Пастернаку хорошо – он мог написать строку "…но пораженья от победы ты сам не должен отличать..." Это, разумеется, поэтическая гипербола, но попробовал бы он произнести вслух нечто подобное сегодня, не посмотрели бы, что Пастернак. Сегодня "победа" – ключевое слово российского мироощущения. Звон победы, раздавайся – и раздается! При таком остервенении, когда глаза подернуты красной пеленой и взгляд затуманен, детали событий теряют всякое значение. Не важно, кого победили, какой ценой победили, даже когда победили – любая дата становится круглой. Важно, что по всей стране стоит звон – колокольный, малиновый, пропагандистский. Вот только в песне у Александра Новикова "марш победный, звон кандальный" – так ведь слова из песни, вопреки предрассудкам, выкинуть легко. Как автора из жизни.

В нынешней России почему-то всегда так: когда заговаривают о добре, обязательно находится кто-то, кто напомнит, что добро должно быть с кулаками, оно суровым быть должно, со штыком наперевес и в кирзовых сапогах, должно уметь дать сдачи, причем дать сдачи первым, когда противник не ждет удара под дых и вообще расслабился. Желательно, чтобы у добра были волчий оскал и звериная повадка, чтобы оно было немилосердно к врагам и человеческих потерь не считало. Чтобы оно наводило жуть и чтобы его пугались малые дети.

Весь антураж торжеств заимствован у поверженных: гусиный шаг, любовь к парадам и развернутым знаменам, языческий культ победы и жертвенности. По мысли торжествующих, Сталин оказывается гораздо лучше Гитлера благодаря уверенности, что если очень плохое вывернуть наизнанку и переименовать, то получится очень хорошее.

Взять хотя бы "ночных волков", проехавших по нескольким городам Центральной Европы до самого Трептов-парка в Берлине. Если смысл акции был не просто в прогулке с ветерком, то в чем же? Те немногие, кто приветствовал ночных хищников в Европе, затаенный смысл действа чувствовали селезенкой, но вряд ли умели выразить его в общепринятых понятиях. Не случайно одни ценители волчьего пробега брали под невидимый козырек, другие крестились, а третьи выбрасывали руку вперед и вверх в недвусмысленном приветствии. Это было что – прославление свободы и демократии, возвращенных Красной Армией на землю братской Германии? Как бы не так! Это было напоминание забывчивым о том, что одна империя победила другую, что "русский мир" поверг в прах "мир германский", что сталинский тоталитаризм одолел гитлеровский. Не о памяти жертв пекся волчий десант в первую очередь, а расставлял границы, до которых все наше. Пока метафизически, но в один прекрасный день, может быть, и просто физически. Потому что, как известно с подачи Оруэлла, "мир – это война". Хороший мир – это хорошая война. Как же иначе понимать бессмысленно круглые цифры путинской бравады о сирийской кампании – 10 тысяч боевых вылетов, 20 тысяч сброшенных бомб, 30 тысяч пораженных объектов?! Ни один генерал глупой похвальбе не поверит, но смысл ее в другом: "Опять воюем, и как же это все-таки, братцы, здорово – повоевать от души, до полной победы!" Детская сказка предлагала нам ложный выбор между серым волком и Красной Шапочкой. Путинский выбор синтетичен – это серый волк в красной шапочке. Чистое зло в личине добра.

Кстати, эстетика байкерских банд, мотоклубов была всегда однозначной там, где движение родилось. Всегда и везде за ними стояла идеология бунтарей, индивидуалистов, пиратов на колесах, антигосударственников и антиобщественных элементов, отвергающих мещанские авторитеты, как и церковные. В исполнении "ночных волков" от бунта не осталось ничего – их стилистика роднит движение с неонацизмом. Это культ кожи и грубого насилия, мотивы смерти и молний в татуировках, но при этом сочетание государственнического сверхзадания, откровенного вождизма и псевдорелигиозной обрядовости. Все тот же принцип: украсть ценностное понятие и вывернуть наизнанку – якобы чистое добро в личине зла.

Вообще-то в душе каждого из нас таится стреноженное отрицательное начало рядом с положительным. Весь вопрос в том, до какой степени мы готовы пойти у него на поводу, позволить убедить себя в том, что в данный момент и в данной ситуации зло приемлемо и даже по-своему нормально. Эта степень, как и всякая мера вещей, зависит от культуры, принципов веры, толщины цивилизационной оболочки, воспитания и глубины фрустрации или прямой озлобленности человека. Любой негатив, кровь и насилие приковывают к себе наше внимание надежней, чем "благоволение в человецех", поэтому "смотрибельность" фильмов ужасов несравнимо выше, чем вечеров лирической поэзии. Чем больше масштаб трагедий, тем сильней завораживает наше воображение фигура преступного вождя, средоточия универсального зла. Поэтому нелепо ожидать, что человечество забудет имена Гитлера и Сталина, или, из тех, что поантичней, Ирода или Нерона. Их образы харизматичны, в отличие от многих современных политиков, обладающих харизмой "мокрых половых тряпок".

Здесь дело не в том, чтобы забыть, а в том, как правильно поминать. На экранах европейских кинотеатров сейчас идет зрительски весьма успешный фильм о Гитлере "Он снова здесь", по мотивам бестселлера немецкого журналиста Тимура Вермеша. Фюрер не высмеян в фильме как жалкая, ничтожная личность, но поставлен в такие ситуации современного мира, в которых все его вождистские таланты – решительность, ораторские способности, инстинкт и интеллект – оказываются никчемными и непотребными. В нашем мире Гитлер – человек потерянный и лишний. Сравните с героизированным образом Сталина, как его размалевывают мастера культуры в современной России – не как трагическое прошлое, достойное разве что проклятия, а как светлое будущее страны.

Книготорговцы утверждают, что из "Божественной комедии" Данте сегодня есть читательский спрос только на "Ад", в крайнем случае на "Чистилище". Что же касается "Рая", то его, ввиду недостаточного интереса покупателей, вообще якобы перестали переиздавать. Допускаю. Но при всей своей сексапильности зло никогда надолго не утверждалось в истории. На космические весы противовесом ложились какие-то невидимые гирьки, и плечики выравнивались. Возможно, помогало чувство юмора – человек долго не выдерживал звериной серьезности зла. В противном случае, наверное, Алигьери назвал бы свою трилогию "Божественной трагедией". Но не назвал, и это обнадеживает.

Ефим Фиштейн – международный обозреватель Радио Свобода

Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции