госбезопасности, те офицеры КГБ, которые со мной разговаривали, учиняли мне вопросы и допросы, сказали, что заявление о том, что в Эрмитаже сотворилась ''идеологическая диверсия'', пришло из Союза художников. То есть кто-то из крупных боссов, Аникушин или иной крупный мэтр, пришел на выставку и буквально из буфета Эрмитажа позвонил, куда нужно. И те люди, которые работают ''там, где нужно'', быстренько приняли меры. Но факт остается фактом - зло исходит от самих деятелей культуры и искусства. Художники сидят у великолепной кормушки. Я не забуду, как один из членов Союза художников мне в такой шутливой форме описывал, что собой являет Союз художников. Представьте себе в центре громадный пирог и вокруг него жужжат колоссальные мухи, и все это идет такими группировками - мухи помельче отстранены старшими, в центре сидит громадный шмель и идет жужжание, они грызут этот пирог и никого к этому пирогу не подпускают близко. Создаются чины, иерархия, где-то внизу муравьи тащат упавшие крошки под стол. Пробиться к этому пирогу - долгий и упорный труд. И, конечно, я понимаю современных официальных художников, которым сейчас уже уготована гробовая крышка, и у этих художников, как говорил один поэт, ''слепая кишка вибрирует'', когда они видят что-то талантливое и что-то интересное, потому что они прекрасно понимают угрозу. Они отчаянно борются за последний кусман пирога и будут бороться. Поэтому создана своя система защиты, защиты своих интересов, создан свой клан, взращиваются свои кадры, они пытаются подкупить даже некоторых авангардистских художников. Например, я знаю такие моменты, что у некоторых художников, которые отказывались принимать участие в Бульдозерной выставке, через некоторое время Государственная закупочная комиссия купила работы.
Мария Розанова: Таким образом получается, что на самом деле антисоветской деятельностью занимается Союз художников, и с помощью бульдозеров КГБ и прочих приспособлений, в сущности, наносит вред и государственному престижу, и русскому искусству. Но, искусство - свободно, и поэтому возник Монжерон. И музей этот открывал писатель Виктор Некрасов, открывал следующими словами.
Виктор Некрасов: Для нас, русских, сегодняшний день — день большого праздника. Здесь в Монжероне, месте, где когда-то воспитывались русские сироты, развешаны картины, развешаны русских художников, которым с великой трудностью удавалось иногда выставлять свои картины у себя на родине. Нам приятно, что собравшиеся здесь люди присутствуют при том, как благодаря энергии, настойчивости сидящего за этим столом Глезера, картины, которые в Москве не могли попасть на такие выставки в Манеже, попали сюда, в Париж, в мировую столицу искусства. Откровенно говоря, когда я ехал сюда, когда шел сюда, я был немножечко встревожен, я боялся, что может быть не получится выставки, может быть все это, как говорят у нас, зады, но попав сюда, пройдя второпях, быстро по двух этажам этой выставки, я увидел, что здесь собрано интересное, самобытное и непохожее на то, что часто бывает на выставках. Трудно говорить сейчас, давать оценки, потому что я даже не успел запомнить может быть многих фамилий из выставившихся художников, но мне бросилось в глаза, что при всей авангардной новой форме я увидела здесь может быть и какие-то традиции, и что-то русское. Не буду перечислять, не буду называть фамилии, но это русское, нашедшее свою форму новую, свое новое содержание, особенно радостно мне. Уже кое-кто осудил меня, что я, может быть, в силу своего возраста, стал консерватором и ретроградом, меня уже тянет на что-то старое, но здесь я испытал радость, большую настоящую радость. Я надеюсь, что все здесь присутствующие, те, которые будут присутствовать, будут получать такое же удовольствие, такую же радость, как я. Я приветствую всех здесь собравшихся, поздравляю их и надеюсь, что все будут довольны сегодняшним днем.
Иван Толстой: Виктор Некрасов в программе Марии Розановой Мы за границей. 2-е февраля 76-го года. Прошло еще четыре года, и Глезер добился русского музея в Америке. Запись 15-го сентября 80-го.
Владимир Матусевич: Говорит Радио Свобода. По выставочным залам мира. Слово Александру Глезеру, инициатору и основателю еще одного нового музея свободного независимого русского искусства, на сей раз в Соединенных Штатах Америки.
