Антон Тюришев известен тем, что в 2015 году во время прямой линии с президентом спросил у Владимира Путина о задолженности Тихоокеанской мостостроительной компании перед работниками. Эта компания занималась строительством объектов на космодроме Восточный. Задолженность по зарплате есть до сих пор. И Антон Тюришев планировал во время прямой линии с президентом 14 апреля 2016 года повторить свой вопрос. Но накануне очередного общения главы государства с народом Антона Тюришева арестовали за то, что он якобы нецензурно бранился в общественном месте. 30 мая Приморский городской суд признал арест незаконным

13 апреля 2016 года, за день до прямой линии с президентом, Антона Тюришева вызвали в отдел полиции в Уссурийске "для профилактической беседы". После проверки на возможную причастность к уголовному преступлению его отпустили из отдела, так как подозрения не подтвердились, но затем на улице его вновь остановили сотрудники полиции и обвинили в нецензурной брани в общественном месте. Уссурийский районный суд привлек его к административной ответственности и приговорил к пяти суткам лишения свободы. Тюришев объявил голодовку в спецприемнике для административно задержанных и 20 апреля был отпущен из-под ареста, а в конце мая доказал в суде высшей инстанции, что не матерился и вообще был арестован незаконно. О том, как все происходило, сам Антон Тюришев рассказал в интервью Радио Свобода.

–​ Антон, собираетесь ли вы продолжать какие-либо судебные тяжбы?

– Нет. Это [задержание] осуществляли оперативники, понятно, что они выполняли приказ сверху, я думаю, что им будет хороший урок, да и для других тоже – не выполнять такого рода приказы. А на тех людей, кто отдал эти приказы, на них у нас нет материалов. Мы до них не сможем добраться.

–​ Что вы имеете в виду, говоря "хороший урок"?

– В любом случае, когда судья низшей инстанции выносит решение, которое затем отменяет суд высшей инстанции, такие решения все равно рассматривают на коллегии. И если несколько таких дел накапливается, то судью просто отстраняют. То же самое и с оперативниками.

–​ Вам достаточно много времени потребовалось, чтобы доказать свою невиновность, хотя у вас были записи камер видеонаблюдения у здания полиции Уссурийска. Почему прошлось пройти такой долгий путь?

– Законом определена процедура, и суд ее соблюдал. Получается, у меня 10 дней было на обжалование, и мы подали заявление. Мы запросили съемку с камеры видеонаблюдения адвокатским запросом, на это тоже нужно время. Суд назначил определенную дату, это 30 мая.

–​ В районном суде, который и привлек вас к административной ответственности за нецензурную брань в общественном месте, видео с камер наблюдения представлено не было?

– А мне не дали ничего сделать. Мне даже телефон в руки не дали. Мне телефон отдали только после того, как приговор вынесли. Ну и судья сказал: "Меня не интересует ваша личная жизнь". Когда я начал объяснять ему, он сказал: "Я не могу не доверять рапортам полиции. Вам – пять суток". Вот и все.

–​ Расскажите подробнее, как происходило задержание?

– Ко мне домой приехал заместитель начальника полиции подполковник Кондрин и пригласил на очередную беседу в полицию. Причем я спросил: "Я вернусь?" Он сказал: "Вернетесь, только паспорт с собой возьмите".

–​ Почему вы говорите, что вас пригласили на "очередную беседу"? С вами и ранее проводили такие беседы?

– Да, месяца за полтора до этого была статья небольшая, где с моих слов было написано, что коллектив ЗАО "ТМК" намеревается обратиться к губернатору за помощью, обратиться ко всем представителям Заксобрания Приморского края, к прокурору Приморского края. Что если наши обращения останутся неуслышанными и нам никто не поможет, то мы намереваемся к годовщине обращения к президенту организовать массовые протестные акции, связанные именно с невыплатой зарплаты. После этого мне с космодрома прокуратура звонила, они переживали, якобы я хочу ракету испортить – такие даже заявления были. Но я сказал, что это бред, что мы здравые люди, мы здесь зарплату не получаем, а вы предлагаете на космодром ехать за 1600 километров. Они успокоились, и на этом всё затихло. А 4 апреля мне позвонили из полиции города Уссурийска и предложили приехать на беседу, связанную с этой же заметкой. Я приехал, и меня инструктировал лично начальник ОМВД по городу Уссурийску Корчиев о том, что мне грозит уголовная ответственность, если эта акция будет иметь последствия. Короче, со всеми статьями закона ознакомили под роспись. Я взял себе копию, и мы на этом распрощались. Договорились, что если акция будет, то они предоставят куратора со своей стороны. Там также присутствовал подполковник Кондрин. На этом вроде затихла история. А тринадцатого числа мне позвонили в дверь, в 16:50 вечера. На пороге стоял лично замначальника полиции, вот этот Кондрин и еще один сотрудник.