Александр Глезер: Когда в феврале 1975 года, выехав из СССР, я оказался в Вене, первое, что я сделал — разослал письма в различные американские фонды с предложением создать в США, на базе моей коллекции, музей неофициального русского искусства. К сожалению, а, может быть, и не к сожалению, ни один из американских фондов не пожелал мне помочь в организации музея. Впоследствии американские друзья объяснили мне, что обратился я к этим фондам за помощью не вовремя. Была эпоха расцвета детанта, и никто не хотел портить отношения с советскими руководителями из-за каких-то картинок. Хотя вроде бы совсем недавно вопрос о том, как эти картинки давили в Москве бульдозерами, обсуждался в американском Конгрессе. А покойный Джордж Мини, выступая в Сенате, сказал: «Боже мой, что это за общество, которое посылает против картин бульдозеры». Так или иначе, создать музей неофициального русского искусства в США в то время не удалось. Может быть, как я уже упоминал выше, сожалеть об этом не стоит, так как он нашел себе место в Монжероне под Парижем и за четыре года существования сумел широко показать картины русских художников нон-конформистов в музеях Англии, Франции, Западной Германии, Италии и даже Японии, в галереях Бельгии, Швейцарии, Австрии и так далее. В Соединенных Штатах неофициальное русское искусство известно гораздо меньше, хотя тут и проходили отдельные выставки. Но ни одна из них, за исключением экспозиции из собрания Нортона Доджа в Вашингтоне в 1977 году, не имела такого резонанса в прессе и со стороны публики, как выставки в Европе. Поэтому, когда несколько месяцев назад я получил предложение организовать музей неофициального русского искусства в Калифорнии, то принял его с радостью. Однако переговоры о создании этого музея затянулись. В июле нынешнего года, когда я как раз собирался лететь в Лос-Анджелес на продолжение переговоров, в Монжерон приехал Александр Гинзбург, который возглавил там русский культурный центр. Он привез с собой совсем еще юное издание, выходящий в Нью-Йорке по-русски еженедельник «Новый американец», в котором я прочитал статью «Джерси-Сити — русский город». Тогда я сказал Гинзбургу: а почему бы нам не создать музей около Нью-Йорка? Должен сказать, что Джерси-Сити находится всего лишь в трех километрах от Нью-Йорка, и символично, что именно в Джерси-Сити возвышается знаменитая Статуя Свободы. Гинзбург одобрил мою идею. А как, наверное, известно нашим радиослушателям, Александр Гинзбург является почетным гражданином Джерси-Сити, и несколько месяцев назад мэр Джерси-Сити вручил ему ключи от города. Кроме того Гинзбург вице-президент созданной в Джерси-Сити организации Комитета по абсорбции советских эмигрантов, который уже принял и разместил в городе 500 семейств эмигрантов из СССР, в основном художников, журналистов, врачей, музыкантов. И уже на следующее утро показали мне помещение, которое могли бы предоставить музею. Это два этажа трехэтажного дома в центре города общей площадью 300 квадратных метров. Открытие музея мы наметили на 15 сентября, то есть на шестую годовщину навсегда вошедшей в историю русской культуры Бульдозерной выставки в Москве, на пустыре Беляево-Богородском. Какие картины составят основу музея в Джерси-Сити? Я передал в дар музею 250 произведений из музея в Монжероне, в том числе картины и рисунки Бориса Свешникова, Владимира Вейзберга, Вячеслава Калинина, Владимира Немухина, Владимира Овчинникова, Ильи Кабакова, Владимира Яковлева, Владимира Енкилевского и других московских, ленинградских, тбилисских, ереванских художников. В дар музею передали так же свои картины художники-эмигранты, как молодые мастера, так и зачинатели движения художников нон-конформистов, Оскар Рабин, Михаил Шемякин, Эрнст Неизвестный, Олег Целков и многие другие. Уже сдан в печать каталог музея объемом в сто с лишим страниц, создан совет почетных попечителей музея, в который вошли многие известные писатели, художники, музыканты и общественные деятели, в том числе Генри Мур, Иегуди Менухин, Эжен Ионеско, Майкл Скаммелл, Владимир Буковский, Александр Гинзбург, Владимир Максимов, Василий Аксенов, Владимир Алой, Нортон Додж и Георгий Дионисович Кастаки, который к тому же согласился передать в дар музею часть работ из своей знаменитой коллекции.
Нужно сказать, что помещение, в котором откроется музей, временное. В течение года для музея будет построено специальное трехэтажное здание, на двух этажах которого разместится постоянная экспозиция, а на первом четыре-пять раз в год мы будем проводить групповые и персональные выставки в первую очередь художников, живущих в СССР. Кроме того при музее будет создан архив и библиотека для того, чтобы каждый, кто интересуется неофициальным русским искусством, мог бы найти здесь все интересующие его материалы.
Главная задача музея в Джерси-Сити — пропаганда свободного русского искусства. Мы надеемся, что нам удастся организовать в музеях США и Канады выставки из собрания музея в Джерси-Сити, где находится уже более 350 плотен, рисунков и скульптур.
И еще один аспект нашей деятельности: мы не хотим ограничивать коллекцию музея только работами современных художников, нам хотелось бы показать развитие и преемственность свободного изобразительного русского искусства. Мы верим, что нам удастся достать для музея произведения художников-авангардистов 20-х годов. Кстати, начало этому уже положено — мы получили в дар работу Андрея Ланского, большого русского художника, скончавшегося несколько лет назад в Париже.
И в заключение о музее: принято считать монжеронский музей и музей в Джерси-Сити единым комплексом, который возглавляет в качестве директора я, а также исполнительный комитет в составе Джозефа Шнеберга, Людмилы Торн, Виталия Длуги, Леонида Лубеницкого и Ольги Махровой. Кроме музея в Соединенных Штатах, но уже непосредственно в Нью-Йорке, открывается новая русская галерея, так же, как и парижская, она будет называться «Москва-Петербург». Ее открытие состоится 30 сентября неподалеку от нового здания музея Гуггенхайма в Сохо, то есть в одном из районов Манхеттена. На первом вернисаже будут представлены картины и скульптуры Михаила Шемякина, Оскара Рабина, Эрнста Неизвестного, Александра Нежданова, Валентины Шапиро, Владимира Немухина, Ильи Кабакова и Владимира Енкилевского.
Владимир Матусевич: Вот так от пустыря на скрещении улиц Профсоюзной и Островитянова на юго-западной окраине Москвы до американского города Джерси-Сити. Между этими двумя выставочными залами мира шесть лет, исполненных драматизма, шесть лет истории советского свободного альтернативного изобразительного искусства.
Иван Толстой: 15-е сентября 80-го года. И на этом мы заканчиваем программу Ключевая фигура: Памяти Александра Глезера, скончавшегося 4 июня в Париже. Звучали архивные записи из фондов Радио Свобода.