–​ А как вам объяснили приглашение на профилактическую беседу?

– Мне сказали, что со мной хотят некие люди переговорить, не уточняли какие. Я пригласил их в дом, мол, давайте говорить здесь, объяснил, что я сейчас не могу выехать, потому что у меня была назначена видеоконференция с одним из телеканалов на 18:00, я должен был в прямом эфире рассказать о том, что произошло в течение года. Я настроил оборудование, ноутбук, компьютер и ждал звонка. Я сказал, что я ожидаю интервью, но мне ответили, что к шести часам я вернусь, мол, не переживайте. И я добровольно взял паспорт, и мы вышли. В 16:56, согласно справке, мне перерезали кабель интернета над входной дверью в подъезде. Это буквально через несколько минут после того, как я ушел. У Кондрина в полиции я был где-то час – час двадцать. Он все это время куда-то выходил, посадил со мной подчиненного, чтобы я никуда не вышел и не пошел. В конце концов пришел и сказал, что у тех неких людей не получается со мной встретиться, и спросил, смогу ли я завтра с этими людьми встретиться. Я ответил, что не знаю, где я завтра буду, по той причине, что либо один центральный телеканал пришлет мне билеты, и я улечу в Москву на передачу, либо во Владивостоке буду.

–​ Когда шла прямая линия с Владимиром Путиным, где вы находились?

– Я уже находился под арестом. Уже вторые сутки я отсиживал.

–​ Сколько всего времени вы провели под арестом?

– Пять суток. Вот все, что я вам рассказываю, это было 13 апреля. Так вот, Кондрин сказал, что давайте, я вас провожу, мы вышли на крыльцо вместе. Он пошел в правую сторону от крыльца, а я в левую. Сделал десять шагов, и ко мне подошли оперативники, сказали, что я подхожу под описание какого-то хулигана, и хотели у меня проверить документы. Я предъявил паспорт и проследовал за ними. Они впереди, я сзади. Пошли в отделение, очень долго там сидели, около часа или полутора часов. Они бегали все, я сидел спокойно. Не шумел, не спрашивал ничего. Просто сидел, потому что чего-то подобного я ожидал. Я только думал, что меня продержат несколько часов, ночь, но не больше.

–​ Это был изолятор временного содержания. Сразу после вас отправили в зал суда?

– Меня на ночь закрыли в комнате предварительного содержания, а на следующий день отвезли в суд. Причем я жалобы написал тут же, мне зачитали протокол задержания.

–​ Что там было точно сказано в этом протоколе? На основании чего вас задержали на пять суток?

– Якобы я, находясь возле здания полиции, выражался нецензурно и не обращал внимания на замечания сотрудников полиции.

– Пока вы были под арестом, вы понимали, что происходит?

– Да, конечно, мне давали позвонить раз в сутки, я отслеживал ситуацию.

–​ Итак, сначала вас пригласили для беседы, затем вдруг начали подозревать в уголовном преступлении, в итоге привлекли за нецензурную брань. Не было ли опасений, что всё может вылиться во что-то более серьезное?

– Было. У меня было ощущение, что какого-нибудь наркомана с ножом подсадят, даже так. В самом начале были такие опасения. Я вижу беспредел и понимаю, что может быть что-то и посерьезнее. Сейчас я проконсультировался, как мне себя вести, если у меня "найдут боеприпасы" или "найдут наркотики". Родственников проконсультировал на случай обыска, какими должны быть их действия, какие должны быть понятые. Обезопасил себя, как смог. Потому что царьков у нас хватает и дальнейшая их реакция не известна.

–​ Как вели себя сотрудники правоохранительных органов во время задержания?

– Они всё понимали, отводили глаза, поскольку было ясно, что происходит. У нас маленький город, и о моём обращении к президенту тоже говорит весь город. Когда такое случается, то сотрудники полиции тоже всё понимают. Человеческий фактор, он всегда присутствует, но люди военные обязаны выполнять те приказы, которые им отдает руководство.

–​ Но открыто никто не выразил сочувствие?

– Почему же, в приватных беседах всегда говорили. Отношение было хорошим. Никто меня не упрекал и ничего не выговаривал. Было понимание со всех сторон.

–​ Вы ожидали такой реакции на желание задать вопрос президенту?

– Нет. Я в большей степени рассчитывал, что власти будут проявлять какую-то инициативу. Ну, по-человечески надо помогать ведь. А тут стопроцентное противодействие. Такое ощущение, что богами себя здесь возомнили, а мы – рабы. И не стоит на нас вообще внимания обращать. После того, что произошло, ни один чиновник даже не позвонил. Реакции ноль, как будто не заметили.

–​ Как вы хотели сформулировать вопрос президенту в этот раз?

– Я хотел узнать, почему нам никто даже не постарался помочь, потому что вариантов очень много помощи и предложения были с нашей стороны… То есть вопрос такой: почему нам не помогают? Никто ничем не помогает. Всё спускается на тормозах, лишь бы никто не шумел и всё тихо было.

–​ Реакция на ваш вопрос на прямой линии в 2015 году была другой?

– Конечно, другой. Все бегали, суетились, перепуганные были.

–​ После той прямой линии ситуация с долгами по зарплате как-то изменилась?

– Да, часть денег тогда выплатили, потихонечку выплачивали задолженность. Порядка 100 миллионов погасили за тот период.

–​ А на сегодня какая задолженность по зарплате?

– Задолженность сейчас 130 миллионов рублей. Она растет, а не погашается. Это очень большие деньги для работников, а для властей это копейки. Инфляция сжирает эти деньги, а найти другую нормальную работу люди не могут. Социальное напряжение очень серьезное.

–​ В прошлом году вы задавали вопрос, и что-то в ситуации долгами сдвинулось с мертвой точки, а в этом году даже за намерение задать вопрос последовал арест. Как вы теперь относитесь к президентским прямым линиям?

– Я считаю, что надо использовать все попытки. Даже если они не имеют таких ожидаемых результатов, которых все россияне ждут: "Вот царь услышит и поможет". Все равно надо стараться донести до властей проблемы, особенно если на местах не получается, если здесь игнорируют и ведут свои игры. Надо пытаться использовать все рычаги. Это и прокуратура, и следственная безопасность.

–​ Что дальше? Вы продолжаете работать в Тихоокеанской мостостроительной компании и как вы дальше планируете отстаивать свои права?

– Да, я продолжаю работать. В компании проходит реализация имущества, оно будет выставлено на торги. У нас не было управляющего, было безвластие, сейчас управляющий есть, он вникает в суть происходящего в нашей компании. Это уже третий конкурсный управляющий Тихоокеанской мостостроительной компании. Процесс может занимать и три, и четыре года, и непонятно, выплатят или нет деньги. У нас сейчас полностью прекращена вся строительная деятельность. По закону компания, пока зарплату не выплатит, не имеет права приобретать материалы, а без них мы не можем строить. Сейчас мы готовим обращение в Законодательное собрание, чтобы они рассмотрели вопрос о беспроцентном займе нашей компании, для того что бы погасить задолженность по зарплате и снять социальное напряжение. А потом нам уже нужны краевые гарантии, чтобы банк нам дал деньги на выдачу зарплаты, а затем банку отдавать два-три года этот заем. Я против того, чтобы журналисты делали свои выводы и политизировали ситуацию. Мы не ставим перед собой цель журить власть. Нет, ни в коем случае. Нам нужен результат и диалог с властью. Пока нас почему-то не слышат.